Кармакод. История третья. Modern End

Два часа... если говорить уклончиво, то мы занимались сексом. А объясниться прямо всё равно не получится. В программу входило искусство быть плохим примером и порядочной сволочью, сочинять музыку нервных окончаний, играть её или изображать на подмостках. Увертюры, антракты, акт второй, акт третий, беззвучный аккомпанемент зрительских оваций. Ни разу мы не поменялись ролями, я был сытым охотником, он — голодной жертвой. Но если говорить уклончиво, то всё-таки мы трахались. Только в «брутто» это заняло куда больше двух часов. Обладатель крепкого татуированного торса предложил мне его целиком во временное пользование. Я был в восторге, исследовал его вдоль и поперёк, потом сфотографировал. Обещал продать на порносайты. В ответ Маттео раздвигал себе ягодицы, и я делал новые перспективные снимки на телефон. Он рассматривал их, медленно насаживаясь на мой член, я подводил камеру вниз, ставил между своих ног, нечаянно задевал кнопку «Видео»... А через полчаса кто-то шантажировал меня, угрожая разослать моим жёнам и любовницам ролик, где этот кто-то с душераздирающими воплями скакал на моем члене, висел на нём, задрав ноги, или сосал его, подрачивая себе рукой и прося помочь. Я помогал... Доставал из прикроватных ящичков гибкие прозрачные дилдо и засовывал ему в упругий барменский зад по очереди, пока он жадно занимался моим удовлетворением, сжавшись в позе зародыша. Часть моего оргазма он съел, а часть попросил залить ему в анал. Быстро сомкнул губы и закрыл мне эякулировавший член пальцем, но кое-что всё равно просочилось, пока я поворачивал его, замершего на четвереньках, и вынимал пластиковые заменители себя. Оставил белую, быстро густеющую дорожку на бедре, перехватывая член, но вставить ему, пока угощение не кончилось, успел. Подвигался немного в его перевозбуждённом проходе, размазывая сперму под разными углами, осознал, что телефон продолжает всё это снимать... а Маттео — потихоньку насаживаться на меня снова и просить что-то шёпотом. Я навалился на него, чтобы услышать. Он просил одновременно засунуть в него что-нибудь ещё, потому что ему мало и хочется, чтоб стало туго и саднило внутри. Я вздрогнул, начиная что-то подозревать... но подобрал хорошенький резиновый фаллос с рельефными выступами и форсункой на прозрачной головке. Осторожно ввёл в Маттео, пытаясь не слишком задевать и давить на собственный чувствительный орган. Мой бармен упирался носом в подушку, глухо кричал в неё и просил не обращать на крик внимания. Я трахал его медленно, растерянный и сильно взмокший, телефон мигал красным кружком “Record”, нервируя, и только мой резиновый компаньон добросовестно справился с пенетрацией, выбрызнув в анус через форсунку жирный крем, облегчив мне труд и вернув приятные ощущения от траха. Под конец импровизированных съёмок я, усталый, был убеждён, что Маттео сумасшедший. Камера ему наскучила, силикон тоже, зато теперь ему хотелось абсолютно все жидкости из моего тела — попить, потрогать языком, измарать в них лицо. Кровь я ему позволил пососать из пальца, ранку он проделал сам, больно мне не было, было смешно. Потом стало не до смеха. Он был серьёзен. Принёс бутылку минеральной воды. Лежал в ногах, просительно уставившись на мой член. Я был бы рад, если бы он хотел ещё раз отсосать. Но он хотел другого... и мне стоило большого труда не обозвать его больным придурком. По второму кругу я изучил его прекрасное тело, искусно притворявшееся здоровым, исцеловал напряжённую шею, обнимал, утягивая за собой, перекатывая по постели, внимательно трогал и мял все изгибы, стискивал, отпускал... не мог поверить. Через силу свыкался с мыслью о том, чего он жаждет. Ну не вязалось это никак с его спокойным обликом. Маттео оплетал меня бёдрами, проталкивал в себя мою ладонь, всю целиком, часто дышал, когда я сжимал её в кулак, двигая по тесноватому проходу, и улыбался. Вынимал и дочиста облизывал от слизи. Встречался со мной терпеливым взглядом. Я всё понимал... но требовалось ещё немного времени. Он клал меня на живот и доказывал серьёзность дальше. Мастерски орудовал языком. Проник им в мою задницу дюйма на два, не меньше. Кто знает, что он там нащупал. Но он всё это высосал и проглотил. Долго вылизывал колечко сфинктера, с явным и непритворным удовольствием. Щекотал меня волосами, поглаживал мошонку, было приятно, непонятно, чуточку противно от игры воображения, ведь я представлял, что он чувствует определённый вкус... и что вкус этот ему нравится. Почему... А потом я сдался. Сел, напился воды. Придержал полупустую бутылку, будто в раздумьях. Он тут же лёг, весь дрожа, я надвинулся на него, поставив бёдра по бокам от его головы. Снова опрокинул в себя бутылку. Сидел на нём, на его груди и шее, кончик члена касался его приоткрытых губ. Я подвинулся ещё чуть-чуть, самую малость... поставил телефон на спинку кровати. Проверил, что там на экране. Отверстие уретры «смотрело» Маттео в... Выключил. Не смогу. О Господи. Но потом я вспомнил, что Господа нет, есть физиология. Я выпил слишком много, мне хочется в туалет, мне не просто хочется, я должен. Я облегчился ему в рот, переживая невероятную мешанину чувств, от брезгливого шока до животного возбуждения. Я нервничал, струя была слабой и прерывистой, Маттео поглощал её маленькими глотками, прикрыв глаза... а когда я закончил, его член стоял колом. Он был в экстазе, он... впервые в жизни был взвинчен настолько. Признался в этом, попросил о продолжении и кульминации. Лёг на бок, бледный и сам не свой, его пенис окаменел и жёгся. Но он не смог кончить, пока я не вставил ему член, мокрый после мочеиспускания, в уже порядочно растянутый анус... и не вытряхнул последние капли. Заткнул искусственным фаллосом, чтоб не вытекло ничего, пока он стонал и поливал простыню. Смахнул пот с висков, охреневая от собственной выдержки. Вздохнул и поцеловал бармена в счастливые, всё ещё стонущие губы. Рано расслабился. На них, оказывается, моя сперма не высохла. Чертыхаясь про себя, я аккуратно вытер всё, но Маттео отнял салфетку и приложил её к носу. Втянул моё семя через нос в горло. Я фыркнул, бессильный против этого грязного, не имеющего названия обожания, надел трусы и смылся. Сел покурить на кухне. Я окончательно перестал верить в нормальность людей. Каждому из них волей-неволей хочется переступить некую черту, отдают они себе в этом отчёт или нет. Маттео отдавал. Но и упивался своим отклонением, как сорвавшийся с привязи маньяк. Вернувшись с перекура, я застал его за мастурбацией на наше видео. Он делал это стоя на полу и зажав мой телефон между ступней. Я пожал плечами и удалился, взяв вторую сигарету. Пять минут спустя он валялся на кухне и умолял потушить об него окурок. Я сказал, что не играю в доминирование-подчинение и чтоб он поискал себе «хозяина» на соответствующих форумах. Он долго извинялся и сел мне на колени. Я осторожно целовал его в паузах между затяжками, а он энергично двигался, елозя по моим бёдрам, чтоб вставленный в анус фаллоимитатор имел его дальше. Я помог ему, когда докурил, облокотив на кухонный стол, втолкнул «игрушку» до конца и сунул следом свой член. Маттео всхлипнул, так глубоко его ещё не трахали. Я нежно и бережно обнимал его за талию, чувствуя всю ответственность за причиняемое наслаждение. Шептал ему на ухо о том, чем занят и как представляю себе его тело изнутри, изначально обработанное лубрикантом, а затем заполненное тёплой спермой, настоящей и искусственной, и разными твёрдыми предметами. Он прогибался, его ноги дрожали, не слушаясь, а всхлипы учащались. Я вспоминал, что он из меня выпил, и сильнее вдалбливал его в стол. Излился во второй раз в его ненасытную разгорячённую задницу, но вынимать не спешил. Шёпотом прокомментировал новые ощущения. Поцеловал в шею. Поцеловал в бритые участки головы, в красный ёршик отросших волос и оторвал от столешницы. Он дышал, как астматик, улыбался, по щекам текли слёзы. Я бы испугался и сбежал во всю прыть от такого феерического психа, расскажи мне о нём кто, неважно кто, а я затем — нечаянно встреть... Но он находился перед моими глазами, во всеобъемлющей близости, я провёл с ним целый вечер, разучился бояться его ненормальности... и больно стиснул за член, заставляя кончить. Мы провели на полу в изнеможении... не знаю сколько, секундомер сломался. Я вскочил за третьей сигаретой, оставив его лежать, принёс на кухню всю пачку. Маттео покурил со мной, стряхивая пепел мимо пепельницы. Казалось, он на грани обморока. Из его ануса натекло розовое, отвратно пахнущее пятно, я не дал ему ничего слизать, мотивировав недостаточной чистотой ламината, и потащил в комнату. Он послушно подремал на моих руках, пока я сам наслаждался передышкой. Позже я ввёл ему в отверстие члена иглу татуировочной машинки и включил, закапав в мочеиспускательный канал немного краски. Его безумные стоны слушали три этажа жильцов дома и коты на крыше. Наверное. Машинку я заметил в его ящичках среди «игрушек», но без подсказки вряд ли бы догадался, что она там делает. Почему я охотно потакал его извращённым инстинктам? Да все потому же. Милое лицо, чистая белая кожа, о, это злорадство лживой внешности, лучшая маскировка для распутных детей... А Маттео был большим ребёнком. И я был таким же ребёнком, безжалостным и любопытствующим. Смотрел, как он вонзает работающую иглу себе в язык. Внюхивался в острый запах краски для тату, слизывал её вместе с кровью из его рта. Он охрип от стонов и плача, он еле шевелился, но хотел ещё. Отлетевший псих в разгаре тёмной ночи, ужасный, прелестный, темноглазый. Я кусал ему губы, сдирая тонкую кожу, простые поцелуи всё равно уже не годились, не действовали, никак не чувствовались. Конченный наркоман, он мог насытиться лишь с увеличением дозы, и я давал ему это страшное «ещё», продлевал эйфорию или агонию... безумную пляску с моими болотными чертями. Бегал опять на кухню, пил белое вино из его запасов, искал нож. Находил. Ложился в постель, вооружённый, Маттео преданно смотрел в мои бесстрастные изучающие глаза и снова брал в рот. Сам направлял мой член поглубже в глотку, там было горячо, как от инфекции, в спазмах его сокращающегося горла, а у основания члена, у самых яичек меня омывало свежей кровью, вытекающей из проколов в его языке. Я шептал короткие нечестивые молитвы, прославляя демона блуда, давшего мне столько сил на секс, наркотики и сигареты, а мой бармен ритмично двигал головой, потому что так глубоко сосать нельзя, только принимать и давиться. Я водил острием ножа по его скользким ягодицам, они пружинили, уклоняясь от порезов. Не стараясь быть осторожным, я примерился и засунул в него нож по рукоять, оставил внутри... пока Маттео не довёл дело до конца. Я не предполагал, что он сможет: я был пустым и измочаленным, я и так кончил дважды, я же не племенной бык. Должно быть, в третий раз я кончил вином, разбавив его с избытком своей природной горечью. Он глотал сперму, кривясь. Я плотно закрыл глаза. Извини, если не вкусно. Впрочем, это невозможно, тебе всю ночь было вкусно, тебя пёрло от каждой капли, выдавленной из меня. Но это последняя доза, Маттео. Я хочу спать. Он понял... хоть вслух я не сказал ни слова. Припал к моей груди, весь мокрый, сомнительно живой, но вроде бы наевшийся досыта. Забытый нож выскользнул из него при движении, спровоцировав болезненный крик. Валялся теперь на краю постели, блестел преступной бело-красной влагой... спровоцировав мой болезненный интерес — точно последний на сегодня. Потрогал его. Подумал спихнуть на пол. Раздумал. Пусть останется опасность напороться на лезвие во сне. Самоуверенно подумал, что выдержу всё. Передумал... получив контрольный укол в сердце, когда выплыла луна. О чём она мне напоминала? Ну естественно. Накрылся одеялом, прячась от неё. Элф, я приеду, приеду скоро. В моём доме ты в безопасности. Но если какая-то нелёгкая понесла тебя на улицу... И всё-таки усталость взяла своё. Раздавила мою тревогу, я провалился в сон.

* * *

Колёса наконец-то помогли. Полностью от воспоминаний, разбуженных Эльфарраном, не избавили, но надёжно заперли мой чёрный ящик и перенесли на пятьдесят девять дней вперёд, когда с рюкзаком личных вещей я вышел из бело-жёлтого автобуса на остановке в Квинсе и поймал такси до Мидтауна. Ехал по мосту Квинсборо, вдыхал родной и знакомый городской смог... и радовался, радовался так, как никогда в детстве не радовался на дни рождения. Утром я простился с полигоном и в последний раз разделил вынимающий внутренности поцелуй с сержантом Хетом. Я был им побеждён физически, затем он был побеждён мной морально, а ночью... ну, ночь таблетки от меня как раз и закрыли. Данаис утратил власть нагонять на меня беспричинный ужас и вызывал мурашки только как второй мужчина, вступавший со мной в половую связь. Кто был первым, я не узнаю, наверное, никогда. Смутные иррациональные подозрения в том, что со мной совокуплялся сам мистер сатана, вызывают лишь грустные смешки. Я кого-то поминаю иногда, если волнуюсь, но это следствие неправильного воспитания, а не религиозности. Ну не верю я ни в Бога, ни в нечистую силу, хоть убейте меня. Убейте и представьте им всем на аудиенции. Хет был дьяволом земным и уязвимым, способным чувствовать боль и истекать кровью... а остальное без веских доказательств мне лучше не втирать. Я сидел через перегородку от водителя, обняв свой увесистый рюкзак и перебирая последние минуты в памяти. Тихое счастье не омрачало ничто, даже бинты на ладонях, ведь, в конечном счете, я отделался легко. Преодолел позывы к самоубийству, босиком прошел до конца полосу препятствий, усыпанную гнутыми гвоздями и битым стеклом, научился стрелять из винтовок, арбалетов, средне- и крупнокалиберных пистолетов... и отвесил Хету звонкую, невероятно смачную пощечину. За нее пришлось очень дорого заплатить, это верно. Но, вспоминая его изумление, выражение всего изменившегося лица, вспоминая, как сдувалось его эго, сползало и съеживалось выражение вечного самодовольства, я нежно улыбаюсь своим окровавленным бинтам. Оно того стоило, стоило всех ран, стоило мерзостей, которые он сделал со мной до и после. Потому что никакие пытки и насилие не смогли вернуть ему прежнее лицо. Хлипкий, едва держащийся на ногах юнец посягнул на его палаческую неприкосновенность, этот зеленый, замученный до полусмерти сопляк никогда его по-настоящему не боялся, бесил дьявола до зубовной боли своим бесстрашием и так и не скорчился в раболепной позе. Я мог ударить его в любое место, я мог даже попытаться поранить его ножом в отместку за собственные свежие ссадины, порезы и переломы, но зачем, зачем... если суть не в силе кулака. Красный след от пощечины сошел с него уже через пять минут, а клеймо поражения не сойдет никогда. И пусть об этом знаем только мы двое... Он больше не сможет смотреть на мир так, как смотрел прежде. Последний поцелуй я подарил ему на краю базы, у колючего заграждения, за которым ждал автобус. Нас видело двадцать человек, в том числе учившиеся со мной вояки, глазели из пыльных окон, и водитель тоже, вылезший из своей кабины покурить на солнцепёке. Но мне было всё равно. Поздно сплетничать, плеваться или осуждать. Как и поздно скрываться. Я смело обнимал сержанта за шею, после проведённой с ним ночи и насильнического полового акта я едва ли мог себе отказать в этой вольности. Язык, привычно казавшийся чуть раздвоенным, долго шарил в моем горле, ноги от этого невообразимого ощущения отказывались стоять ровно, и Хет придерживал меня за бёдра, животом прижимая к своей ненавистной ременной пряжке. Я толкнул его в эту пряжку, и он, побеждённый, подсадил меня выше, не прекращая, впрочем, насиловать рот. Я стонал от боли пополам с возбуждением, он хорошо знал, как я терпеть не могу его зверские манеры, но в то же время поддаюсь искушению, что дарит его длинное безупречное тело. Безумное противостояние двух непримиримых сил, срывающее последние нервы с катушек. Собрав волю в кулак, я освободил от него свои покрасневшие губы и вытолкнул наружу алчный язык. Тяжело дышал, заново нащупывая под ногами землю и отчётливо понимая, как страстно хочу его и как мне этого нельзя... Как нельзя пить отравленное вино, каким бы вкусным и ароматным оно ни казалось. Я стоял, выгнувшись к нему всем телом, а он сжимал в ладонях моё лицо. Ультрафиолетовые глаза, холодные и непроницаемые, смотрели с ненавистью, но не жгли и не грызли. И эта грозная, но бессильная достать меня ненависть... навязчиво походила на другое чувство, многогранное, но перевёрнутое и отражённое в треснувшем зеркале. В начале этой войны он выбрал меня для своего жуткого языческого ритуала, выбрал по тайной, одному ему известной причине. Но это не всё. Он был мной одержим, совершенно точно одержим... как я был одержим желанием отдаться ему и одновременно не достаться. И почему нигде не было человека, сочетавшего в себе его невероятную мужскую силу, его доводящую до ручки красоту и душу, обычную живую душу? Мы выпустили друг друга из объятий и быстро зашагали в разные стороны. Как же я жалею, что не обернулся. Мог получить прощальный подарок — его профиль достоинством в сто двадцать содомских шлюх. Но даже если он не смотрел вслед или по сторонам... хотя бы ещё раз увидеть завесу волос, закрывающих всю его спину. Противотанковые ботинки, лакированные перчатки, которых не увижу больше нигде. Что это было со мной? Выброс крутизны? Синдром чванливой победы? Мол, другой бы так не смог, а побежал за ним сломя голову, как преданный холоп? В этой войне нельзя было победить. Только уцелеть и вовремя унести ноги. — Парень, ты что, оглох? Рокфеллеровский центр, как ты просил. Пятнадцать долларов по счётчику. — Возьмите тридцать, сдачи не надо. Я вывалился в самое сердце старого доброго Нью-Йорка, закинул рюкзак на плечи и побрёл искать дальше свою судьбу. Впереди было четыре года Стэнфорда, тяжёлое и интересное обучение, отвоёванное кровью на полигоне в Нью-Мексико, но в Пало-Альто, в свою альма-матер, я поеду лишь после того, как отберу у биологической матушки все свои деньги.

* * *

Я мог десять раз проспать работу, сморённый необычайной усталостью, но сплю в гостях слишком чутко. Семь утра, и солнце вместо будильника, идеально. Хватало времени для бегства домой, объяснений с Элфом и обходного манёвра перед боссом. Однако действие колёс почти закончилось, поэтому следовало очень осторожно, не разбудив Маттео, прокрасться через наш милый ночной разгром на кухню и налить себе стакан воды. Постараться ни о чём не думать, пока таблетка не уляжется в желудок, помогая до полного растворения эффектом плацебо. — Куда ты... Облом, кто-то проснулся. Я повернулся, даже не пытаясь натянуть улыбку, и рассмотрел своего любовника новыми, утренними глазами. Мы встречались дважды в полутёмном баре, шатались исключительно по слабо освещённым улицам, занимались в ночи бесстыдством, от подробностей которого у меня краснеют уши, и теперь я вполне могу шарахнуться от его непотребного облика, очнувшись от угара страсти и алкоголя. Нет. Не шарахнусь. Он красив, с припухшими израненными губами, с потёкшим макияжем вокруг век, макияжем, который я и не заметил — настолько органично он вписался в облик отчаянного неформала, съедаемого раком. Я ненамеренно связал его болезнь с плотской разнузданностью. Если врачи каждый день дают тебе не более трёх месяцев, не захочешь ли ты посвятить эти месяцы вещам, о которых давно мечтал, но боялся или вечно откладывал? Страх вешает на нас тяжёлые гири, засовы и замки, скрепляет наши руки в сложенном виде, закрывает рты восковыми печатями. И лишь смерть способна разломать их, убрать и расшвырять все помехи на пути к короткому счастью. Он осмелился попросить меня о невозможном. И был очень, очень счастлив, получив это. А сейчас? Я ничего к нему не чувствовал. Ну почти. Слабое половое влечение. Слабое дружеское расположение. Слабую, но почти уснувшую тревогу. Он всё ещё мог меня заложить. Он видел, что я брал визитку Элфа. Он слышал, что я говорил о своих мотивах. Он знал, что я ради чего-то его подставил. Он мог сложить два и два и написать донос Говарду, едва за мной захлопнется дверь. А мог привязаться ко мне за эту сумбурную ночь. Всё зависит от того, насколько сильно я удовлетворил его тягу к отборному разврату. Насколько часто ему удавалось подцепить кого-то, кто соглашался на все его грязные фантазии? Возмущавшая совесть перебирала в памяти содержимое его деревянных ящичков и указывала, что от воздержания Маттео не страдает отнюдь. Но как знать, как знать. И зачем строить домыслы. Если можно спросить напрямик. Если он тянется ко мне всем своим хорошенько вытраханным телом. Я вернулся в постель и посадил его на себя. Я знаю, что я легче, тоньше и просто представляю собой эталон астенического телосложения на грани с анорексией. Но я также прекрасно знаю и чувствую, как такие мускулистые парни, вроде Маттео, желают ощутить себя принцессами и дюймовочками, побыть в чужих объятьях на равных правах. Отбросить условности, рождённые каким-то там телом. Прекратить ходить по верхам. И медленно влюбляться в того, кто способен зрить в корень. А я был способен. Не мог же я стать машинным мессией без глубинного понимания механизмов, запущенных внутри людей. — Поздно диагностировали? — вопросил я тихо, когда он сжал мои руки на своих тазовых косточках. На нижней трети живота у него была ещё одна татуировка, не замеченная ранее — перевёрнутая пентаграмма, два конца скруглённых, три — острых. Самый длинный и острый конец упирался в пах. Я посмотрел и туда, на пятнышки чёрной краски из татуировочной машинки. Там были и пятнышки крови, но за ночь она так засохла и потемнела, что от чернил не отличить. — Да. Излечения не будет. Врач предлагал бросить ходить к нему и не выбрасывать тонны бабла на бесполезную терапию. Но ебал я то, что он предлагал. Почему я должен ему верить? Девять месяцев... нет, десять. Десять месяцев это дерьмо продолжается. Три раза по три срока, а я до сих пор дышу, ношу ему денежки и ругаюсь. Не курю, правда, бросил. — А ночью курил. — А ночью я... — он наклонился ко мне, машинально убирая падающую чёлку. Облизал ободранные губы, замолчав. Я осторожно коснулся их и вздрогнул от импульса, которым нас обоих прошило. Тихий стон. Не мой. — Ты хоть на вот столечко представляешь, какой ты охеренный? — он показал расстояние между двумя сжатыми пальцами. Я покачал головой и заулыбался. Смог улыбаться снова. — Какой же ты... чёрт, — и всё, его влюблённые черты уродливо исказились. — Ты ведь пришёл только из-за босса, да? А я кретин, поверил, что ты... можешь меня на самом деле... — Что? Ты хочешь поговорить о любви? — я прищурился с сарказмом. — Не рехнулся ли ты, сидя на краю обрыва? Сколько тебе лет, Маттео? — Нет, нет, прости. Я подумал вовсе не о любви. И не собирался никого смешить романтическим бредом, никого, начиная с себя, — он поёрзал и охнул, а я вспомнил о резиновом члене, который затолкал ему ночью дюймов на шесть в задний проход. Вряд ли его удастся вытащить без хирургического вмешательства. — Ты пришёл в бар с чёткой миссией, ты её выполнил, разве нет? И я кретин потому, что спросил тебя спросонья, куда же ты уходишь. Забылся, не соображал ничего. Он дёрнулся в сторону, слезая с моих колен, а я удержал его на месте, крепко вцепившись в две маленькие, такие чувствительные тазовые косточки. Мы не закончили. Я должен быть уверен в крепком тылу. Маттео будет моим рабом, если это нужно для безопасности Элфа. Я готов соврать миллион раз боссу и ещё столько же любому врагу, что покажется над горизонтом. Но Маттео вызывал желание врать как можно меньше. Он умирал на самом деле. Я не хотел быть для него ещё одним источником боли. Я хотел... И мне пришлось заглянуть очень глубоко вовнутрь себя, чтобы найти ответ. Чего же я хотел. — Послушай, Мэтт. Тебя ведь можно называть Мэттом, раз уж ты на американской земле? Я должен узнать всего пару вещей, чтобы поверить в тебя. Сколько раз ты уже встречал утро с дилдо в заднице, которое в тебя любезно вставил партнёр? И сколько раз уже кто-то другой закапывал тебе в член холодные чернила? Сколько раз ты кончал, глотнув чужих продуктов жизнедеятельности носом и ртом? И каким по счёту гостем этой квартирки являюсь я? — Ты решишь, что я обманываю. — Не решу. Просто скажи мне правду. — Мне будет в этом году последний раз двадцать. А живу я в Большом Яблоке с пятнадцати, в теневом бизнесе — с семнадцати: удачно попал в нужное место к нужным людям. Три года назад я был завербован агентами босса в синдикат, так как хорошо зарекомендовал себя работой у его британского коллеги. Я долго был на побегушках, работа местами была грязной и даже «мокрой», но хорошо оплачивалась. Нет, сам я никого не убивал. Но выслеживал, бывало. На стрёме стоял. Трупы вывозить помогал. Тебе необязательно всё это слушать, но ты же сам попросил. Я получал свои деньги и ни о чём не думал. Обустраивать личную жизнь времени не хватало. Появилось оно лишь три года назад — и на месте осесть, и квартирку снять, и в баре прочно обосноваться. Босс вручил мне старую работу на новый лад. Ну и... шлюх добавил. Для того, чтоб я мог себе ни в чём не отказывать. А я отказывал. Мне приводили напуганных детей (похищенных, естественно), подстилок, опустившихся до секса в обмен на шприц, обыкновенных шалав, дешёвых и среднеценовых проституток. Я мог их трахать, воспитывать, издеваться над ними... сдавать в аренду или продавать в другие районы. Это было логично и понятно. Но хотелось мне другого, вот совсем, наотмашь другого. Я дал анонимное объявление, сделал анонимные покупки в интернете. Пытался нащупать свой путь. Встретился в отеле с парой людей с вроде бы похожими интересами. А они оказались форменными маньяками. Преодолевая стыд, я позвонил людям босса, чтоб меня вызволили. Надо мной не смеялись только потому, что я, сидя взаперти, успел придумать убедительную легенду об отморозках, мстивших за подруг-шалав. Мне поверили. Но вечно верить не смогли бы, верно? И я, после ещё двух неудачных свиданий, прекратил попытки. Запирался дома на два замка и удовлетворял себя сам. Иголочки, игрушки, мягкий растопленный воск. Свои руки были противными, свои пальцы казались корявыми и неумелыми. Анальная мастурбация — ещё куда ни шло. Но скудно, мало, всё время не хватало чего-то злого, болевого, более существенного. Чужого и непредсказуемого. — И ты хочешь сказать, что вчера?.. — Я нагрубил тебе в баре, хотел спугнуть беленького щеночка, как я тогда думал, разозлённый. Вывалил тебе на стол сразу все карты. Никто не будет связываться со смертельно больным извращенцем, правда? Всем подавай здоровых. Я встречал самых разных парней, но когда дело доходило до постели, я неизменно оказывался сверху и от досады чуть не пинал подставленный мне зад. Когда ты согласился и первым обвил меня за талию своей худющей рукой... я боялся, что разрыдаюсь на месте. Скинул твою руку, решил, что это случайность. Обозвал себя тупой сукой за пробудившуюся надежду. Но ты не отстал. Ты... такой властный... хрупкий и властный. Твоя одетая фигура смотрелась божественно на постели. Я был голым, я разделся по твоему непрямому, но всё же приказу. Бодрился, изображал из себя крутого парня. А сам боялся до усрачки. Боялся поверить в сбывшуюся мечту. А потом ты плюнул мне в рот. — А потом я много чего делал, Мэтт, — я вздохнул и серьёзно посмотрел в его горящие глаза. — Но не воображай, что это было мне как два пальца об асфальт и что всё в порядке. Всё ни хрена не в порядке. Я в таком шоке не был с момента выхода из утробы матери. И мне всё было в новинку, понятно? Я не собираюсь осуждать тебя за больные предпочтения, но... — Но повторить никогда не захочешь, — он ожесточённо треснул ногой о кровать. Я схватил его за ступню, пресекая вторую попытку вредительства. До чего же мы всё-таки дети. Эгоистичные, милые, твердолобые и слышащие то, что хотим слышать. Или боимся услышать. — Не говорил я этого. Но мне нужно время. И мне нужно идти. Я тоже работаю на босса, хоть и несколько иначе, чем ты. Эй... — я взял его за непрерывно двигающийся подбородок. Он сжимал себе со всей дури зубы. — Прекрати. Я здесь, и я даже трусов своих не нашёл, чтоб надеть. И не особо меня их местонахождение беспокоит. Мэтт, давай просто не будем говорить ни о каких чувствах. Никогда. Ты нравишься мне. Нравишься больным и конченным придурком. Этого достаточно. Он кивнул и разгладил свои гримасы, наконец-то. Я запустил обе пятерни в его волосы. Они безжизненные от химии, но не жёсткие и в целом приятные. То, что нужно, когда пальцам хочется нервно размяться, а мозгу — взять тайм-аут. Я вдыхал острый запах наших не продезинфицированных душем и мылом тел и думал о том, что мне действительно всё нравится. Пассивный любовник, который не предаст меня — в обмен на жестокую ласку. Я не задумываюсь о том, способен ли я. Я уже всё сделал. Всё выбрал, ещё ночью. — Ты дашь мне возможность связаться с тобой, Ксавьер? Может, не телефон, но электронный адрес... — Не понадобится. Каждый вечер я буду в «107». Если ты не понял, то босс разрешил нам встречаться официально. Не выдай меня на радостях, нечаянно грохнувшись под барную стойку. — Да ты садист... — Да ладно? — И ты не разрешишь себя трогать в зале? — Трогай сколько влезет, Мэтт. Глазами, — я чмокнул его в уголок недовольно надутых губ, рассмеялся и оттолкнул. — Пусти в туалет. И вот зря я это сказал. Про туалет.