Встань и иди

Целая ночь блуждания по городу выведет из себя кого угодно – но только не секретного агента. Следить за человеком, полностью погруженным в свои мысли, в общем, не так уж сложно. Но Джеймс по опыту знал, что ослаблять хватку не следует никогда. К тому же, она с телепатическими способностями. И вообще, от этих никогда не знаешь – чего ждать. Точнее, наоборот, слишком хорошо знаешь. Бонд знал, что обычно делает человек, заметив, что за ним следят, и сумел бы продолжить слежку, заставив объект поверить, что ему удалось оторваться. Правда, иногда попадаются слишком нервные объекты, которые сразу начинают отстреливаться, и как действовать в этом случае, Бонд тоже знал. Но скажите на милость, что делать с объектом, если он, точнее, в данном случае она вдруг обернется и с обычной своей лаской скажет: «Джемми, что ты здесь делаешь? Тебе слишком опасно здесь находиться». Бонд мог поручиться, что за все время своей работы в МИ-6 никто другой из его коллег не видел подобного никогда. Разве что в кошмарном сне... ага, типичный такой кошмарный сон секретного агента. Оставалось надеяться, что в ближайшие часы он не станет явью. И ещё об одном Бонд вероятно молился бы сейчас, если бы вообще умел это делать – чтоб с ней опять не сделался обморок. * * * Сестра Елена ходила по городу уже несколько часов, но усталости не было. Было чувство, что этой ночи не будет конца, и если все-таки наступит рассвет – что он принесет? «Рассвет всегда приносит надежду»… А всегда ли? Что, если солнце высветит то, что врагу не пожелаешь увидеть? Боже правый! Да что это такое?! Неужели история повторяется? Неужели мы настолько возгордились, что не заметили, как Саурон вновь завладел Нуменором в час нашего торжества? Но на этот раз он, кажется, проник в наши сердца, открыв дорогу своему господину. Страх стал его оружием – и мы не заметили, как подобрали это оружие… Нет, заметили! Мы знали это, когда после Брюсселя избегали смотреть друг другу в глаза… Ксения знала, когда вернувшись в Россию, кричала: «Пустота во мне!» Машиной, страшной машиной явился Нуменор в Брюссель. Пожалуй, в самый раз тогда и договор было подписать с этими субъектами – поистине, мы стоили друг друга в ту минуту. «Дэн, пощади!» - этот отчаянный крик Мэриэнн так и остался тогда единственным человеческим голосом – и мы его не расслышали… До сих пор. А ты, Елена – ты уверена, что сегодня расслышала правильно? Как ты посмотришь в глаза и ей, и Джеймсу после этой ночи? Особенно Джеймсу. Что если твое мягкосердечие столкнет его в пропасть? Силы Небесные! Да есть ли выход из этого дьявольского лабиринта? «Да будет воля Твоя!»… Кто по-смел сказать, что в этих словах смирение – можно ли представить себе больший бунт против Князя Мира сего? * * * Цель этих ночных блужданий стала более или менее ясна к утру: Елена, по-видимому, направлялась в аэропорт – и на рассвете это уже не вызывало сомнений. Вот тут-то Бонд и потерял ее из виду: дунаданам с их Силой легче просачиваться через оцепление, чем простым смертным, даже если этот смертный не один год проработал секретным агентом (может, и сейчас работал бы, если б некоторые политики не взяли моду добиваться своего с помощью захвата заложников). Разумеется, Бонд тоже, в конце концов, просочился, но на это ушло время, и Елену он успел потерять… Из-за чего весь этот цирк, интересно? Ах, Тони прикатил – вон, выходит из своей бронированной консервной банки с двумя бугаями. И чего эти большие шишки выкидывают деньги на телохранителей? Ни одного ведь ещё не спасли! Оцепление это тоже, как мертвому припарка – кому надо, просочится незамеченным, вот как он… Да где же Елена?! …И вон тех субчиков с камерами, которым всегда больше всех надо – тоже вечно пускают. Любой из них запросто шлепнуть мог бы… Ну куда она делась? И вообще, зачем она притащилась сюда? Ей-то что за дело до того, что этот тип летит куда-то там, с кем-то обниматься перед камерой… И разные средства массового поражения будут потом с месяц трепаться об этом на разные лады – словно кто-нибудь ещё не в курсе, что настоящие дела перед камерой не делаются. (Впрочем, встречаются даже такие, кто до сих пор верит, что их голос что-то значит на выборах, и что они сами что-то значат для тех, кто, как говорят в Нуменоре, «сидит под распятием»). Что-то он не спешит отмахнуться от журналистов… Руку поднял – видно, всерьез говорить намерен. (Нет, это нормальные люди говорят, а такие – заявления делают). Не иначе, собирается за границей кого-нибудь всерьез отбрить… Где же Елена? Не иначе, между журналистами затесалась. Придется подбираться ближе… только бы не заметили. Его не заметили. Он подобрался, Елену не увидел, зато услышал, что говорил Томпсон, и остолбенел от услышанного. – Я не оправдал доверия, оказанного вами на выборах мне и моей партии, - продолжал Томпсон. - Соглашение, подписанное между мной и президентом Сербии должно быть признано недействительным, так как для его достижения я воспользовался самым недостойным средством, какое только можно себе представить. Президент Сербии, подписывая это соглашение, подвергся воздействию на подсознание, осуществленному по моей просьбе представителями тоталитарной секты. Эта секта поклонников Сатаны, главарем которой является… Энтони не договорил. Он вдруг изменился в лице и, оседая, схватился за грудь, где выступила кровь. Моментально всё пришло в дикое и бессмысленное движение – телохранители вроде бы пытались отогнать журналистов, которые, увидев кровь, озверели вконец. Внезапно что-то заставило отпрянуть и тех, и других. – Назад все! Не смейте устраивать шоу из смерти благородного вождя! Лица этой женщины было не разглядеть, но Бонд сразу догадался – кто она. Он видел дунаданов в облечении Силой и не мог этого не узнать. * * * Энтони ещё дышал, когда Елена пробилась к нему. Она опустилась на колени, положила руку ему на рану, унимая боль. Взгляд умирающего, до тех пор блуждавший, остановился на ее лице. Хранительница поняла, что он видит и узнает её. – Стоунхендж…– выдохнул Энтони и безжизненно откинул голову. Елена закрыла ему глаза. – Счастливого пути, Энтони-ярл. Воистину, ты умер, сражаясь, - говорила она, не замечая клубившегося вокруг людского водоворота. Чья-то железная рука, до боли стиснув плечо, резко вырвала ее из этой воронки. * * * Какое счастье, что существуют недоумки, не только оставляющие машины незапертыми, но и забывающие там ключи от зажигания! Бонд гнал на полной скорости неизвестно чью машину. Вроде не гонятся… Но успокоиться можно будет только на стоянке. Елену надо бы ещё пристегнуть, а то придерутся, остановят… Документы им покажи… Тогда не выкрутиться. Сама она, конечно, пристегнуться не догадалась – вон что с ней делается. Елена сидела неподвижно, глядя в пространство, и повторяла. – Как он был красив! Силы Небесные, как он был красив! Джеймс взял ее за подбородок и резко повернул к себе – в глазах женщины стояли слезы. – Ты о нем плачешь? – Джеймс… Я знаю, что виновата перед тобой, но… И кто только придумал этих русских интеллигентов? Бонд взорвался: – Послушай, почему бы тебе не перебраться тот мир - ну, там где Лурмааны живут? Тебе там самое место. Елена сидела, опустив голову. Ну вот, привет, кажется, она всерьёз почувствовала себя виноватой… Бонд завелся ещё сильнее. – Нет, серьёзно, я слышал, что тебя туда звали, и сейчас примут - вместе с мужем. Там все живут, как хотят - и вы сможете. Хотите жить в лесу – будете жить в лесу. Елена молчала. – Все думаешь о том, кому чего должна? Да ничего ты не должна! В Братстве ты свое дело сделала – обойдутся без тебя. Оркестр… Не пропадет твой оркестр, дирижер найдется – тот же Олег. Что ещё… Концерты твои там помнят, публика у тебя будет. Через пару лет, может, и оркестр там соберешь. Поезжай туда, и там верь каждому встречному – там это можно. А здесь тебя сожрут! Понимаешь? Сожрут! – До сих пор не сожрали. – И все-таки, что тебя здесь держит? Не понимаю… – Наверное, то же, что и тебя – ты же вернулся. – Не обо мне речь. И вообще, ты не знаешь, почему я вернулся. – Знаю. Ты потому вернулся, что здесь все те, кого ты любишь, несут на плечах этот несчастный истерзанный мир. Вот и ты плечи подставлять приехал. – В жизни ни подо что не подставлял плечи. Разве только теперь под гроб Тони подставить – вот это с удовольствием. – Ошибаешься, Джеймс. Мы с тобой не так давно знакомы, но все время, что я тебя знаю, ты только и делал, что подставлял плечи – вождю, Англии… – Ну и чем это кончилось? – Тем, что ты ничуть не изменился. Впрочем, ничто ещё не кончилось. Те, в том мире – они-то свой мир уже вынесли, а мы ещё нет. – Положим, вынесли не они, а те, кто был до них. – Странно, что ты был там так долго и не понял… Если бы они хоть на минуту перестали нести свой мир – для них бы все повторилось, и ещё ужаснее. – Почему бы тебе им не помочь, в таком случае? – Потому что я здесь должна быть. Оставаться в том счастливом мире, когда здесь возможно вот такое, что было с тобой, с Мэриэнн, с Энтони, наконец… Нет, это было бы преступлением! – Сальвэ и Кэт так не считали. – Они – иное дело. Ты же знаешь, Сальваторе здесь убили. Если бы он остался – убили бы опять. А Кэт, во-первых, была серьёзно больна… – А ты разве нет? – Я пока ещё в состоянии… Значит, должна. – Что ты ещё должна? – Должна позаботиться о том, чтобы у этого мира было будущее. – Ну вот, ещё про коммунизм расскажи! У вас что, национальная традиция такая – про светлое будущее толковать? И откуда такая уверенность, что без тебя не справятся? – Кто-то же должен… – Знаешь, если у тебя и есть сейчас какой-нибудь долг, то он состоит в том, чтобы позаботиться о твоём… о том, кто придет. И между прочим, прогулки по ночам на кладбище с премьер-министрами, не говоря уже про присутствие при громких убийствах – ему не на пользу. Где твоя леталка? – У дуба, где вы сражались тогда. – Сама долетишь, или кого-нибудь из братьев позвать? – Долечу. А братьев не тревожь, и сам не беспокойся – вам и так тяжкое дело предстоит. Ты братьям вот что передай… * * * Когда леталка Елены скрылась из виду, до Бонда дошло, какую глупость он сделал: совсем забыл, как она после концерта-то… – Эй, там, на Небесах! Ты уж извини, что я Тебе вчера ерунды наговорил! В общем, присмотри за ней, чтоб долетела нормально, чтоб по дороге в обморок не хлопнулась, ладно? * * * Сестра Ксения Тар-Телконтари сидела у стола, сжав голову руками: – Разведчиков разослала, защита установлена, критические точки проверяют… Брат Николай, да прекрати же ты над техникой издеваться! Николка, не обращая на ее окрик решительно никакого внимания, продолжал крутить ручку настройки. Радиоприемник сообщил, что российский президент прошел по левому краю поля, вследствие чего ожидается потепление в южных районах области. – Он не над техникой, он над нами издевается, – мрачно заметил брат Юрий, – Он задался целью свести нас с ума. – Вызовите брата Андрея, – невозмутимо отвечал Николка. Радиоприемник перешел сначала на французский язык, потом на бред какого-то композитора-авангардиста. Тар-Феанор, до того обсуждавший что-то с сэром Рихардом, склонившись над планом Лондона, поднял голову: – Тар-Эленна тебе давно бы оба уха оторвала. – Тар-Эленна, может, и оторвала бы. А вам, с Тар-Телконтари – слабо. Из радиоприемника запела Людмила Зыкина. Феликс взял со стола миску и метнул в соответствующем направлении, Николка успел нырнуть под лавку, спасая и себя и технику, и оттуда заявил: – А я и не знал, что в ЦРУ такие нервные работают. – Ещё одно слово про ЦРУ, и я не знаю, что с тобой сделаю! – Ну вот, сначала реши, а потом уж грози. – Успокойся, Феликс. Сестра Маргарита вернется, она его живо к общему знаменателю приведет. – Так этот парень – подкаблучник? – Я-то – подкаблучник, а тебя, видать, никто замуж не берет. Техасец поднялся со скамьи с явным намерением открутить Николке голову. Тот бросился бежать и у самой двери столкнулся с Михаилом и Василием, вслед за ними вошли Федор, Маргарита и Петр. – В критических точках все чисто, - доложил брат Михаил. – Так я и думала… А где Джеймс Мордредович? – Я думал, он здесь… – А разве он с вами не ходил? – А ты его посылала? – Его, пожалуй, пошлешь… Я закрутилась совсем с разведчиками, гляжу – нет его. Ну и подумала, что с вами пошел. – Нет, не было его с нами. – И с нами тоже. – А когда его последний раз видели? – Когда прилетели. – Когда стены ставили. – А потом? Тягостное молчание, нарушаемое только бессмысленно надрывающимся радио, повисло в комнате – и оно красноречивее любых слов говорило об общей тревоге. Николка снова начал крутить ручку. – Может, хватит, наконец? – прикрикнула Владычица, – по крайней мере, найди что-нибудь местное. – И найду, не мешайте только, – Николка не хотел признаваться, что исчезновение англичанина заботит его не меньше прочих. Ксения обратилась к американцу. – Феликс, ты знаешь Джеймса лучше, чем мы все – куда он мог пойти? – Вышибать мозги кое-кому. И если Ник поймает местное радио, мы скоро об этом услышим. Впрочем, не только по местному… – Ты что имеешь в виду?! – А вот это вы лучше моего знаете. Только идиота из меня делать больше не надо, ладно? Вы что, правда думаете, что я не понимаю – кто это ваш Тони? И почему Джеймсу пришлось скрываться неизвестно где? Хотите, можете мне память стереть, только я ведь опять догадаюсь. – Не родился ещё тот, кто будет стирать память другу моего побратима, - заверил брат Александр. – Мы будем уповать на твою любовь к другу, Феликс-американец… Брат Николай, ну что ты опять включил? – Ты ж сама просила что-нибудь местное. Вот пожалуйста, вроде по-английски воет. – Да где ж теперь по радио по-английски не воют! Хит-парад какой-нибудь… И все-таки, Феликс, почему ты так уверен? Он говорил с тобой об этом? – Нет, просто я его знаю. – Все же мне трудно представить это, – возразил сэр Рихард, – Правда, я почти не виделся с ним после того, как он поправился, но Джеймс даже во дни своего безумия не думал о мести. – Откуда ты знаешь, о чем он думал? Он никогда не был склонен много болтать. – Но должен же он понимать, что это абсолютно бесперспективно, - сказал Василий. – Действительно, - согласилась Маргарита, - только себя погубить и ничего не добиться. – Освальд так не считал. – На наше счастье Джеймс Бонд – это не Ли Харви Освальд. – Верно, он профессионал покруче. – Но в данном случае нет никаких шансов. – Почему нет? Как раз сегодня Томпсон вылетает в Рим. Очень удобный случай, между прочим. – И все равно я не верю, что Джеймс….. – начал Рихард. – Ладно, – оборвала его Владычица,– раз Феликс так говорит, значит, есть причины. Во сколько он улетает? – Не помню… Знаю только, что утром. – Понятие растяжимое. Брат Василий, брат Михаил – быстро в аэропорт. Может, успеете ещё… Николка, да убери ты, в конце концов, эту дуру безголосую! Дура безголосая убралась сама: музыкальную передачу прервали ради вне-очередного выпуска новостей. Голос из радиоприемника с обычной для таких передач бесстрастностью говорил об убийстве премьер-министра Великобритании. Все растерянно переглядывались. Сказать же что-то был не в силах никто. Вот так их и застал Джеймс Бонд. Он вошел в комнату, не сняв куртки, и – ничуть не смущаясь всеобщим гробовым молчанием – схватил с печки чайник, глотнул из него воды и поставил обратно. – Холодный, – он сел на лавку и повернулся к сестре Ксении. – Не подумайте, Ваше Величество, что я Вас критикую, но у Тар-Эленны он был бы горячим. – Джеймс Мордредович, ты… Ты хоть слыхал, что в аэропорту случилось? – И слыхал, и видал. А ты, девочка, в курсе, где твоя любимая училка? – Какая училка? – удивилась Ксения, – Вера Викторовна? – Нет, Елена Анатольевна. Я нашел ее в аэропорту, где она лила слезы над трупом нашего дорогого Энтони! – То есть как – лила слезы? – Ну не то, чтобы очень… – Где она? – Владыка вскочил, чуть не опрокинув стол. – Сейчас, надеюсь, на пути в Россию. Я заставил ее отправиться домой. – На леталке? – Ну конечно. – Ты где с ней встретился? – На кладбище. Я искал могилу старика и случайно увидел, как они оттуда ушли: сначала Тони – без охраны, совсем как тогда, потом Елена. Я боялся, как бы она не наделала каких-нибудь глупостей, поэтому и следил за ней до самого аэропорта. – Так значит, ты не за этим туда шел, – вырвалось у Ксении. – За чем – за этим? – Ну, насчет Энтони-ярла… Джеймс Мордревич, это ведь не ты сделал? – К сожалению, не я. Мне некогда было – за Наставницей твоей присматривать пришлось. Ну что, просвечивать будешь или так поверишь? – Конечно, меня здесь не спрашивают, – подал голос молчавший до сих пор брат Петр Нижегородец. – Но если б меня спросили, я бы сказал, что мотив у тебя, несомненно, был. А ещё я бы сказал, что если верить радио, выстрела не услышал никто. Следовательно, стреляли из пистолета с глушителем. А у тебя, насколько мне известно, глушителя нет. Посвященные вновь молча переглянулись. Все они были свидетелями страданий Джеймса и ни у кого не повернулся бы язык его осудить. И все же у них отлегло от сердца, когда они убедились, что Джеймс не причастен к убийству. – Рассказывай все, что знаешь, - приказала сестра Ксения. * * * Сестра Юлия Кроткая стояла у окна, держа на руках дочку. – Ну что ты, Сашенька, что ты маленькая, не плачь… И куда это наш дедушка запропал? Действительно, где же Степан Иванович? Магазин-то рядом, и очередей там отродясь не бывало. Юлия взглянула на часы… Так, о троллейбусе можно уже и не думать. Ещё немного, и на автобусе будет не успеть… На дворе залаял пес. Ну вот, этого ещё не хватало – кому ещё что понадобилось? Алле Сергеевне, что ли, посплетничать не с кем? – Подожди, Сашенька, мама сейчас посмотрит, кто там пришел. Юлия открыла дверь, не дожидаясь звонка. На крыльце стояла бледная уставшая Елена. – Приветствую тебя, сестра Юлия. – Приветствую тебя, сестра Елена. Да ты проходи, что стоишь-то. – Нет уж, в комнату не пойду – у тебя дитё там. – Раздевайся… А ты что не на репетиции? – Так уж вышло… Дело одно… – Ладно, пошли на кухню. Чаю хочешь? – Да, если можно. Только сама со мной за стол не садись. – А что случилось? – Ты ещё не знаешь? Что, по радио не говорили? – Да оно у нас второй день не работает. Да что случилось-то? – Энтони-ярла убили. – Как – убили? Кто? – Не знаю пока. Но скорее всего – Тёмные. – Чем он им помешал-то? – Да наверное тем и помешал, что сначала связался с ними, а потом, в камеры глядя, у всей Англии за это прощения попросил. Тут его и… – Все-таки как человек умер, Царствие ему Небесное, – было видно, что Юлия думает не об Энтони. – Так ты в Лондоне была? – Была… Вот этими руками ему глаза закрыла. – Леонида видела? – Нет, я никого из наших не видела. Джеймса только. – Джеймс Мордредович в Лондоне? Он что – с ума сошел? – В том-то и дело, что нет. Это я, кажется, с ума сошла. У человека, может, никого, кроме нас не осталось, а я ему такого наговорила… Каково ему теперь. – Я думаю, Джеймс все понял. Он же друг нам. – Друг, да? А что он от этой дружбы доброго-то видел? Считай, тогда у него все и началось, когда с нами встретился. – Но мы же не были в этом виноваты! – Не были-то не были. Но только из-за нас его растоптали, никуда от этого не денешься. Мы ему горе принесли – а он нас ни разу не проклял. Ему бы ненавидеть нас, а он… Да нам вовеки не расплатиться за то, что он для нас сделал! – Брата Александра спас? – И это, конечно, тоже, да только главное… Главное, простил он нас! Понимаешь – простил! – По-моему, он вообще про это не думал. – Вот именно, не думал – само вышло. Я, знаешь ли, у себя такого не при-помню – чтоб вот так, не думая, простить. – Может, он и Энтони теперь простит. – Может, и простит. Даже если бы не убили Энтони сегодня, не смог бы он с этим жить. Он всегда такой живой был… Может, поэтому все и выдержал. Поднялся, как ни били! – «Тот, кто упал – встанет в сияньи»...* – Откуда это? – Из песни. Слышала где-то. Вроде бы, когда у Кэт были. – Кэт, да… Ты, кстати, замечала, какие у нее глаза? – А какие? – Такие же, как у всех там. – Это не удивительно, она же там живет. – Не скажи! Возьми хоть кого из перемещённых – рядом с тамошними все будто обожженные. А она – нет. А ведь жила так же как мы, и натерпелась не меньше, если не больше. – К чему это ты, сестренка? – Да к тому, что такие – как Кэт, как Джеймс – которые прощают, не думая, и любят тоже, не думая… Это они – звезды в ночи, это они – ростки нового Белого Древа, они, а не мы, со всей нашей нездешней мудростью! А мы только поклониться им можем, да Творца поблагодарить, что Он нам рядом с ними быть позволил. Почти торжественное молчание женщин бесцеремонно нарушил свисток чайника. Юлия выключила газ, достала чашку. – Ты уж извини, что я к тебе этак заявилась. Не хотела сразу домой. Мужчины не любят, когда женщина вот такая приходит. – Да ничего. Тебе действительно успокоиться надо. Елена взяла чашку, начала пить. – А Джеймс Мордредович где теперь жить думает? В Монсальвате? – Ничего он сейчас не думает. Он распрямляется. Не видела никогда, как человек распрямляется? Вроде как струна, когда ее натягивают. Я вот увидела сего-дня. – Мы-то когда распрямимся? – А нам с чего? – Да я не знаю даже, как сказать… – Говори, как есть. – Понимаешь, мне кажется, что в последнее время с Нуменором что-то делается. Что – не пойму, но что-то происходит. – Происходит то, что давно должно было произойти – взрослеем. – «Взрослеем»… Слово-то какое страшное. – Что же в нем страшного? – Когда говорят «повзрослел», обычно подразумевают «разочаровался», «потерял веру». – Это те подразумевают, у кого веры и не было никогда – молодечество одно было. А разочароваться… Да, наверное, для нас это выглядит, как разочарование. – Что – это? – А ты вспомни, какие мы в начале были, в первый год… Получили Силу, думали – вот сейчас мир переделаем. А нам, между прочим, никто и не обещал, что переделаем. Наше дело – мусор разгребать, да подпирать этот Мир, чтобы до времени не рухнул. На то мы и атланты. Вот это мы сейчас начинаем понимать. – А почему именно сейчас? – Наверное, потому, что время Великих Ударов прошло. Ад все чаще предпочитает оставаться за кулисами, вытаскивая на сцену людей. А люди… Понима-ешь, с бесами, конечно, тяжелее…Но с ними проще как-то. Может потому, что их не жалко. – А Энтони? Тебе его жалко было? Нет, не сейчас, а тогда – в Брюсселе? – Больше всего мне его тогда было жалко, когда я услышала – что он сделал. Я же в Эймсберри его видела – как он с демоном говорил! – Да что говорить-то, все равно теперь в этом не разобраться. – Нам с тобой сейчас, пожалуй, не разобраться. Но Возрожденному Нуменору предстоит разбираться вновь и вновь. И честно тебе скажу – я бы уже не смогла. – А Ксения сможет? – Ксения лучше всех нас многое понимает. И народ ещё воспитает по себе. И сделают больше нашего. – А все же интересно выходит – вот Эйно, Вероника, Траян… Перед этими мы, как на ладони. Те, кто им станет копье носить – тоже ещё будут нас помнить… может быть. А дальше? Там уже не будут нас знать живыми, не будут ведать нашей слабости, наших ошибок – мы будем для них как Берен, как Арагорн, как Александр Невский для нас. Они поднимутся выше нас – и не будут этого знать. Вот что странно. – Чего ж тут странного. Они потому и поднимутся, что вечно будут за нами тянуться. Юлия стояла, глядя в окно. – Ну вот, наконец-то Степан Иванович идет. На первый урок я опоздала, конечно… И брату Дмитрию уже не успею позвонить – придется так связываться. – А что такое? – Да узнать, нет ли вестей из Лондона. Что там с Леонидом? – А что, Дмитрий-то по Костроме заправляет? – Не только по Костроме, он уже полгода назад всем Братством заправлял, пока Владыки в Германии на деле были. Они тогда не позаботились Наместника поставить, а вот как-то так само собой получилось, что Дмитрий взялся. А он хо-рошо правит, даром что четырнадцать ему. – Растут дети, растут… А мы стареем, значит? – Нет, это мы вместе с ними растем. * * * – Да, Мордредович, если б не ты все это рассказал, я бы не поверил, - сказал Тар-Феанор, выслушав Джеймса. – А я бы поверила, – возразила Владычица. – Иначе не только работать, жить было бы незачем. – Ну и что же мы со всем этим будем делать? – Что-что – местных подключать, вот что! – сказала Ксения. – Будут же они это дело расследовать. – Жаль, до конца он сказать не успел. – Но мы и так знаем, что он сказал бы… – Одно дело – мы, а другое – если бы была запись его собственных слов. – Может, и есть запись. Когда он упал, все эти стервятники с микрофонами набросились на него – вполне возможно, что он ещё что-то сказать успел. И кто-нибудь это записал. Так что стоило бы потрясти прессу. – Ты говорил, сестра Елена была с ним, когда он умирал. Ей он сказал ещё что-нибудь? – Не знаю, мне она об этом не рассказывала. Она только все время твердила, что он был красив. – Красив? – удивился Феликс, - что она имела в виду? – Если Тар-Эленна говорит, что он был красив, значит, так оно и есть, - ответил Петр. – Вот таким мы его и запомним, – сказала Тар-Телконтари. – Вечная ему па-мять. – Вечная ему память, – повторил Рихард. Бонду ничего не оставалось, как снова приложиться к чайнику. Хоть бы спирт туда вместо воды налили, что ли! И кормить, как видно, не собираются. Вбежал Денис. – Владычица, разведчики вернулись! Ксения вскочила. – Иду. Мясо где? – Мясо я им уже дал. Едят там. – Кто тебя просил?! Теперь пока не наедятся – разговаривать не будут. Ксения вышла. – Кому – мясо, а кому бульона из кубиков вовек не дождаться, - мрачно проговорил брат Александр. – Ну, есть тут ещё женщины или нет? Сестра Маргарита, чтобы через пятнадцать минут завтрак был!! Маргарита без слов направилась к печке. Феликс вытаращил глаза: – Ребята, а у вас ещё незанятые остались? – Не завидуй, Феликс,– сказал Николка. – Это она только перед Владыкой по струнке ходит, а дома – это что-то! Феликс не сказал ничего, однако же подумал, что если бы директор ЦРУ что-нибудь приказал своей секретарше в таком тоне – то она таскала бы его по судам всю оставшуюся жизнь. Тем временем Маргарита не оставила высказывания супруга без внимания: – Скажите, пожалуйста – ему не нравится, какая я дома! – Я не сказал, что мне не нравится. Может, мне бы и понравилось, если бы я тебя дома видел. – Очки себе купи, раз не видишь! – На что же я куплю, если ты всю мою получку на тряпки забираешь! – Ах, он и моими платьями не доволен! – Конечно, недоволен! Без них ты мне больше нравишься. – Брат Николай, - вмешался сэр Рихард, - не могли бы Вы высказываться более… сдержанно в присутствии моего оруженосца? – Сэр рыцарь, Ваш оруженосец у себя в Рыбинске и не того наслушался, будьте уверены. Маргарита изъяла у Бонда чайник. – Не нервничай, Джеймс. Теперь все нормально должно быть. По крайней мере, в смысле завтрака. * * * Первый раз за все время своего замужества Елена возвращалась домой, не зная, как будет разговаривать с мужем. Она вошла. Мануйло растапливал печь. Она сразу поняла, что он не ложился. Услышав ее, он обернулся, подошел к ней и не обнял, как обычно. Лицо было непроницаемо чужим. – Где ты была? Голос Елены был подобен голосу домры, когда медиатор перестает чувствовать под собой тугую сопротивляющуюся струну: – В Лондоне. – Зачем ты туда ездила? – Помогла одному несчастному с честью уйти. Она не могла больше смотреть на лицо Мануйло, и оттого перевела взгляд дальше за его спину, на образа. Но ей показалось, что Спас с иконы смотрит на нее с тем же холодным укором, что и муж. Голова закружилась, все поплыло перед глазами – и когда ноги подкосились, Елена поняла, что Мануйло обнимает ее. Она бессильно поникла – и вся тяжесть, вся боль этой ночи и этого утра выплеснулась, наконец, в слезах. – Экая ты у меня…. Елена не видела лица мужа, но знала, что в лице, как и в голосе, не осталось и следа от того холода, которым он ее встретил. То ли оттого, что смотрела она теперь сквозь слезы, то ли ещё от чего, лик Спаса казался ей уже не таким суровым – и она плакала, глядя на этот лик. Плакала от того, что по ее вине муж не смог заснуть в эту ночь, что Олег, конечно же, все сделает не так как надо, что была неласкова с Энтони – и теперь уже этого не исправить, не сказать ему доброго слова, что не о том говорила с Джеймсом, растравила его незаживающую ра-ну… И от неизречимой благодарности за то, что все они у нее есть: и Мануйло, и Александр, и Ксения, и Олег, и Ася, и Юлия, и Джеймс… а теперь ещё и тот, кто придет. Она отстранилась, чтобы увидеть ласковые зеленые глаза мужа и прижала руки к животу. *Арандиль – Проросло семя!