Со мной

Фран долго лежит на кровати, устремив безразличный взгляд в потолок. В его голове нет ни единой осознанной мысли. Пустые глаза не выражают ничего, кроме равнодушия. Беспристрастный иллюзионист. Бесчувственный лгун. Профессиональный обманщик, обязанность которого – держать под контролем свои эмоции. Он старается. Стремится сохранять образ идеального хранителя Тумана. Как бы трудно ни было. Как бы больно и обидно он не реагировал на чужие слова и поступки. Нельзя показывать, что тебе не всё равно. Это недопустимо, непозволительно для иллюзиониста, чьё мастерство сплошь соткано из обмана, сотворено из хрупких иллюзий. Миг – и их не станет, стоит лишь захотеть. Стоит всего раз не поверить. Сожаление пытается овладеть Франом, охватить его сущность. Но он не позволяет этого. Запрещает себе все слабости и все поблажки, недостойные хранителя. Он станет сильнее. Боль – это испытание, проверка на прочность. Невольный помощник. Преодолевая её, люди становятся сильнее, неуязвимее. А Фран далеко не слабак. Он прогонит прочь и сожаление, и обиду. Избавится от них, как от ненужного балласта. Совершать ошибку дважды – недопустимо. Тем более в той игре, которую он ведет. Он задавит в себе позорное чувство слабости и одиночества. Он не покажет, не позволит взять верх своему пороку. Своей любви. Подобные чувства недостойны его. Наверное, он стремится быть чересчур эгоистичным. Может, даже хочет убедить себя в своей полной независимости. Наверное, он не любит Бельфегора. Может, он всё это придумал. Или захотел испытать. Ему уже всё равно. Фран закрывает глаза и старается прогнать все мысли. Его собственное сознание послушно подчиняется ему, и он говорит себе, что необходимо уснуть. И разум, погружаясь в дремоту, постепенно отключается. Утром Фран нехотя поднимается с постели. В голове – сплошная каша, тело болит и ломит. Кажется, он заболел. Подхватил простуду, а, может, это обычный упадок сил. Осенью приходит время хандры и раздражения. Иллюзионист заставляет себя выйти из комнаты и спуститься вниз. Ему очень не хочется встречаться с Бельфегором, но Фран преодолевает эту неприязнь и идет на кухню. Не видно ни Потрошителя, ни кого-нибудь ещё, вроде бы — не раннее утро. Фран пожимает плечами и открывает дверцу холодильника. На глаза сразу же попадается пакет молока. Иллюзионист думает, что, возможно, Принц сейчас жалеет о случившемся. А, может, и не жалеет. Возможно, он сейчас спит и вовсе не думает о своем Лягушонке. Фран недовольно кривит лицо и тянет руку мимо пакета с молоком, беря тарелку с оладьями. Ему нравятся оладьи, приготовленные Луссурией. Хранитель Солнца вообще всё вкусно готовит, хотя иллюзионисту трудно угодить. Но Фран всегда ест то, что ему дают, — будь это в кафе, в гостях или в особняке Варии. Но у Луссурии и вправду получается неплохо. Иллюзионист встает и берет из холодильника банку черничного варенья. Так будет ещё вкуснее. Он не хочет сейчас думать о Бельфегоре. Ему на ум приходит лишь вчерашний эпизод с безумным семпаем, намеренно причиняющим Франу боль. Он не краснеет, но ему отчего-то становится стыдно. Не за себя или за Принца. Просто – за вчерашнюю ситуацию. Фран не хочет, чтобы кто-то его жалел или подбадривал. Особенно – Бельфегор. Фран даже не желает принимать извинения, если вдруг Принцу это приспичит. Фран не хочет мириться с ним. Он слишком зол. Фран обмакивает кусочки оладьев в варенье и кладет их в рот. Очень вкусно. Особенно – с вареньем. Но и с молоком тоже было бы неплохо. Нет, сегодня ему не хочется молока, он обойдется вареньем. Раньше он терпеть не мог молоко, но пристрастие Принца отчего-то передалось ему. Стакан молока на ночь – странная привычка, от которой хочется спать. И от объятий Бельфегора. Нет. Пусть лучше Франа терзает бессонница, он ни за что не станет спать с Принцем в одной кровати. Варенье стекает с оладушка на кожу. Иллюзионист доедает последний кусок и облизывает пальцы. Потом убирает банку обратно и моет тарелку. Теперь, когда Фран сытый, ему приходит в голову, что Бельфегор не так уж и виноват в своем вчерашнем поведении. Он не всегда может себя контролировать. Кровь и жажда убийств затмевают его разум и заставляют делать ужасные вещи. Принц не полностью отвечает за адекватность своих действий. Возможно, вчера был именно такой случай. Может, он сейчас так же, как и Фран, мучается, сидя в своей комнате. Иллюзионист решает пойти к Бельфегору и всё выяснить. Он уже подходит к лестнице, но тут его привлекают голоса, доносящиеся из гостиной. Фран понимает, что Принц находится там, и медленно идет на голоса. Дверь в гостиную приоткрыта, и иллюзионист видит сидящего на диване Потрошителя и Скуалло, который стоит возле окна. Принц кажется слегка растрепанным. Его диадема полусползла с головы. Руками Бельфегор перебирает ножи и изредка протирает очередное лезвие тряпочкой. — Так вот чья это работа! – хмурится Скуалло. – А сидит, как ангел! Бельфегор, сидящий с набором ножей и любовно их полирующий, с безумно-довольной улыбкой на лице сейчас меньше всего напоминал ангела. — А я-то думал, кто так быстро и бесшумно уничтожил семью Каталонне! – говорит капитан, скрестив руки на груди. — Я просто выполнил задание, которое в прошлый раз провалил Леви, — отзывается Бельфегор и проводит по указательному пальцу лезвием. Из пореза выступает кровь, Принц одобрительно кивает и обсасывает палец. – Довольно острые… — Врой! Босс ведь не давал повторного приказа насчет их семьи. А ты взял и самовольно решил с ними разобраться! Думаю, Занзасу это не очень понравится. — Эй, ты не мог бы говорить тише? – недовольно морщится Принц, косясь в сторону двери. Фран поспешно делает шаг назад, едва не попав в поле зрения Потрошителя. — Боишься, что тебя услышат? – интересуется Скуалло. – Кто именно? Занзас? Или Фран? Бельфегор не отвечает, и капитан понимает, что попал в точку. — Что ты вчера с ним сделал? Ответа по-прежнему нет. Скуалло приближается и хватает Принца за воротник. — Отвечай, Бел! — Отпусти меня… — Что ты с ним делал? — Ты что, подслушивал? – улыбается Принц. – Стоял под дверью? Скуалло хочет ударить его, но сдерживается. Ещё не время. — Почему ты не вмешался, раз тебя так заботит здоровье Лягушонка? — Мне плевать, чем вы занимаетесь в своей комнате, — почти рычит Супербиа. – Но я не хочу, чтобы с членом нашего отряда что-нибудь случилось, причем – из-за твоей прихоти! — А если бы я его вчера начал убивать, ты бы тоже мне не помешал? – спрашивает Бельфегор, придвигаясь ближе к капитану. У того создается впечатление, что Принц его провоцирует. У капитана очень чешутся руки – так хочется врезать наглецу. — Ты – чокнутый псих. Но я не думаю, что ты способен убить кого-то из офицеров Варии. Ты ведь не законченный идиот. Принц улыбается своим мыслям, после чего озвучивает их вслух: — Значит, ты не против того, чтобы я издевался над Лягушонком и причинял ему боль? Ты лишь против его убийства? — Ты не так понял меня… Принц недовольно перебивает: — Но ведь ты знал, что Лягушка вчера испытывала далеко не приятные ощущения, но всё-таки мешать мне не стал. Интересно… — Бел, но всё же я не поступаю так низко, как ты, и не издеваюсь над другими. — Ммм… — Загадочная улыбка. – Но всё равно ты ничем не лучше меня, Ску-тян. Когда человек не препятствует чему-то, значит, он это одобряет. Капитан разжимает пальцы и отходит обратно. Кажется, его вдруг заинтересовал пейзаж за окном. Принц хмыкает и возвращается к протиранию ножей. — Зачем ты мучаешь его? – спрашивает Скуалло, по-прежнему стоя к Принцу спиной. — Это забавно, — пожимает плечом тот. – Ты не находишь? — Нет. Я всегда думал, что у вас взаимная любовь. Фран не видит выражения лица Принца, но ему кажется, что тот недовольно скривился, будто сьел что-то кислое. — Любовь? – переспрашивает Потрошитель. – Я не знаю, что значит это слово. Наверняка какая-то гадость. — Но Фран хотя бы симпатичен тебе? — Мне на него плевать. Я трахаю его лишь для того, чтобы вызвать у него привязанность. В опасном бою полезно иметь того, кто прикроет твою спину или защитит ценой собственной жизни. – Принц раздумывает, потом добавляет: — Теперь достаточно чистые. Слышен звук металла – вероятно, Потрошитель собирается убрать свои ножи. А Фран чувствует, как в его сердце вонзилось незримое лезвие. Бельфегор отлично владеет этим оружием. Бьет, когда этого совсем не ожидаешь. Бьет, не раздумывая. А потом любит поворачивать нож в ране. — Это безмозглое земноводное не способно даже понять, что я его использую, — продолжает Принц, делясь с капитаном. – Это же так очевидно! Он – вполне сильный союзник и пригодится мне в будущем. И потом – мне ведь нужно кого-то трахать. С женщинами одни проблемы, а с Лягушонком – нет. Только нужно делать довольное лицо, когда я смотрю на его унылую рожу. — Перестань! – говорит Скуалло. Ему надоедают рассуждения Принца. – Вдруг Фран услышит. — Не услышит, — улыбается Бельфегор. – Наверняка сейчас плачет в своей комнате, размазывая сопли! Принц смеется. От его смеха Франу хочется умереть, — быстро, мгновенно, как от мороза на лету замерзают птицы. У него кружится голова, а глубоко в груди возникает тошнота. Принц снова довольно смеется, и у иллюзиониста перехватывает дыхание, едва не сгибая его напополам. Фран с трудом выпрямляется и идет по лестнице, цепляясь непослушными пальцами за перила. Когда он доходит до своей комнаты, дыхание всё ещё не выравнивается. Фран садится на кровать и смотрит на стену ничего не выражающим взглядом. Несмотря на пустые глаза, в его голове мечутся мысли. Он опускает веки и зажмуривается так сильно, словно не хочет, чтобы глаза видели эту комнату, Принца и свое собственное отражение. Вообще ничего. Фран сжимает веки, отчего ощущает боль. Ему кажется, что теперь глаза потеряют способность видеть. Кем я прихожусь тебе? Напарником? Ненавистным сожителем? Или всё-таки – другом? Какой я тебе «друг»? Смех один… Ты совсем не считаешь меня другом. Зачем же ты добиваешь меня – я и так еле дышу… Оказывается, я был нужен тебе для удачного выполнения заданий. Тебе хотелось, чтобы твой напарник был готов подстраховать тебя и защитить. Я не против этого, но мне казалось, что тебе на меня не наплевать. Что ты тоже чувствуешь ко мне что-то. Что ты – не просто бездушный маньяк, уничтожающий людей безо всяких принципов. Мне казалось, что ты способен на простые человеческие чувства. Я их видел – в твоих жестах, действиях, в твоих глазах. В твоих иногда небрежных поцелуях. Значит, это всё мне лишь показалось? Может, я сам всё выдумал, не желая признавать твое равнодушие? Тогда я сам виноват. Наверное, так мне и надо. Наверное, я не представляю больше ценности, чем орудие для достижения твоих целей, но… Я не ожидал, что ты будешь первым, кто ткнет меня носом в ЭТУ правду… Сложно попробовать принять подобную реальность. Сложно пытаться жить дальше, но уже – без прежней уверенности. И как это сделать? Ты даришь частичку своей души, даришь искренне, не требуя ничего взамен, и... твой подарок выкидывают за ненадобностью. Нет, чтобы просто задвинуть в угол до лучших времен, о нет! Надо вернуть дарителю, пусть и не швырнуть в лицо. И потом можно наивно удивляться: чем же это ты недоволен? Ты же получил всё обратно! Хочется умереть... Закрыть глаза и больше никогда не открывать... Пусть ТАМ темно, холодно и страшно — не беда. Зато там нет тех, кого я хотел бы называть своими друзьями, и значит, там я не буду испытывать боль, встречаясь с ними взглядом... Из размышлений меня возвращает ощущение чего-то горячего на щеках. Я поднимаю руку и провожу пальцами по лицу. Так и есть. Из глаз льются слезы, а я этого не чувствую. Я не так уж часто плачу, поэтому расцениваю это как из ряда вон выходящее событие. Впервые я плакал, когда остался один, без родителей. Я оказался на улице в полном одиночестве, забытый всеми и брошенный на произвол, никому не нужный. Во второй раз я плакал от ужаса, когда серьезно был ранен в живот на совместном задании с Мукуро-сама. Я тогда просто выл от страха за свою жизнь. И мне тогда показалось, что собственное одиночество и ненужность – не самое ужасное. Сегодня я плакал в третий раз. Думаю, он будет последним… Закутайся в одеяло И думай, что потеряла. А может, правда, не надо? И мне хватило бы взгляда... Умирать от любви... Умирать от любви...