Мышь Вселенной 25

Мы вернулись на поле, и моя линия снова уперлась ногами в землю, а я встал позади, глядя в черные глаза Каина, скрывающие все его подлые задумки. Игра близилась к концу, и я на секунду пожелал стать экстрасенсом: что меня ждет? Пас? Пробежка? Ч-черт… Мяч хлопнул, ударившись о ладони патрульного, и он рванулся с места, прикрываемый Каином и каким-то громилой, отколовшимся от линии защиты Мэндера: это был классический таран, простая формация, подобная лому в руках пьяного раздолбая. И снова я отметил башковитость Каина – он перестраивал игру по своему вкусу и интуитивно выбирал самые действенные решения. Если бы Генджеру доставалось нападение, я бы тоже рано или поздно провел такой таран… - Перехватить его! – выкрикнул я, срываясь с места, и Левое Яйцо кинулось вперед меня, но вдруг затормозило, будто в пучок гадюк вляпалось. Патрульный с мячом тоже встал, как вкопанный. За спинами линии Мэндера появились двое: неспешной походкой по полю шествовал сам Боца собственной персоной, и чуть позади него топал Лёд, помахивая голым мокрым прутиком. - Остановить игру! – запоздало подал голос Чет и поднялся. Я обернулся. С другой стороны поля так же медленно, вразвалку, подходили Крейдер и Мит, а за ними плелся Кривоглаз. Мит сиял, как утреннее солнышко, широкой улыбкой обещая сказочный пиздец. Его глазищи излучали нежность и любовь, от которых под солнечным сплетение холодело. Крейдер был мрачен и в упор смотрел на Боца. Оба дьявола были чем-то схожи: квадратные и приземистые, но Боца выглядел потрепаннее – у него была манера одеваться в какие-то безразмерные свитера с плетеными косами, широкие штаны, подрезанные под колено и не убранные в ботинки; да еще и правое ухо ему кто-то отгрыз почти под самый корень. Поверх свитера навязаны были в три ряда увесистые цепи – по одной на каждом плече, и переплетались они у него на груди, застегнутые небольшим замком. Крейдер смотрелся внушительнее и проще одновременно: он держался в стиле, выводил синие твердые иглы, зататуировал шею и руки, и в любую погоду подворачивал рукава куртки почти по локоть, показывая татуировки-лезвия, картинно располосовавшие кожу и обнажившие красноватую плоть и сухожилия. С ворота его серебристой куртки ссыпался тяжелый дождь стальных колец и цепей, но оружием они ему не служили. Он предпочитал действовать хлыстом, убранным сейчас в голенище ботинка. Сложно было их сравнивать: Боца напоминал мне кусок серой замшелой скалы, а Крейдер – электрический разряд, и все равно много схожего проступало через внешние различия. Бесы-игроки почтительно расступились, пропуская дьяволов и их демонов. Я остался стоять на месте, Чет и Каин подтянулись поближе. Несколько секунд висела тишина. Мит скалился, Лёд непонимающе таращился на него – веселья этот парень не одобрял. - Чья идея была? – негромко спросил Боца. - Моя, - сказал я. - Я согласился, - сказал Каин, наклоняясь и сбивая с джинсов комья глины. - Я тоже согласился, - ответил Чет. Боца сделал быстрое характерное движение ладонью: словно пытался остановить ветер. Это у него то ли нервное, то ли привычка. Потом он отстегнул дужку замка, с длинным шипящим звуком сдернул цепь с левого плеча и коротко взмахнул рукой. Я сам из всех видов уличного оружия выбрал цепь и поэтому дергаться не стал – сразу просек, на кого атака направлена. Каин огреб первым: моментально вспухли на его щеке и шее бордовые округлые пятна. Он еще не успел дотронуться до лица, а Боца уже сматывал цепь. Мне захотелось отвернуться, не смотреть на эту чертову показательную порку, но нельзя было. Я сам накосячил, и у Крейдера было полное право унизить меня перед бесами таким же манером. Крейдер не шевелился, а Мит запрокинул голову и рассмеялся. Его такие вещи всегда забавляли. - Чет, - сказал Боца. И снова потянулся к замку. Чет стоял поодаль, повернувшись к нему боком, и мерно ударял ботинком в упругую расползающуюся глину. Боца выпустил цепь на длину руки: она закачалась маятником. Вправо-влево… вправо… и вдруг прямой стрелой ринулась к Чету, и он цепким движением перехватил ее и дернул на себя. Я увидел, как брызнула кровь: лопнули подушечки пальцев, но Чет не сразу отпустил звенья, еще несколько секунд держал их в кулаке, а потом уронил на землю. - Будешь пытаться меня при бесах полосовать, - глухо сказал он, - забудешь, как спать спокойно. Я слышал, что у Чета с Боца проблемы, но не думал, что все так плохо. Да никто не ожидал такого. Бесы те вообще замерли, будто их от розетки отрубили. Боца повел себя на удивление бесстрастно. Он смотал цепь, медленно закрепил ее на груди и обратился к Крейдеру, напрочь проигнорировав выпад Чета. - С моими все. Со своими сам разберись, - бросил он и потопал прочь. - Крейдер, - сказал я, когда мы отошли подальше, почти до края поля, где влажно поблескивала сетка продавленного забора. – Крейдер, я не думал, что так обернется. - Ты вообще не думал, - сказал Крейдер, и Мит снова захохотал. - Да ну… - Тебе тоже не мешало бы в зубы сунуть, - добавил Крейдер угрюмо. – Еле сдержался. - Почему тогда не… - Потому что. - Видел, как Боца с Четом обосрался? – встрял Мит. – Вот потому и нет. - Ты мне не доверяешь, что ли, Крейдер? Думаешь, я полез бы с тобой в перемах? - А ты сам как думаешь? – спросил Крейдер, останавливаясь и глядя на меня сверху вниз: все эти взгляды сверху меня порядочно заебали, хоть подпрыгивай. – Я вот не знаю, чем дело закончилось бы. Ты ненадежный, Риплекс. И ненормальный. Кому еще пришло бы в голову решать проблемы футболом - что это за хуета, тебе обычных методов не хватает? С таким подходом – чего от тебя ожидать? Ты хоть понимаешь, что у тебя ставкой в этой игре было? Не понимаешь? В следующий раз соберешься делать пробой – приглашай меня, я тебе язык к глотке пристегну. Ты проебывал свою игру, и за проигрыш тебя убили бы. Ну? Соображаешь? Нет? Бл-я-адь… Идиот. И зачем я тебя вообще в демонах держу – ты же только и годишься на то, чтобы за кальками бегать! И даже в этой теме ты умудрился накосячить и чуть не слил канал, когда сцепился с этим своим Спартаком! Короче… Иди домой и не показывайся мне на глаза, пока не позову. Мудак бестолковый… - Есть и плюс, - заявил Мит, выслушав эту тираду, - мы теперь точно знаем, что у Боца с Четом проблемы. - Это могут быть не их проблемы, - сказал Крейдер, - а наши. Было уже такое: когда первый демон во вторые дьяволы перебрался, и если еще раз подобное случится, нам всем настанет полный пиздец. - Это как так? – спросил я, шагая рядом. Если бы я убегал от каждого «вали домой, мудак», век бы в бесах ходил. Крейдер злился – его право, а мое право демона – положить на это хуй. В известных рамках, конечно. - Ты еще тут? – покосился Крейдер. - Не трави душу – въебу ведь. - Не хочу, хочу сказку про старые времена. Крейдер вздохнул, пожевал губу, утыканную треугольными шипами, и посмотрел на меня уже не колючим взглядом, а обычным и даже потеплевшим. - Это действительно старая история, - сказал он, - мы привыкли так: дьявол и его демоны, ниже бесы и боевые малышки, торжки и патруль, ну и всякая бескостная дрянь для прослойки. Это правильный, ровный расклад. А однажды получилось так: дьявол Мэндера и первый демон Мэндера цапались-цапались, и мы ждали, что развалится их система к чертям, а они взяли и схлопнулись, и стало их двое, дьяволов. И у обоих демонов набралось в два раза больше, чем положено. Чем больше демонов, тем больше у них бесов, чем больше бесов, тем сильнее патрули. И в короткие сроки они так Генджер прижали, что остались нам только Семнадцатая и Восемнадцатая линия, и хрен оттуда было выйти. Остались без калек, без нихуя. Чуть не кончилось все… - Так кончилось же? - Да, - сказал Крейдер. - Чем? Даже Мит заинтересовался и перестал зевать. - Закончилось тем, что Боца – тогда еще мелкий бес Мэндера, кинул по Вселенной инфу, что эти двое не просто так во главе Мэндера местечко поделили. Типа, видел он их в позе раком. Мит коротко и звонко свистнул, а я насторожился. - Убили? – спросил я. - Да. И пока Мэндер разгребался с этой крайне хреновой историей, Генджер вернул свои позиции. Мэндер долго восстанавливался. Половину их бесов, кто был поближе к верху, слили в прослойку – за то, что всю эту херню прикрывали. Демоны тоже пострадали, потому что не сразу въехали, с какой стороны масло у бутерброда, понадеялись на авторитет, пытались выстоять и порядок навести, но бесам только ляпни про такой расклад – порвут любого. Репутация Мэндера в дерьмо окунулась по уши. Боца быстро сообразил, что путь расчищен и пролез в дьяволы, и после потихоньку как-то все назад собрал. Ему доверяли, потому что он главный разоблачитель, и он бойней, в которой дьяволов завалили, командовал. Спас честь Мэндера, короче. - Хорошая была возможность слить Мэндер на хрен, - сказал Мит, мечтательно заводя глаза. - Говорю же – у нас только две линии оставалось… Я их слышал и не слышал: вроде слова разбирал, но все они просачивались сквозь жуткий холод. Слишком явственно мне вспомнился внимательный взгляд Каина и твердое движение, которым Чет притянул меня к себе. - Риплекс? - А?.. А почему… почему Боца поверили? Как мог бес такое увидеть? - В этой Вселенной укромных мест нет. - Да блядь… Это могло быть что угодно: может, перемах. Может, под кальками вместе свалились… ебать, да даже если я встал к кому-то поближе, чтобы прикурить под ветром… - Ну если ты раком прикуриваешь, то я бы тоже задумался, - заявил Мит. А Крейдер вполне серьезно посоветовал: - Не прикуривай с чужих рук. - Ебануться… - А чего ты так засуетился, Риплекс? – вдруг спросил Мит, разворачиваясь ко мне и продолжая идти спиной вперед, закинув руки за голову. – Приметил себе чью-то задницу? Я ему не ответил. На всякую хуйню отвечать – слов не напасешься. - Теперь до тебя дошло, на что ты в футбол играл? - добавил Крейдер. - Спасибо, что вмешался, - сказал я, вдруг въехав, насколько хрупким может быть мой привычный мирок, где вроде и правила наперечет знаешь, но иногда забывается, что нельзя расслабляться ни на минуту. - Кривоглаза благодари, он умнее тебя оказался, прибежал прямиком на завод и весь расклад расписал. Иди теперь домой и сиди на жопе ровно. Пусть все успокоится. - Я пойду, - согласился я, - но вопрос: а зачем приперся Боца? Крейдер поразмыслил. - Волновался за Чета, - сказал он, - в конце концов, ты мог и выиграть. Я откололся от Крейдера и Мита и побрел домой. По улицам, каждую выщерблину которых я знаю наизусть, брел, размазывая по лицу оранжевую краску с волос, давно вымокших и потерявших всякую форму. Дождь усилился, и все вокруг превратилось в смазанную серую акварель, растекшуюся бесформенными пятнами. Разбитые фонари виселицами выныривали из тумана, чтобы немедленно провалиться обратно. Патрули тенями проскальзывали мимо, останавливаясь только для того, чтобы спросить счет: все были в курсе. Я не отвечал, отодвигал их плечом и шел дальше. Самое время вспомнить о боге, с которым я изредка вел беседы. Каждый раз, когда я оставался одиноким и наедине со своими мыслями, его образ лез ко мне в голову, как образ неведомой машины, завода, распределяющего запчасти и металлы, спаивающего и разрывающего стальные тросы, переливающего зарево крови из заржавленного чана в крепкие человеческие формы-фигурки. Господи, что во мне такого, что настойчиво толкает меня на путь смерти? Я иду один, совсем один, и мой мяч остался в руках Кривоглаза, а страх – в руках Вселенной 25, и ничего мне больше здесь не принадлежит. Я, наверное, устал. Или просто дождь… Дома я застал неприятную картину – в моей затемненной и полупустой комнате на полу сидела мать и царапала ящик с кальками, как кошка царапает пакет с сырым мясом. Я походя двинул ей в бок ногой, она отвалилась и затихла. - Сто раз говорил – не лезь сюда, блядь. Она не ответила. Я зажег тусклый свет лампы, скрытой в пыльном шарике люстры, и присмотрелся. Глаза у матери давно приобрели тот мерзкий розовый цвет, в который кальки рано или поздно выжигают светлые глаза. Если посмотреть поближе – видны будут сосуды. Веки у нее тоже были ярко-розовыми, без ресниц, твердые и блестящие, как пластик. Мы называли такие ожоги «розовыми очками». Вроде бы, очень болезненная штука. В общем, взвалил я мамашу на свой диванчик и отправился на кухню. Там порыскал по полупустым шкафам и нашел жестяную банку с чаем. Банок было несколько. Давным-давно мать, пытаясь наладить старую жизнь на новом месте, расфасовала в них соль, крупы и прочее дерьмо. Крупы и соль давно закончились, чай остался – я его не пил. Заварив в алюминиевой тарелке горстку чая, я подождал немного, намочил в черной жиже полотенце, выжал и остудил его, а потом отнес в комнату и положил матери на лицо. Такая примочка должна немного снять воспаление. Других лекарств в нашей Вселенной нет, и больниц у нас нет, и аптек… только пункты усыпления. Оттого так много кривых, хромых и косых – заживает на нас как ни попадя или не заживает вовсе, и тогда либо сам тащишься в пункт подремать, либо кто-нибудь дотаскивает до места назначения. Иногда травмы бывают такие, что только хватай и беги усыплять, чтобы не слышать жутких воплей боли: удивительно, как люди умудряются так орать, будто ебаные животные или… поезда, не вписавшиеся в поворот. Примостив полотенце на мамашу, я сел за стол и сложил на нем руки. Больше деваться было некуда, в моей комнате из мебели только протертый диван, стул и стол. Дождь по-прежнему колотился в окна. Я молча глядел на стекла, исписанные его затейливым почерком, и чувствовал нарастающую тоску. Хандра. Мозг пуст, и нечем забить мысли: книг у нас во Вселенной никто не держал, никаких средств вещания не было, и хоть убейся, но если ты дома, то или спишь, или валяешься под кальками… Свет погас – долго напряжение не держалось. Темнота и стук-стук, кап-кап… стук-стук… Прошло, наверное, много времени. - Сын, это ты? – спросила она пришептывающим голоском, снимая с лица полотенце. - Я. - А день какой? - Среда. - Так почему ты не в школе? - Блядь, мам… Я сдержался. Сдержался, потому что так хотелось развернуться и двинуть ей ботинком в лицо, что аж ноги свело, но у меня было правило – не бить ее больше раза в сутки, хорошее правило. На душе стало так паршиво, словно туда мазута плеснули. Голова кругом. Стащив с шеи шнурок с ключом, я вскрыл ящик с кальками и выдал ей пятидневный запас, и себе прихватил флакончик, потому что – иногда я не могу иначе. Она ухватила свои кальки, прижала к груди и побрела в коридор, освободив мне диванчик. Я пристроился на нагретое ее телом место, закинул ноги на твердый валик – этот чертов диван давно стал мне коротковат, и спать на нем было сущим мучением, проще выспаться на заводе, там есть вполне приличные матрасы, но раз Крейдер погнал меня домой, то ничего не поделаешь… Мельком прочитал этикетку кальки: «Первая любовь». Как обычно – в правый глаз четыре капли, в левый – две. Сначала просто холодок и чувство, что песчинка попала, потом мир плавно отъехал в сторону, и началась калька. Визуальный ряд и впрямь был полным говном: я стоял на асфальтовой дорожке, вокруг росли какие-то жалкие кустики, блекло голубело небо. Ничего особенного, но в конце дороги-дорожки кто-то стоял, и мое сердце вдруг дрогнуло, словно ударилось о преграду, закачалось и понеслось отстукивать дикий ритм. Горло стянуло ремнем, но не больно, а так, будто я сто лет мечтал об ошейнике и дико рад был в нем оказаться. Неловко, чего-то опасаясь, я сделал шаг вперед. Под ботинком хрустнули камешки. Что за херня? Я мог соображать, все понимал, но ничего не мог с собой поделать: меня и трясло, и вело, и штормило, и так все это дико переплеталось, что хотелось орать, поднять голову к небу и выть в полный голос. Фигура в конце дорожки не стала ни ближе, ни дальше. Меня просто ждали, и я понимал – стоит промедлить, и все это растает, растает моя чертова калька-калечка, и я так и не узнаю, кто ждет меня в конце пути. Пришлось сорваться с места, как срывался на поле, крепко держа свой потрепанный мяч. Мелькнуло и завалилось блеклое небо, качнулись ветки кустов, и я с разгону влетел в теплый плотный купол, волоски на руках встали дыбом, я прижался лбом к его лбу, поднял глаза и вдруг вспомнил… Никогда не пытайтесь повторить мой подвиг – я решился разорвать кальку и чуть не убился. Иллюзия не отпускала, но я боролся с ней, заставляя свое тело вылезти из обманки. Мир вокруг меня трещал и крошился, я вслепую налетал на стены и мебель, приложился бедром о край стола, рухнул на спину и чуть не разбил себе башку об пол, и все равно вокруг болтались то небеса, то дорожка, и таяла вдали темная неразборчивая фигура, сердце рвалось в клочья – думал, сдохну. На коленях, нащупывая рукой двери, я пополз в ванную, пару раз валился навзничь, тупо мотая головой: не соединялись никак мои миры, реальность можно было потрогать, но нельзя было увидеть, а кальку я видел всюду, но уже не ощущал. В какой-то момент я свихнулся и перестал понимать, где я и куда мне нужно вернуться. Вдобавок во мне бушевала мучительная каша ощущений: слезы ручьями, мотор вразнос, нервы на пределе. Как я умудрился добраться до крана и сунуть голову под ржавую холодную струйку – не знаю. Помню, что тер глаза так, что чуть не выдавил их к чертям. Долгие минуты отходняка: я сижу на холодном кафеле и одновременно на асфальтовой дорожке, я цепляюсь рукой за вентиль и одновременно тянусь к небу, я пропал, застрял, мне не выбраться… Я начал орать, и голос то проявлялся, то пропадал, и когда я слышал его: мой собственный отчаянный крик, то ощущал реальность, а когда он пропадал – снова отъезжал в осколки иллюзии, и в итоге чуть не захлебнулся кашлем и холодной водой. Не пытайтесь – я вам серьезно говорю. Не надо этого делать, нет ничего хуже, чем вот так застрять на повороте, растеряв последние мозги. Отпустило меня только через час. За это время я затопил всю ванную, пару раз проблевался от непрерывного кружения ебаных запутанных миров, и долго еще сидел в лужах воды и рвоты, боясь шевельнуться, чтобы все не началось заново. Выпотрошенный и еще дрожащий, я кое-как умылся и повозился с тряпкой на полу, типа вытер. Пришлось переодеться. Нацепил истертую водолазку, когда-то бывшую темно-зеленой, но вымоченную потом в отбеливателе, и оттого теперь пятнистую, с подтеками цвета хаки; и короткие, чуть ниже колена, вельветовые джинсы оттенка кирпичной пыли. В эти джинсы я еле втиснулся – старые они были, вытертые, когда-то крепкий вельвет осыпался, как труха осеннего дерева. На бедре они лопнули, пришлось стягивать шов тремя здоровенными булавками, и все это трещало на мне и рвалось, но я забил. В перемахи в таком виде встревать все равно не собирался, а собирался залезть на подоконник и допить то, что заварил в алюминиевой миске, чтобы хоть немного прийти в себя, отмочив мозги в черной заварке, от которой ощущение, что набиваешь рот неспелой горькой хурмой. С миской в руках я заполз на подоконник и обнаружил, что ночь на дворе: обычная ночь с выкриками и свистом, с далеким гулом голосов и мертвечиной улиц, оставленных патрульными в сомнительной тишине редкого одиночества. Типовые постройки, высаженные по принципу домино, влажно блестели. Цементные заплаты на их боках казались лишайными высыпаниями. В квартире стояла тишина: родители ушли в кальки, и я был все равно что один, и потому расслабился, глотая остывшую заварку. Посматривал за окно – в небо выкатилась ущербная луна, ее свет отлакировал глубокие черные лужи. Так бы и заснул носом в миску, если бы не стукнулся в стекло камешек. Хорошо так стукнулся, аж рамы дрогнули. Еще немного – и высадил бы к чертям. У меня снова сердце подпрыгнуло, но теперь от неожиданности, а потом я высунулся и увидел, как топает по лужам Чет, разбрызгивая мутную воду тяжелыми ботинками. Чет не поднял головы и не посмотрел наверх, но не мог же он случайно, сам не заметив, запустить булыжник в окно второго этажа? В мое, блядь, окно. Я спешно натягивал куртку и думал: Риплекс, прекрати, не делай этого, Риплекс, блядь, остановись… Проблема в том, что я много по каким поводам думал то же самое, но поступал обычно поперек. Выскочил на улицу, хлопнув рассохшейся старой дверью, и пару секунд соображал: если он вызывал меня, то куда мог пойти дальше? Это должно быть место, известное нам обоим. Какое? Доперло быстро. Я вообще сообразительный, а если надо решать что-то в спешке, то просто гений. По Двадцатой линии я скатился чуть ли не кубарем, а потом придержал коней и заныкался в тени развалин старого вокзала - окна-окошечки, крест-накрест серыми досками… Продрался через дыбом стоявший старый ломкий бурьян и вырулил к насыпи и рельсам – здесь Чет выдернул меня из-под поезда, и здесь он ждал меня в эту ночь, глядя в упор белыми мертвыми глазами. Я быстро окинул его взглядом – никаких признаков того, что разборка с Боца переросла в перемах. Целый, как молодой огурец. Хрен знает, что должно было произойти. Я сам уже не понимал, зачем приперся. Чет молча поманил меня. За его спиной темнел вагон длинного товарного поезда. Они часто останавливались здесь, чтобы переждать встречный. Взявшись обеими руками за ржавые скобы, он подтянулся и забрался на крышу вагона. На секунду вырисовался четкий и черный распрямленный силуэт, а потом пропал. Я полез следом. Вымазался в мерзкой слизи, наросшей на простоявший под дождем состав, ткнулся коленом в прогибающуюся крышу: джинсы угрожающе затрещали, и я поспешно спрыгнул вниз, пока не развалились к чертям, пока я тут пыжусь… Спрыгнул и оказался зажат в узком коридоре между двумя поездами: они стояли параллельно друг другу, парочка железных червей, преодолевших сотни километров. - Здесь самое широкое место, - сказал Чет. Ширины набиралось полметра. Запах креозота, мокрого щебня, ржавчины и одеколона или мыла. Редкий в нашей Вселенной запах, вряд ли кто-то, кроме меня, сможет понять, чем это несет от Чета, а я похожего нанюхался в двадцать четвертой Вселенной, и на какой-то из этих ароматов даже аллергию схватил – чихал как проклятый. Я стоял и смотрел на Чета – фигуру, замытую оседающим туманом, и хрен знает отчего снова накатило долбаное ощущение кальки. Снова забилось сердце, оказался на горле тот самый невидимый плотный ошейник, через который воздух проходил рваными сладкими кусками, и ослабели колени, и все нахуй поплыло куда-то. - Эй, - сказал Чет спустя несколько секунд прямо мне на ухо. Я полулежал в узкой щели между поездами, виском уткнувшись в рифленую ступень вагона, коленом – в осыпающуюся дорожку щебня, и не скатывался только потому, что Чет держал меня под правую руку, и то ли вверх тянул, то ли наоборот, вниз укладывал – я так и не разобрался. - Калька, - пробормотал я, тычась лбом в грязную ступеньку, - калька какая-то… злая… - Злая? – переспросил Чет. – А ты в ней? И ходишь? - Я ее разорвал. Чет даже не нашелся, что сказать. Все мы знали, чем может закончиться разрыв кальки: мозги утекали только так, все пробки перегорали, и оставался не человек, а павиан с жопой вместо головы. Он попытался оттащить меня от вагона, но я почему-то вцепился в ступеньки и не давался, и тогда Чет пнул меня под ребра, и я свернулся, как потревоженный еж. В голове прояснилось. - Ты чего хотел-то? – спросил я, отдышавшись и кое-как встав на ноги. - Пару фраз кинуть, но при условии, что дальше тебя не уйдет. - Дальше меня не уйдет. Я любопытный. - Демон сказал? – прищурился Чет. - Демон сказал. - Ты видел, что сегодня было на поле, - проговорил Чет, вынимая из кармана куртки пачку сигарет. - Мне не по душе правила Мэндера. Я хочу сменить завод. - Хуйня. Я даже не удивился. То, что он сказал, было такой чушью, что нечего удивлялку тратить. Чет как-то странно посмотрел на меня - с прежним отвращением, а ведь я уже забыл про этот взгляд и привык к обычно-мертвому, застывшему безо всякого выражения. Нужно было сразу же насторожиться, но я почему-то остался спокоен, и вместо опасения внимательно всмотрелся в его обнаженное без маски лицо. Внешность у Чета была выделяющаяся, но выделялась не красотой, как у Мита, не темной притягательностью, как у Каина, а чем-то страшным – не уродливым, если вы понимаете меня, а страшным. Я не зря его с привидением сравнивал. Призрачный он был какой-то, намертво, наглухо призрачный. Все линии четкие, но выражение их хрен схватишь; глаза большие и рысьи, но мертвые; губы правильно очерченные, с уголками, слегка опущенными вниз, и почти неподвижные. И все это постоянно менялось, всплывало, уплывало, исчезало и путалось. Такое не объяснишь, но просто представьте – вылили на голову ведро крови, и кровь ползет себе по лицу, и так катятся капли и стекают ее струйки, что видно то светлый раскрытый глаз, то кончик языка, трогающего губы, то исчезает все разом и остается только влажная алая маска, то снова выплывает открытый взгляд под мокрыми слипшимися ресницами, то белеют скулы и не видно ничего больше, то показывается блестящая кромка зубов. Калейдоскоп, ч-черт. Жуткий тип, короче. Только улыбался он славно – появлялись на щеках треугольные ямочки, и вся эта призрачная херня слетала с него одуванчиковым пухом, но улыбался он редко. - Помоги мне в этом, - добавил Чет, прикусывая сигарету. - Зачем? - Просто помоги, - повторил он. - Не будет такого, остынь, - решительно ответил я. – Не было никогда и не будет. Лязгнули за моей спиной стокилограммовые колеса, плотно стоящие на мокрых путях. Состав дернулся, напрягся и задрожал. Показалось, что вернулась болтанка в мозгах, но все оказалось проще – второй поезд тоже потянулся прочь, поначалу медленно, но уже угрожающе. Я постарался плотнее упереться ногами в щебень и застыть ровно посередине узенького коридора. Если зацепит хотя бы за рукав – потащит дальше и размажет по насыпи. Бывало такое, и не раз. Главное – не дергаться. Чет тоже оценил начавшееся движение поездов, быстро вытянул половину сигареты и сбросил окурок под колеса, принявшиеся не катиться, а мелькать. Грохот и железный, тяжкий гул нарастали, меня дернуло потоком ветра – еле устоял. Между мной и Четом расстояния было в полшага, и он шагнул вперед, крепко обнял, сомкнув руки на моей спине. Прижался прохладной щекой к моей щеке, виском – к виску, и я почувствовал легкую влажность его волос. Коридор между несущимися поездами превратился в дергающийся и громыхающий ад. Страх навалился – я пытался съежиться, чтобы не зацепило, и Чет, словно чувствуя, сжимал меня крепче, будто сминал. Руки, плечи, бедра – все сковало – я хотел бы превратиться в травинку и расти тут, блядь, в полной безопасности, а вместо этого казался себе распухшим и огромным, торчащим во все стороны, а поездам этим ни конца, ни края, как назло… И калька, чертова калька снова навалилась на мой потрепанный сегодняшним вечерком мотор: я дышал еле-еле и опустил голову, лбом уткнулся в холодное плечо Чета, точнее, в куртку ему уперся, куда-то под подвернутый воротник, рот раскрыл и хрипел, как старый пес. Та-да-дум-там… та-да-дум-там… Ветер подталкивал нас обоих, только шевельнись – схватит за спину цепкой железной лапой и потащит по рельсам, размалывая и кроша. Та-а-а-да-а-дум! Господи, наведи тишину и порядок в этом мире. Можно просто тишину. Бог исполнил мое желание. Все стихло, вдали мелькали четыре качающиеся огонька, тум-там-дум… все глуше и глуше. Последний порыв ветра хлопнул Чета по спине и унесся вслед поездам. - Я тебе, - прошептал Чет мне на ухо. – А ты мне… Он меня не отпускал, мы стояли, как два хуя в бане, у всех на виду: товарняки угнали к перевалочной, и ни черта вокруг – ни стены, ни забора! - Риплекс, угомонись, - сказал Чет, когда понял, что я вырываюсь не для того, чтобы протянуть ему руку и скрепить навеки дружбу демонов. – Не надо сейчас перемаха – сбегутся же все, кому не лень… давай разойдемся тихо. Я отступил. - До скорого, - сказал Чет, спускаясь по насыпи. – Хотя… подожди. Он остановился и посмотрел на меня снизу вверх – наконец-то снизу вверх, и улыбнулся: появились на щеках треугольные ямки. - Риплекс, а ты сам как на это дело смотришь? Если откинуть все правила, просто скажи – хочешь меня в демоны Генджера? Ты же один – с Митом не спелся, с Крейдером тоже не в контакте. Бродишь туда-сюда, ищешь кого-то. Может, нашел? Не зря же я в Генджер напрашиваюсь. Не понравилось мне что-то в его вопросе, что-то царапнуло, и я решил тему немного разъяснить. - Если ты из Мэндера уйдешь, тебя наши не примут, а свои порвут. - Я знаю, - сказал Чет. - Вот и вали на хуй. Чет потер лоб рукавом. - Переключись-ка, Риплекс, - сказал он. – Ты умеешь. Представь на минутку, что нам все можно, и ответь. Это было несложно. Мне пары секунд хватило, чтобы выбить из башки правила и последствия, и ответ приплыл на тарелочке. - Не-а, - сказал я. – То есть – нет, не хочу. Я в нормальном контакте и с Митом, и с Крейдером, для интереса хватает. А с тебя один интерес – перемахнуться. Перебежишь на нашу сторону – никакого интереса не останется. Короче, нет. Бывай, демон. - Бывай, Мультик. Третий нож в спину за один ебаный день. Мультик – это я. Мультирефлекторный агрессивный подтип. Сокращенно – Мультик. Так называл меня Спартак, когда я еще был маленьким и глупым и не видел смысла ни в своем имени, ни в погоняле демона. Изначально, правда, я был Триплексом – так окрестил меня Крейдер, но неблагозвучное «трип» напоминало об адских приходах дешевой синтетической наркоты, которую нам давно перестали поставлять, и буква «т» сама по себе отвалилась. Херня это все. Дело в другом. Дело в том, что я отошел подальше и обнаружил, что одна из булавок на джинсах расстегнулась и впилась мне в ляжку, провалившись в мясо на сантиметр, а я даже не почувствовал… Чет вышел с другой стороны насыпи и направился к вокзалу, а там, в перекрещенных тенях забитых досками окон, его поджидал Каин, невидимый и почти неподвижный. Он с самого начала торчал в заброшенном здании, и я, оказывается, мимо него пропорол, когда добирался до рельсов, но ничего не заметил. Откуда я все это знаю: то, что он был там, и его дальнейший с Четом разговор? Попозже расскажу, когда дело подойдет к делу, и станет ясно, откуда у меня взялся осведомитель. В то время я еще ничего не подозревал и просто перся домой, мечтая завалиться и уснуть – устал, и было мне не до размышлений. А у них дело сложилось так: Каин закурил, прикрывая огонек одной рукой, а второй разминая распухшую шею с проступившими ссадинами от цепи Боца. - Знает он что-нибудь? – спросил он, убирая зажигалку в карман. - Виду не показал, - ответил Чет. – Но я бы еще попытался. - Может, с другой стороны зайдем? – предложил Каин. – Мит у них там, лживый сучонок, с ним попроще будет, нет? - Я сам так поначалу думал, - отозвался Чет. – И Боца так думал… но Мит поступит по правилам и сразу доложится Крейдеру, а этот промолчит. - Уверен? Дело со всех сторон опасное. Я пока тут стоял, два патруля завернул. Если все наружу выйдет раньше времени, Боца придется тебя слить, сам понимаешь. - Не выйдет ничего наружу. У нас здесь полно укромных мест. Чет вынул из руки Каина сигарету, откусил фильтр и сплюнул его в сторону. Молча затянулся пару раз, потом пояснил: - Я Риплекса не просто так выбрал. Мне про него пару интересных слов в двадцать четвертой нашептали. Кое-что из них я понял: он живет по правилам, но это вроде совпадения. Совпадает у него в башке что-то с нашими правилами, и он слушается… но башка у него легко переключается. - И что это значит? - По-нашему – гондон непуганый, по-научному – мультирефлекторный агрессор, или как-то так. - И он при этом демон? - И он при этом демон. - Тогда ясно, - сказал Каин и добавил через паузу: - Это я понимаю. Я другого не понял – зачем ты его трогаешь? - А это уже мое дело, - отрезал Чет.