Часть 7
25 июня 2014 г., 12:58
Глава 7
Иногда я напрочь забываю о боге, а иногда думаю о нем каждую минуту.
У меня странное к нему отношение.
Сказал бы мне господь: вот лестница в пять тысяч ступеней, Риплекс, взойди на нее, и будут жалить тебя скорпионы и осы, и змеи оросят тебя ядом, и солнце разобьет тебе голову, но если ты доберешься до самого верха – я покажу тебе свой лик.
Сказал бы мне господь такое, и я бы согласился.
Но скажи он мне: Риплекс, я покажу тебе лик свой, если ты прямо сейчас выбросишь сигарету, которую только что закурил…
Скажи мне такое господь, и я бы только крепче вцепился в пачку «Биннерс».
Вот такие у меня с господом отношения.
Почему я вспомнил о нем теперь? Потому что Крейдер устал ждать с моря погоды и сказал мне:
- Пойдем к нему.
Я сидел у стены, привалившись боком к выступающему углу ржавого ящика с брусками алюминия, тугими и плотными, стружка от которых, если ее поджечь, искрилась и сверкала фейерверком.
У меня были планы на эту ночь, собирался сбегать к малькам и посмотреть, как их зимнее житье-бытье, но Крейдер обломал все мои затеи. Я не мог отказаться, потому что знал, куда он меня зовет.
- Пойдем, - согласился я, покрепче завязал шнурки и вытянул из-под куртки воротник свитера, надетого на свитер и на еще один свитер. Морозы стояли жуткие, гремучие, прозрачные, как плавленый свинец, и доводили нас до белого каления.
Вселенная дымилась. Всюду жгли костры. Трещали доски, заборы, ломающаяся мебель и мерзлый картон.
Чтобы огонь разгорался и держался подольше, в него вливали разную заводскую химию. Ее много было на складах и в подвалах: синие, белые и зеленоватые бутылочки с вонючими смесями. С ними нужно было обращаться осторожно – они часто взрывались, перегревшись у зажженного костра. Бывало, взрывались и в руках.
В домах иногда появлялось отопление. Там, где трубы не лопнули, оно даже грело.
Для старшего поколения «розовых очков» наступили тяжкие времена. Они замерзали и дохли, потому что мы не особо-то за ними присматривали.
Я на время конфисковал у мамаши и отца все кальки. Заставил их очухаться, укутаться и засесть возле собственноручно сконструированного обогревателя. Делался он так: на железном листе разводился костер, обложенный кирпичами, и сверху накрывался решеткой, чтобы не прыгали туда-сюда горящие угольки и прочая херня. На решетку сверху можно было положить камни-голыши, подолгу хранившие тепло. Если сидеть в комнате с закрытыми дверями, обогревателем и с укутанными в одеяла голышами в обнимку, можно было переждать любой мороз.
Проблема – дым и дрова, причем в указанной последовательности.
Я надеялся, что мои родственнички справятся, хоть их и давно и прочно заклинило. Мать – на том, что я прогуливаю школу и не делаю уроки, отца – на матери.
Стоило ему только прийти в себя хоть ненадолго, и он начинал делать ей предложения руки и сердца. Меня он, по ходу, вообще не помнил.
И оба они то и дело принимались рыскать по пустым ящикам и стучать дверцами, ни хрена не соображая, кроме того, что беда-беда, кальки закончились.
Уходя из дома и закрывая за собой дверь, я всегда думал так: я сделал все, что мог, чтобы эти два полипа могли продержаться до утра. И если я вернусь, а они издохнут или спалят дом, то я тут ни при чем.
Иногда мне привлекательно рисовалась эта картина – я прихожу, а они оба мертвы, и я вроде как окончательно и бесповоротно свободен.
Иногда я пугался – я прихожу, а они оба мертвы, и я отрезан от них навсегда.
Потерять дом я не боялся. Жить можно и на заводе.
Господи. Я слышал, тебе не нравятся парни, которые не очень-то любят своих родителей. Даже не знаю, как мне исправить это положение.
Мы с Крейдером поднялись по Двадцать первой линии, и нас никто толком не признал, кроме патрулей. В такой мороз сложно кого-то узнать. Одеваемся мы почти одинаково, а теперь еще и все поголовно в раскатанных по морде шапках-масках с прорезанными дырками для глаз. Изначально это были просто черные шапки, но обнаружилось, что они вроде как двойные, и если вывернуть изнанку и обрезать, то можно натянуть такую шапку до самой шеи.
Это здорово спасало от холода, но превращало нас в одинаковые чернолицые тени.
Двадцать первая линия упиралась в недострой. Видно, пытались продолжить улицу вверх по склону, но забросили это дело на хер, и остались пустые каркасы и коробки домов с обрушенными перекрытиями, сквозь которые проросли лысые сосны с жалкими метелками тусклой зелени на самой верхушке.
На склоне в тучах и комьях снега виднелись каменные стены, похожие на обкусанные великаном шоколадные плитки.
Чтобы добраться наверх, пришлось спуститься вниз. Это нерешаемая загадка холма. Если подниматься по тропинке вверх, то придешь не к стенам, а к огромной дымящейся яме-кратеру. Если сползти вниз и прогуляться вдоль кирпичных заборов, то рано или поздно попадешь к стенам, а оттуда вся наша Вселенная видна, как выложенные на тарелку пельмени.
Я порядком замерз, пока шел за Крейдером. Пару раз проваливался по пояс и вымок нахер и уже злиться начинал, хотя нельзя в таком месте злиться и вести себя, как мудак.
Крейдер, топающий впереди, ни разу не оступился, и пер вперед, как танк, перешагивая через припрятанные под снегом кабели и мотки медной проволоки.
Он первым спрыгнул в присыпанную снегом яму и нащупал на ее дне крышку квадратного люка.
- Помоги, - сказал он, и я спрыгнул следом, тоже вцепился в рычаги, и мы вдвоем откинули крышку, тяжелую, как целый вагон угля.
Ну, может не такую тяжелую, но оба чуть не надорвались.
Внизу открылась камера, похожая на дезинфекционную трубу пропускной, и в ней все еще было холодно.
Следом круглый кротовый ход с завинчивающимся, как в колбе, входом, и уже потянуло влажным теплом.
За кротовьим ходом мы оба, не сговариваясь, глубоко вдохнули и кинулись в столбами стоящий горячий пар,
Переплетения труб, повисших над бездной, тряслись под ногами и то и дело выдавали свист и скрежет. По ним бродить – уметь надо. Неизвестно, сколько идиотов покоилось внизу, под этими сплетениями, и куда угодили их тела: в кипяток? В ржавые нагромождения коробов и цилиндров?
Я знал дорогу, но моторчик все равно стучал слишком часто. Сколько же, и идти приходится почти вслепую: парилка, лязг и трясущиеся старые опоры. Только промахнись и, бля, полетишь вниз, отдыхать…
Поначалу, когда здесь было сравнительно сухо и все держалось крепко, здесь обитали, как обитают сейчас на заводе.
На стенах, рыхлых и мокрых, сохранились старые надписи и даже даты, вперемешку с матом и художественными изображениями хуев.
Здесь когда-то зародился Генджер – сюда уходили от пресса Мэндера.
Те, кто просто не уживался по его правилам или не хотел с ними соглашаться. Самые борзые, самые гордые и крепкие парни, готовые отстаивать свое право.
Потом, когда система труб обветшала, а будущий Генджер окреп, он переместился на улицы и захватил завод. А сюда теперь таскаются только те, кому позволено – Крейдер, выросший на этих трубах с малька, и я, перехватчик прошлого и старых традиций.
И то крайне редко…
Дело даже не в том, что нас могли выследить. Хуй с ними – выследят, явятся и сгинут. Такое уже бывало.
Дело было в том, что мы сами, хоть и помнили ходы и пути, но тоже могли провалиться к хуям, потому что трубы постоянно разламывались, провисали и трескались, и там, где мы могли пройти неделю назад, сейчас хрен уже проберешься.
Разрушение началось давно, когда Генджер покидал свое первое гнездо, и был один человек, который уже тогда не мог отсюда выйти.
Если полчаса назад я мерз и коченел, то теперь задыхался от жары и пота. Струи пара то поджаривали мне задницу, то били прямо в лицо, и ощущение было, словно низко наклонился над кастрюлей с кипятком.
Где-то впереди, невидимый, топал Крейдер. Я слышал лязганье и скрежет прогибавшегося металла.
К нему нужно было прислушиваться. Вот длинный визгливый скрип – значит, он ухватился за провисший кабель, пристегнутый где-то под потолком к узенькой качающейся платформе.
Раньше мы боялись хвататься за этот кабель, но методом проб уяснили, что платформа над ним хоть и болтается, но тоже к чему-то прикреплена и не рухнет.
Если Крейдер взялся за кабель, значит, через три шага мне нужно вытянуть правую руку и нащупать его же…
Я вытянул и нащупал. Теперь держаться и перенести вес на выставленную вперед ногу. Под ней будет ребристая пластинка, закрепленная на трубах четырьмя болтами.
Ну вот так и шли. По памяти и надеясь на лучшее. И пар в рожу.
Нужно было знать, где свернуть. Боковых проходов открывалось множество, но ошибаться нельзя: почти все они ведут в открытые глубокие шахты, и в полной темноте обязательно туда рухнешь, потому что пол от бездонной дыры хрен отличишь.
Крейдер помнил нужный вход, потому что держал в голове карту прежнего подвала – еще освещенного, сухого и тепленького. Я обычно отсчитывал от края, но это был хреновый метод – мог и ошибиться, проглядеть.
В этом проходе нужно было присесть на корточки и несколько метров ползти так. Зато пол под ногами ровный и без сюрпризов.
Потом ход расширялся, и температура начинала падать. Крейдер считал, что тоннель вел вниз, а мне всегда казалось, что вверх – поближе к небу.
Мы об этом не спорили, какая на хуй, разница, но все равно пытались опознать ту хуету, которая виднелась из окна нашей конечной остановки, и никак не могли понять – что это и где находится.
Заканчивался тоннель развилкой на пять сторон. Тут уж я не ошибся бы, потому что руками запомнил выщерблины у нужного пути – они напоминали цифры семь и два.
Без этого знания нужный путь не выбрать, даже Крейдер ощупывал стены, прежде чем пойти вперед, хотя был тут миллион раз.
Темнота принялась рассеиваться, воздух посвежел. Винтовая дверь-пробка оказалась раскрытой, и Крейдер покачал головой. Он не запирал ее, но всегда плотно прикрывал за собой.
Я притормозил перед входом, скатал шапку и сунул ее в карман куртки, до верху застегнул молнию и попытался почиститься рукавом.
Крейдер тоже вроде как плечи расправил.
В круглом маленьком зале – донце какой-то цистерны или цилиндра, обитал человек, который не мог покинуть это место и никак не мог умереть. Мы звали его Таем, и он был настоящим и первым дьяволом Генджера.
Тысячи слухов носились о нем по Вселенной еще пять лет назад, но потом словно провод оборвался. Тай захотел, чтобы его считали мертвым, и так и забылся, оставшись живым только для Крейдера и меня.
Мита не посвящали. Да и мне это дело обломилось только потому, что знать о нем должны были двое – на случай, если Крейдер загнется и не сможет таскать сюда жратву и воду.
Тай был в том возрасте, в котором обычно слепнут или теряют последние мозги. Когда зарождался Генджер, он был чуть старше нынешнего Крейдера, и первым предложил не прятаться, а собраться и отхапать себе завод и кусок полагающихся нам территорий.
Он помнил такие штуки, как благотворительные процессии, время от времени прорывающиеся во Вселенную 25, чтобы раздать нам медикаменты, шерстяные носки и прочую хуйню.
Он видел заводы работающими. Он жил во времена, когда кальки только начали появляться, а Вселенная сидела на синтетической наркоте.
Ему было до хрена лет. Может, больше тридцати.
Таю повезло и не повезло одновременно. Случилась в этой подвальной норе какая-то авария, и рухнувшими балками ему передавило ноги и одну руку. При нем был пакет с лекарствами, и, нажравшись обезболивающего, он перебил себе колени попавшейся под свободную руку железкой, разорвал мышцы ее заточенным краем и выполз. Вторую руку он умудрился просто вытащить, но потом она высохла и стала похожа на веточку.
По-хорошему, его надо было усыпить, но никто не решался вытащить его через залу с трубами. Там и в одиночку то сложно пройти, а с весом на плечах – практически нереально.
Подумали – сдохнет так. Но он не сдох, хотя и намучился.
Мозги у него работали четко, и даже без ног и руки он умудрялся держать ситуацию на себе, а когда эти подвалы забросили, его вынуждены были забросить тоже.
Так бы и кончилась эта странная жизнь – помер бы с голодухи, но Тай передал ответственность за Генджер парню с погонялом Токсик, и тот повадился ходить к нему за советами, ну и подкармливал.
Так и повелось. У Генджера всегда есть заводской дьявол, но настоящий и первый дьявол Генджера – Тай, и об этом знают только те, кто держится за верхушку и те, кто посвящен для подхвата.
Как я, например.
Всегда находился такой парень, как я. Токсик в свое время выбрал Мартина, а Мартин – Крейдера.
В этом секрет Генджера, и секрет немаловажный. Если нынешние бесы узнают, что дьяволы Генджера ходят на поклон к калеке и слушают его советов, то пизда нам всем.
Нет ничего хреновее, чем узнать, что тобой, сильным и смелым парнем, управляет срущий под себя инвалид.
У Крейдера был выбор: посвятить в это дело меня или Мита, и он выбрал меня. Я такую новость легко пережил, а Мит бы скорее удавился, чем оставил все, как есть.
Запах в круглом зале-донышке стоял убийственный. На что я привыкший, но тут все было слишком сложно. В стенах были окна-щели, и кое-где их пластик потрескался, и дуло оттуда свежим воздухом, но он никак не мог развеять вони многолетнего скопления дерьма и мочи.
Тай лежал на грязном до черноты матрасе. Тонкое одеяло скомканным валялось рядом. Рядом валялись и груды вскрытых банок с подтеками жира и масла. На деревянной доске лежали куски серого хлеба – он их сосал, как конфеты, выплевывал и ждал, пока затвердеют, а потом снова сосал.
Какая-то особенно мерзкая разруха его окружала. Куски картона и тряпки, ломаные пластмассовые игрушки и ржавые пружинные сетки, бутылки и мятые выцветшие журналы, собранные гармошкой.
Ничего из этой дряни я даже в костер бы не сунул.
Тай, увидев нас, оперся одной рукой на пол, и приподнял свое тело. Он лежал голым. Торс его согнулся пополам, как у червя, бледные складки кожи повисли. Жопы у него не было. Не знаю, как он сидел и на чем, но вместо задницы торчали кости в натянутой коже. Такая же фигня была с лицом: кости в кожаном мешке.
Только рука у него была живая – сильная, хотя и худая, с выпуклым рисунком мышц. Словно и не его рука. Она дико на нем смотрелась, правда.
Крейдер присел в уголке, вытащил из кучи хлама небольшую картонку и принялся выгружать на нее консервные банки, распиханные по карманам.
Тай быстро взглянул на него, потом на меня.
Глаза у него смотрели так, что становилось предельно ясно – в этой черепушке живет насмешливый и спокойный парень, такой, какого на любой линии и на любом заводе уважали бы безмерно. Парень-сила, парень – победитель любого перемаха.
Только весь он – за заслонкой глаз. А снаружи – ну вы сами поняли…
- Ты чего пришел, Риплекс? – спросил Тай.
Я пожал плечами.
- Вразуми идиота, - не поднимая головы от банок, сказал Крейдер. – Где нож?
Тай кивком указал в угол и снова повернулся ко мне.
- Тебя вразумить? А в чем его вразумлять, Крейдер?
- Тупит, - коротко сказал Крейдер, вынимая нож из стеклянной банки с тяжко колыхающейся желтой жидкостью. – За кальками не могу отправить, хоть убивай его, хоть что – ему насрать.
Молодец, подставил так подставил.
- Чего так? – поинтересовался у меня Тай, глядя пронзительными веселыми глазами.
Я ему нравился. Я его развлекал.
- Я пойду, - сказал я. - Завтра пойду.
Перед ним я почему-то пасовал. Проще согласиться.
- Точно пойдешь? – спросил Крейдер, со скрипом вскрывая банку. – Ты давай… думай, кому обещаешь.
- Пойду.
- И все? – с легким разочарованием спросил Тай, потянул носом и вдруг поволокся прямо на меня, хватаясь рукой за всякий хлам и дерьмо и волоча следом обрубленное тело.
Я от неожиданности дернулся и испуганно отступил, а он медленно, как лодка, разгребая мусор, тащился к вскрытым Крейдером банкам.
- Мясом пахнет, - пробормотал он.
Крейдер подвинул ему банку и выпрямился.
Некоторое время мы молчали, глядя кто куда. Я таращился в окно-окошко, пытаясь понять, что за херня за ним торчит, а Крейдер тупо смотрел в стену.
Раздавалось чавканье и хлюпанье.
Господи, жизнь – великий дар твой?
- Я не только ради этого сюда приперся, - сказал я, когда Тай откинул банку и снова устроился на своем матрасе. – У меня предложение.
- Ко мне?
- К тебе. Я могу вытащить тебя отсюда и отнести в усыпальник.
Крейдер оторвал взгляд от стены и посмотрел на меня, как на дурака.
- Можешь вытащить меня отсюда? – уточнил Тай.
- Да.
- Ты сколько раз здесь был?
- Немного, но путь запомнил.
- И над трубами пройдешь?
- Блядь, да. Пройду. Возьму тебя на ручки и пройду по коридору и по трубам, и по горе, и по улицам, и куда там тебе еще надо перед смертью?
Пиздец, я о серьезных вещах, а он улыбается.
- Риплекс, меня необязательно таскать над трубами, рискуя своей жизнью, - ласково сказал он, - меня можно просто убить прямо здесь.
Пришлось признаться, что я об этом не подумал.
Крейдер озадачился:
- Риплекс, - сказал он, - может, ты лучше матрас новый сюда допрешь? Или хотя бы подушку? Она по весу мало отличается.
- Нет, - ответил я, - подушку на хуй. Я его готов таскать… а подушку не хочу.
- Подушка мне пригодилась бы больше, чем усыпальник, - вдруг сказал Тай.
- Идите вы оба… - разозлился я. – Я тут о важных делах, а вы о хуйне какой-то.
- Где ты был раньше? – задал непонятный вопрос Тай.
Спросил таким тоном, что я понял – в ответе он не нуждается.
- У тебя тут вода набралась, - сказал Крейдер, заглядывая в низкий рифленый бак. – Подсадить?
- Не надо так суетиться, - оборвал его Тай. – Жратву принес – спасибо. Остальное не твое дело.
- Дверь ты тоже сам открыл? – спросил Крейдер, не обращая внимания на его тон.
- Да, - ответил Тай, смягчаясь, - хотел сквозняка какого-нибудь…
- Не будет. Там люк завинчен.
- Я знаю.
Блядь, он меня пугал. Я как представил, как лазит по темным грязным тоннелям тощее голое тело с оторванными ногами, так меня аж в дрожь бросило.
А он словно почувствовал и повернулся ко мне, как радар. Узкое и страшное треугольное лицо, заросшее клочками бороды.
- Почему кальки во Вселенную не носил? – брезгливо спросил он.
Таким тоном можно с бесами разговаривать. С демонами – нельзя.
- Разговаривай попроще, - ответил я.
- А чего ты не понял?
- Не понял, почему я должен перед тобой отчитываться.
Крейдер пнул меня под колено. Несильно – просто предупредил.
- Мне не нужен отчет, я тебе вопрос задал.
Блядь, вечное болото… влезешь и пропал. Так можно и с ножом у горла стоять и заявлять, что «я тебе просто вопрос задал», и вертись, как хочешь. По факту – да. Просто вопрос. Тон и лезвие у горла к делу не подошьешь.
Можно отвечать что угодно: начиная от варианта «я тебе отвечать не обязан», заканчивая «блядь, да ты меня прессуешь, ублюдок».
В итоге все равно хуйня выйдет.
Проще забить и согласиться, но при этом заставить его сменить тон.
- Какой вопрос?
- Почему во Вселенную кальки не носил? – повторил он спокойно, а коротко мелькнувшая улыбка выдала то, чего я видеть не хотел: любопытство и покровительственное понимание.
Поигрался со мной. Проверил рефлексы.
Но теперь я мог ответить.
- А вдруг без них что-нибудь изменится?
Радар снова сработал. Тай повернул голову и уставился на меня с любопытством. У него такой вид был, словно я в голую бабу вдруг превратился.
Я молчал. Крейдер молчал.
А Тай долго-долго собирался что-то сказать, и выдавил в итоге:
- Выйди, Крейдер.
Крейдер развернулся и вышел, и я увидел, как он налегает на тяжелую дверь-люк, чтобы отодвинуть ее в сторону.
- Врешь же, - сразу же после его ухода сказал Тай. – Выкладывай, что у тебя на самом деле на уме.
И я решился.
- Почему нельзя человеку из Мэндера перейти в Генджер?
- Нельзя? – переспросил Тай. – Почему нельзя? Если пораскинешь мозгами, то поймешь, что все мы родом из Мэндера. И еще. Если захочешь что-то изменить – ты пробуй, пробуй… может, что и получится. Только… Риплекс… с такими затеями… внимательно смотри по сторонам. Мой тебе совет.
- Что он сказал? – спросил меня Крейдер, когда мы вылезли из долбаного подвала и потопали вниз по заснеженному склону, снова обмерзая в неподвижном ледяном воздухе.
- Что мы все из Мэндера.
Крейдер поскользнулся и чуть не сел на задницу. Я еле успел поймать его под руку.
- Обсуждать мы это не будем, сам понимаешь, - сказал он и потер запястье. – Блядь, вывихнул, что ли?
- Нет, - сказал я и дернул его за пальцы. – Больно?
- Не особо.
- Хорошо.
Мы остановились у начала Двадцать первой линии, снова натянули шапки-маски и переглянулись: ему бы отпустить меня сейчас и дело с концом, но он почему-то пристально на меня смотрел.
Вдвоем мы стояли на плотном упругом насте, визжащем под подошвами ботинок, в синем тумане меленького снегопада, и Крейдер не спускал с меня глаз.
Он таким бывал, когда нацеливался на перемах – сосредоточенным и будто стремительно тяжелеющим.
- Пойду к малькам, - сказал я. – Давно хотел их навестить.
Крейдер отвел глаза.
Мальки обитали за пределами линий. В двадцать четвертой такие райончики называются Сонными или Спящими – никогда не мог запомнить, а у нас – Краюхами.
В Краюхах у них наладилась своя возня и своя война. Мы в это дело не лезли, зная, что в конце концов самые упертые и сильные выплеснутся на наши улицы, а вся помойная кислятина останется догнивать в своих замусоренных тупичках и на свалках.
Именно там, в Краюхах, вылуплялись наши бесы и там проходили первые уроки боевой подготовки. Конечно, их устав и уклады отличались от наших, но они потом быстро переучивались.
Я к ним заглядывал редко, другие вовсе не заглядывали.
Меня развлекала серьезная игра мальков в Мэндер-Генджер, их порядки и правила, донельзя суровые, но с массой оговорок, чтобы была возможность хотя бы жопу почесать, не попав при этом под подозрение в жопоёбстве.
На этот раз я шел к Краюхам, чтобы отвлечься от грустных мыслей-мыслишек, и заодно проверить – не издохли ли наши мальки в такие морозы.
Уже начинало светать. Снег то принимался сыпаться, то переставал. Небо стремительно зеленело. Мне показалось, что стало теплеть, но шапку-маску я не снял, и замерзшими пальцами тихонько размотал тяжелую цепь, с которой в нашей Вселенной не расставался ни на минуту.
Пришлось пропороть половину свалки, прикрытой черными хлопьями сожженного картона, прежде чем я добрался до костра, у которого грелись мальки.
Они сидели кружком, и двое – спиной ко мне, на поваленном на бок старом холодильнике.
Между их тощими жопами было сантиметров десять, и я с размаху приложил цепью в этот узкий зазор. Мальки вскочили. Холодильник загрохотал, бум-бум-бум, и промялся посерединке, разбрызгав кусочки белой эмали.
С другой стороны костра метнулись и исчезли скудно освещенные тени. Свои бросили своих, и разбежались кто куда, гондоны.
Оставшиеся двое бежать не стали. Оба – тощие, в огромных дутых ботинках похожие на уток. Оба в серых зимних робах, в штанах на широких тяжелых ремнях. У обоих на голове черные, слюной и сажей поставленные иглы – они нам в этом подражали, как могли.
Костер они развели знатный, жарило от него вовсю. Возле лежали сломанные ножки старой мебели, выкопанные из глубин свалки и обмороженные.
- Сюда иди, - сказал я, и один малек моментально подтянулся.
Смелый.
- Кого знаешь? – подступил я к нему с обычным вопросом патрульных. – Лезвие знаешь, Риплекса знаешь, Чета знаешь, Мита знаешь?
- Знаю, - глядя мне прямо в глаза, заявил малек.
- Кого, блядь?
- Ну… Риплекса знаю, Чета знаю…
Он говорил и пытался по моим глазам определить, правильно он отвечает или нет, но я наученный и просто тупо пялился на него в упор.
- А-га, - сказал я. – Тебе кто разрешал чужими именами кидаться?
Второй малек, пользуясь возможностью, отходил в сторону. Я решил было, что он тоже решил дернуть, но оказалось, что под холодильником у него заныкана короткая металлическая дубинка, и он ее аккуратненько в рукав задвинул.
- Я не кидаюсь, я на вопрос отвечаю…
- На какой ты вопрос отвечаешь?
Я поймал себя на мысли, что в наших методах и методах Спартака много общего.
- На заданный,- твердо сказал малек.
Это он молодец. Хоть и бесовская манера, но правильная, хорошая манера правильного беса.
- Хуйню ты несешь на заданный вопрос, - сказал я и стянул с себя шапку-маску. – Я за эту хуйню твоему другу руку сломаю. Иди сюда, друг.
Подхватив второго малька за шкирку, я его к себе притянул.
- Какую руку? Правую-левую? Левую сломаю больно, правую просто помну. Выбирай давай.
- А за что? – встрял первый. – Нельзя так делать…
- Ты меня еще учить будешь.
И пинком первого в сугроб отправил.
Они маленькие, легкие, как бумага.
- Правая? Левая?
Малек, низко опустив голову, протянул мне левую руку. Ту, где рукав-рукавчик был пуст, как и его башка. Правую, с дубинкой, предпочел припрятать. Испугался, что накажу за такую поебень – на демона с палками лезть…
Ломать кость я не стал. Повалил его, наступив ботинком на тощую спинку, и левую ему из сустава потянул.
Малек заверещал, забился в снегу и пепле. Лицо у него стало мокрое, детское.
- Что надо делать, когда старшего видишь? – спросил я, наклоняясь к нему.
Первый малек схватился за лицо руками, как плачущая женщина, и помогать другу не стал ни словом, ни делом.
- Слышишь? – я своего бедолагу встряхнул, и он снова завыл. - Ладно, хуй с тобой, сам потом сообразишь.
Я его на ноги рывком поставил и даже от снега отряхнул.
- Садись давай.
Он сел, заваливаясь на бок, и держась за руку.
- Блядь, мальки, вы учитесь, что ли… Я же знаю, вы днем на линии таскаетесь. Спите и видите, как бы ночью в патруле по ним погулять. Только вы такие на хуй никому не нужны, ни нам, ни Мэндеру.
У первого малька гордость в жопе заиграла.
- Это п-почему? – запинаясь, спросил он. – Мы правила знаем. Мы… я тут уже сам демон, в Краюхах, и правила знаю…
- Разговаривать ты не умеешь, правильный. Демон, бля… ты, демон, друга подставил – вон, лежит и ноет.
- Так можно же, если он у меня бес…
Они мне надоели. Дурацкая извращенная у них система: вроде, и на нашу похожа, но какая-то бессмысленная.
Все это потом откатится и лопнет к чертям, им придется забыть о прежних достижениях на свалке и научиться нашим правилам – Крейдера и моим, Боца и Чета.
- Еда-то у вас есть? – спросил я, оглядываясь.
Возле костров обычно куча вскрытых консервных банок валяется, а здесь не было ни одной.
У меня оставался еще конверт с талонами, выписанными на мать, и его, уже смятый и надорванный, я малькам отдал.
- Калеке водки налей. Я знаю – водка у вас всегда есть.
Получив талоны, «демон» Краюх повеселел.
- Нам их не дают, - сказал он. – Говорят – пусть родители за пособием приходят, детям не положено.
Я припомнил правила выдачи пособия. Да, было такое дело.
- Бери родителя или кто у тебя там, - сказал я, - разбивай ему ебальник и гони за талонами силой. Иначе с голоду сдохнешь. Как зовут тебя?
- Танк.
У них всех такие погоняла были, услышишь – обосрешься.
- На утку ты похож…. Будешь у меня Утычем. И ты тоже. Утыч первый и Утыч второй.
Второй малек, держа в дрожащей ручонке пластиковый грязный стаканчик, возвел на меня страдающие глазищи и возражать не стал.
Через талончики мы с ними примирились, и я присел к их костру, добавил палок-досок, завернув огонь пирамидкой, чтобы не полыхал, как попало.
Первый Утыч от щедрот плеснул в стаканчик ледяной «дикарки», и я выпил.
Второй Утыч уже не скулил. Руку я ему подвязал на ремень, вытянутый из его штанов, и теперь у него была одна забота – как бы штаны не потерять.
- Мы это… с кем сидим-то? – дипломатично спросил Утыч первый, осмелев от водки.
- Разница тебе какая? Вон, твой друг меня узнал, потом расскажет.
- Это Генджер, - сказал второй Утыч, тоже дипломатично обойдя вопрос имени.
- А-а-а… - обрадовался первый, - а что там за перемах у вашего завода случился? Ты там был?
- Мимо проходил, - сказал я и задумался – откуда взялась эта фраза?
Снова стало тоскливо.
- Добить бы их, - авторитетно сказал первый Утыч, - после большого перемаха и после того, как Мэндер своего первого демона наказал…
- Первого демона наказал? – удивился я. – Ты чего гонишь-то?
- Я не гоню, а говорю то, что слышал, - возразил Утыч. – Я слышал, что первого демона Мэндера дьявол наказал, и доверия теперь к этому демону никакого нет.
Иногда в Краюхах полощется такая информация, какую ни одному нашему бесу не подцепить.
По большей части глупости, конечно, но на этот раз я задумался.
Чета где-то потрепали, и я так и не смог понять, где. Возможно, Боца сам по нему прошелся, с его-то характером… Этот парень психопат, вот что я вам скажу. Он мог.
И если Боца Чета наказал и доверие к нему потерял, то неудивительно, что Чет ведет себя так, будто впервые меня видит и ни словечка мне не говорил.
И встретиться он со мной не сможет, потому что за ним и собственные бесы следят, и Каин с Лёдом.
Я не видел Чета с той ночи над трупом беса-истории, и это было очень давно. С тех пор меня постоянно давило и глушило неприятное чувство, словно опилок нажрался. Хотелось выцарапать из себя это, но оно никак не давалось, и я часами мог тупить, уставившись в стенку, так и сяк ворочая в себе сухие колючие опилки. То они мне горло забивали, то собирались в ком в солнышке, то тяжелили голову.
Моторчик, не привыкший к такой тяжести, выбивался из ритма и стучал суматошно.
Если это – груз невыполненного обещания, то я готов был себе руки заживо сжевать, лишь бы его выполнить.
Мне бы сильно полегчало, если удалось бы увидеть Чета – это я тоже хорошо понимал, как заболевшие собаки понимают, какую лечебную травку им нужно слопать на полянке, так и я твердо знал о том, что мне полагается в виде лекарства.
Если начистоту – а я собрался ничего в этой истории не утаивать, - то я не был таким уж дураком, чтобы не понять, на что это похоже.
Это было похоже на отношение к малышке, которую хочешь не только выебать, но еще и послушать.
Я долго мучился этой мыслью и впервые почуял в себе настоящий страх смерти.
Одно вело к другому.
Если кто-то узнает, меня убьют.
Как узнают? Кто узнает? Эти вопросы меня не волновали.
Во Вселенной 25 все и всегда выходит наружу.
Поэтому я уверен – уверен – я уверен, - что все это уйдет после обещанного Чету разговора.
Я должен был в это верить, чтобы перестать бояться.
Пихая в костер обугленную палку, выпавшую из пирамидки, я думал о том, что смогу все-таки исполнить свое обещание. Нужно только выйти за границы.
Заказать Чету пропуск в двадцать четвертую и увидеться там.