Мышь Вселенной 25

Глава 10 Ебанутая ночь. Я заметил – он и я – как распасовщики в футболе. Мяч переходит из рук в руки, если вы понимаете, о чем я. Морда у него была сосредоточенная, словно ему приходится пять метров обоссанного забора начисто отмывать, и поэтому я не дергался. Джинсы, жесткие от крови, он с меня стащил, расстегнув молнию и ремень. Выволок меня из пыльного подвального свитера деловито, как Барка вываливает из мешка банки с консервами. Лилась вода, мокрые тряпки окрашивали ее в розовый и серый, я и забился подальше, к почти зеркальной стене душевой колонны. Обернув руку жесткой желтой мочалкой, Чет опустился на колено и потер мне лодыжку: приятно и горячо царапнуло. Чет оценил результат и полез выше. Я прикрыл глаза. Иногда он дотрагивался не мочалкой, а пальцами, и тогда всплывало смутное воспоминание – меня кто-то когда-то брал на руки. Поднимал с земли и держал на руках. Неразборчивое женское лицо – я уже не помнил, как прежде выглядела моя мать. Это пиздец как сложно – если тебя кто-то трогает, а ты не привык. У меня мало слов для таких дел, но если прикинуть, то я был как каменная стена, сто лет простоявшая за заводами, и вдруг превратившаяся в живое мясо. Стена бы охуела от такого поворота, и я чувствовал приблизительно то же самое. Вода – теплая, дышится – тяжко, снова саднит губа, я – мясо. Целая стена мяса, я все чувствую. Задыхался я на все лады, никак не мог разлепить глаза, то и дело облизывался, чтобы делать хоть что-нибудь, и потому что мне в рот натекало. Чет отпустил мочалку и взял меня под колени. Там беззащитное место и очень опасное – стоит только подсечь… Я привалился к стенке. - Пара слов для ясности, - сказал Чет, не поднимая головы. Я его хорошо слышал – как всегда. У него даже шепот был четким и раздельным. Сбивался он только когда злился: комкал буквы, и все они у него скакали, как выбитые зубы по асфальту. - Я тебя из-под поезда вытащил потому, что не хотелось, чтобы красивую вещь по рельсам размазало. Жалко стало. Видел тебя пару раз и видел – ты как калька. Как хорошая калька, Риплекс. Смотри. Он легко поднялся и повернул меня к зеркальной стене, слегка сжав плечи. Я несколько секунд тупо таращился на отражение. Ничем оно меня не удивляло. Это Мит у нас – красивая, блядь, вещь, а маленький Риплекс - Риплекс и есть. Чет наклонил голову и рассматривал меня, как перелом руки: очень внимательно и серьезно. В отражениях и голубых скользящих тенях я рассмотрел глубину его бело-розовых глаз – сосуды, по которым кровь в глазах болталась, выступили, как трещины на асфальте. Но это только если стоять к нему очень-очень близко. Издалека не разглядишь. - Не на меня, - сказал Чет, - на себя. Может, я был красивым только для него. Я не знаю. У других не спрашивал. Но в тот момент вдруг увидел себя так, будто из шкуры вылез и со стороны глянул. И со стороны показалось, что по грудаку и торсу очень удачно расположились хорошо обкатанные мышцы. И что пузо у меня не пузо, а даже пресс. И что морду шов не изуродовал. И что глаза у меня – зеленые, и хотя один светлее другого, но если смотреть мне в глаза, то больше ничего и не надо… Я вдруг вспомнил лицо матери – она была красивая и тоже с зелеными глазами, прямо как у меня. Волосы вымокли, краска слиняла. Я все потерял – пробои и иглы, и одежду тоже, и сам себя узнать не мог. - Внимательно, - шепотом сказал Чет, - я говорю, а ты слушаешь и вникаешь. Повторять не буду. Я тебя просек – ты под Спартаком течешь. Просек, но хотел проверить, и понял – стоит тебя только в руки взять, и ты уже готов. Сначала подумал – хорошо… проще договориться будет. Но не все так просто оказалось – ты еще и тупеешь, хрен что полезного вытянешь. Голова у тебя дубовая, хоть и мультирефлектор или как тебя там. Вся твоя мультирефлексия – с башки на хуй переключаешься. Тихо, Риплекс!.. Дай договорить. Потом делай, что хочешь. Мы сейчас к хорошим новостям перейдем. Остынь. Он отвел мою руку, покусал губу и продолжил: - По порядку: ты красивая штука. Я давно заметил. Помнишь, как в футбол играл? Тоже красиво было. Я сначала просто смотрел, потом решил поближе тебя взять… думал – поговорим и все. Что он, блядь, такое нёс? - Боца был против, - вдруг сказал Чет, - он тоже знает, и потому был против. Этого я вообще ни хуя не понял. - Я тебе совет дал, - вдруг снова сменил тему Чет, - я сказал: найди надежного человека и не светись. Короче, забудь об этом совете или считай, что я сам себя тебе посоветовал. Не хочу я, чтобы ты кого-то искал или ебался где-нибудь в двадцать четвертой на уютном кресле. Ты меня выбесил, когда наших малышек в нашем же дворе лапать стал. Выбесил так, что думал – на хер, сдохни и дело с концом. Но Каин решил не убивать, Каин решил тебя опустить, и я… - Ты мне время дал, - вспомнил я. - Ты его сам выгадал, пока я прикидывал, чем кончится перемах демонов Мэндера. Не дал бы я Каину до тебя дотронуться. Это не из-за тебя, Риплекс. Не потому, что ты какой-то особенный. Это из-за меня. Ты у меня как калька: не хочу делить хуй знает с кем – самому надо. - Это хорошие новости? - Это?.. Блядь, не сбивай. До этого момента мне казалось, что у него просто крыша поехала, но вдруг стало ясно – он обдумывал эти слова и даже выстроил их в цепочку, и ему сложно все это говорить, поэтому получалась какая-то чушь. Но я начал понимать. Начал понимать, к чему он клонит, и какое место в своей голове он мне прописал. По всему выходило так – я бродил по Вселенной и собирался ему навешать за то, что он выдал во дворе Мэндера, а он в это время тоже обо мне думал. Думал о том, что я для него калька, которой не хочется делиться. Калька-калечка… - Ты знаешь, что такое кальки? – спросил я. – Это херня, которую капают умирающим, чтобы они безболезненно издохли и не догадались, что издохли. Старые кальки поставлялись в нашу Вселенную для этого. Потом они стали радостью для всех подряд, но изначально их капали только тем, кто помирал… Новые кальки тоже для этого. Их нельзя живым. Живые от них слепнут и все такое. - Я знаю, что ты боишься, - ответил Чет. – Я знаю, чего ты боишься. Я видел, как прикончили прежнего дьявола Мэндера. Ему в зад загнали три бутылки и прыгали на нем до тех пор, пока они не превратились в крошево и не полезли у него из глотки. Хуевый расклад. Есть чего бояться. Понимаю. Но я не боюсь. Мне насрать – все равно кругом одна херня, и никак из этого не выпутаться. Не страшно. Мне не страшно. На миг возникло видение: мокрый окровавленный рот, набитый стеклом, пережеванными кишками и дерьмом. Я это видение отогнал. - Ты меня разводишь на поебаться? Чет сунул мне в руки мочалку и ответил: - Да. Надо же мне попробовать - я так и не смог ничего сделать с нашими малышками. Запах от них… Думай, Риплекс. Перед тем, как выйти и прикрыть задвигающуюся дверцу душа, он добавил: - И еще. Необязательно обмазываться слюнями, чтобы поставить иглы. Иглы ставятся мылом. И, потерев обе ладони прозрачным синим куском, он показал, как они ставятся, выжав и вытянув мокрые волосы у меня над ухом. Думай, Риплекс. Что там думать? Он был прав – от всего этого я переключался с башки на хуй, и пора было это признать. В двадцать пятой я холодел от страха, но в двадцать четвертой, стоя под теплым душем, в синих и голубых бликах, ничего не мог бояться. Сюда не завалятся бесы, здесь не будет дьяволов, Крейдер не узнает, Тай не вынесет приговор. Мне насрать, так же насрать, как и Чету. Он сказал – надо попробовать, и я понял, почему в вагоне поезда он выглядел таким ребенком – он и был ребенком. Он умудрился прожить в двадцать пятой уйму времени и не перепихнуться ни с одной из наших малышек – если только не врал. Но я жопой чуял, что он не врал. Запах… Собрав в кучу мочалку и мыло, я отдраил себя до розового блеска. Никакого запаха, я чист. Я чистая хорошая калька для мертвой принцессы, блядь. Вот так и рождаются сказки. Нужно кое-что прояснить, чтобы было понятно, откуда взялась вся та херня, что произошла потом. Если бы дело было только в ебле, я бы не превратился в то, во что превратился. Дело было в другом – хотя и еблю не стоит списывать со счетов, - дело было в том, что на мне давно и прочно защелкнулся ошейник, сладко передавивший глотку. Это возникает на пустом месте. Живешь себе, гуляешь по Вселенной и болтаешь с господом, ни о чем не подозревая, и вдруг обнаруживаешь себя на цепи, потому что один раз остановил взгляд на лице демона чужого завода. Ничем Чет не был лучше других. Просто во мне что-то щелкало именно на него, и с этим ничего нельзя было поделать. Это как выбор ботинок – их может стоять десять пар, но выберешь одну, и только эта одна пара будет тебе по размеру. Его полное имя – Честер, и за попытку прилепить ему погоняло он немедля бил в нос. Его имя значило для него все. Мое имя – Риплекс, потому что «Кайл» - ничего не значит. Он не мог жить без иллюзий, а я боялся их. Но именно я влетел потом в жуткую непрекращающуюся иллюзию, из которой не вырвешься, как из кальки, а Чет остался при своей грязной реальности. Короче, дело закончилось тем, что я стал его любить, а он не хотел чего-то там любить, и меня в том числе. У нас всех проблемы с этим делом, хотя и не такие серьезные, как в двадцать четвертой – тут целые научные сборища проводились на тему «Куда девалась любовь», - проблемы-проблемами, но в конце концов все к чему-то были привязаны. Крейдер был привязан ко мне, Мит – к помойке, где зарыли его младшую сестренку, Боца был привязан к Чету, а те парни, прежние дьявол и демон Мэндера, Дэнджер и Токсик, были привязаны друг к другу так, что поплатились жизнью. Чет ни к кому и ни к чему не привязывался. В нечастые часы нормальных с ним разговоров я видел одно и то же: Чет и его иллюзии, и ничего больше. Не только это, конечно. У него, например, было звериное чутье на людей. Он ощущал чужой страх, злость, улавливал все, что творилось в чужой башке, но все это он использовал только для того, чтобы строить мир под себя. Ему упиралась какая-то мысль – и он шарашил на нее, не обращая внимания на правила и чужие заботы. Можете считать меня дураком, но это я тоже причислял к иллюзиям – у него была иллюзия мира, где все ему по плечу, а остальные просто волочились сзади на прицепе. Я слушался Крейдера и понимал его, я разделял его заботы и старался особо не портить ему жизнь, а Боца мог держать Чета в узде только липовыми обещаниями и хотя считал Чета своим другом, но прекрасно знал, что Чет не отличает его от любого из сотни бесов. Но история с Боца еще впереди, и я со своим ошейником – тоже. А пока что… Ебанутая ночь. Я все в голове прокрутил: и вопросы Мэндера про Тая, и то, что Чета прикрывали, когда он пришел к нам на завод, и то, что он пытался меня разговорить на нужные ему темы, и то, что Мит и Каин, каждый по-своему, косо поглядывают на нас, обоих первых демонов разных заводов; и то, что три бутылки – это многовато для одной жопы… Но, блядь. Я был слишком самоуверен и считал, что легко справлюсь с Четом и его делами-секретами. Ну и подбадривала мысль, что если я его выебу, он станет, как доверчивая малышка, которая никуда уже не денется и так и будет тихо радоваться в сторонке и ждать, пока позовут. Дебил, блядь. Как я мог упустить главное из того, что он сказал? Он сказал: это не из-за тебя, Риплекс. Все мои шмотки мокрыми валялись на полу душа, но вылезать голым я не стал и натянул на жопу трусы. Хрен знает, чего я ожидал, но меня немного дернуло то, что Чет спокойно сидит на полу и курит, уставившись в стену. Есть такая поговорочка: «Курить хочу больше, чем ебаться», и она к случаю отлично подходила. Еще он вскрыл бутылку «Агата» и явно к ней приложился, и я тоже сделал глоток, окатив горло жгучей волной. Потом вспомнил о важном – о моем остром-остром дыме, и отправился в прихожую вытаскивать припасы. Среди припасов оказался не только дым: в кармане куртки нашелся синий тюбик с гелем, которым Спартак замазывал ожог-сшивку. Его я тоже забрал и кинул Чету на колени, а он спихнул его прочь и внимательно глянул на меня из-под огонька сигареты. - Зажигалку дай. Он протянул руку, и я забрал зажигалку, обжегшись о его пальцы. На серебряный подносик я накрошил обрывков бумажки с ответом об дребезжащих окнах и подпалил их. Занялось нехотя, синими строчками, лилово-оранжевыми швами. Чет с интересом повернулся. - Это что? - Не знаю. Местная дурь. Расслабляет. Покупать учить не буду – сам додумаешься. - Надо будет - научишь, - сказал Чет. Обрывки наконец-то задымились. Тонкие струйки дыма повлеклись к потолку. Сначала синие, потом молочно-белые, они становились закрученными и плотными, бумага трещала и переворачивалась, и скоро поднос превратился в долину гейзеров. - Нет, - лениво ответил я, - и калек не дам. У острого дыма свойство упрощать вещи. Он разгребает мозг на сотни тысяч кристальных камер, и в каждую укладывается своя простая и легкая мысль. Хрустальное хранилище думалки. Четче представить невозможно. И руки приятно тяжелеют, и голова запрокидывается назад. Дыма столько, что в нем невозможно рассмотреть ни ламп, ни прозрачной камеры душевой, ни-че-го. Только ты и миллионы глаз господа, его миллионы километров кожных покровов, его многостворчатое сердце, разделенное на двадцать четыре части, хлюпающая влажно-соленая кровь, бегущая по тоннелям вен и артерий, и соль, натрий и кальций латают пробоины в погибающем судне, охваченном щупальцами спрута, выпустившего фиалковое облако чернил. Раскрываются двери, выпадает все, что видел и слышал, вскрываются скрипящие старые полы, и под ними рядами уложены сокровища, подключенные к разноцветным проводам, на других концах которых – все, что было видено, познано и сказано людьми. - Морская вода почти то же самое, что и кровь. Это мой голос, дымный голос, клубами вырывающийся из-под земли. - Это значит, что в нас плещется море. - Нет, - отозвался Чет издалека, - это значит, что в море полно крови. Острый дым. Пять минут ровно – масса коробок и коробочек, вложенных одна в другую, руки уходят по локоть, вязнут в грушевой мякоти и возвращаются обратно. Сладкое желе. Миллионы глаз господа, и все нацелены на меня. А я – Риплекс, - за мной гуляют рыбы. Пять минут закончатся, дым рассеется, я вырвусь из плена, окажусь в своем теле, и оно, заполненное тьмой, будет тяжелеть и формироваться снова: господь отмерит и отрежет кус кожи, заполнит костью и плотью, размотает… Господи, не делай меня больше. Когда я пришел в себя, дым рассеялся, а Чет снова курил. Глаза у него были закрыты, лицо слегка побледнело. Я видел, что его свидание с богом прошло не так спокойно, как мое. Он был напряжен, как перекинутый через канаву металлический мост. Я подумал, что если не начну сам, он больше не шевельнется. Все, что он смог сказать, он уже сказал. Дальше мое дело, как с малышкой-целочкой. Иначе до утра протупим. - Туши сигарету. Я подвинул ему серебряный подносик с черными комьями сгоревшей бумаги. Он, не поворачивая головы, вытянул руку и затушил окурок четко по центру подноса. Во мне опять заварился кипяток. Наложилось одно на другое: вот Чет кладет мне руку на спину, вот обнимает между поездами, вот прижимается ко мне во дворе Генджера, и вот сидит пнем, пряча глаза. -Значит, сдохнуть с тремя бутылками в жопе ты не боишься, а перепихнуться боишься, – уточнил я. – Ебнулся, что ли? Чего страшного? И тут меня осенило. - А сколько тебе лет? - Не знаю, - сдержанно ответил Чет. – Не считал. - Меньше, чем мне? - Риплекс, ты идиот? Он начинал злиться, и я не стал развивать тему. Мне нравился его рот. Не с чем было сравнивать, но нравился. Я целовал его, подложив Чету руку под затылок, не понимая, как так много можно ощущать от того, что язык трется об язык, и до меня только потом дошло, что было важным, – он пускал меня в свое тело, внутрь, хоть и неглубоко, но пускал. Я подумал о том, что есть вещи, которые на хуй не нужны, пока не натянешь их на себя. Перчатки, например. Или гондоны. Я себя вообще очень смелым чувствовал. Чет не сопротивлялся больше, как в поезде, а облизывал меня, мой шрам и шов, недавно прижженный лазером, выпуклую полоску еле сросшейся кожи, а я вспоминал, каким был разрез, как разошлось мясо, и сильнее стискивал Чета, потому что в этом была и его вина – из-за него, кретина, я чуть не сдох. Руками Чет упирался в пол, и мне пришлось тянуть его за запястья, чтобы перестал тупить и схватился за меня, а не сидел, как обмороженная мышь в сугробе. Он вообще здорово сдал – смелый на словах, а на деле спасовал, и мне нужно было его разогреть, чтобы последовал моему примеру и переключился с башки на хуй. - Слушай, - сказал я ему на ухо, запуская руку под воротник его вымокшей от брызг душа рубашки и нащупывая ключицу, - ты не думал, что если ты предложишь поебаться, то тебя выебут? У тебя мысль где-то не там закончилась… Слушай – внимательно – повторять тоже не буду: у меня от тебя стояк постоянно. Ты появляешься, и мне приходится перед сном переключаться на ручной привод, потому что я не могу ничего с собой сделать. Я, бля, готов башкой об стену биться, кальками заливаться, но мне ни хрена не помогает. Давай, демон… поможем друг другу. Ты мне нравишься, тебя хочется, я от тебя кончаю, очнись, демон… Не знаю, что из этого было правдой, я сам уже запутался и возбудился от своего же трепа, мгновенно представив, как кончаю. Чет повернул голову и медленно вцепился зубами в мое плечо. Не больно, просто прижал. Особой прыти я в этом не заметил. - Ладно, сменим тему, - согласился я, - сменим тему… а то я все о себе и о себе. Как ты хочешь? Я все могу. Я тебя могу раком, боком и стоя… и все это одновременно, блядь, если тебе припрет. Он был хуже всякой целки – те примерно представляли себе, что будет дальше, и если собирались ебаться, то хотя бы ноги раздвигали – и половина дела сделана. Чет снова прижал меня зубами. На плече становилось жарковато. Проблема была не только в нем. Я хоть и болтал и обещал, но сам слегка притормаживал, потому что не знал, как конкретно его развести – между нами ощущался нехилый барьер, и это был не просто барьер Мэндера и Генджера. Мне как-то довелось влипнуть в групповуху, и там чувствовалось то же самое: я никак не мог отвлечься от того, что рядом такой же парень, как я, и в итоге все кончилось какой-то хуетой. Здесь было что-то похожее. Чего-то не хватало, и я не мог понять, чего. Искал и не находил ключ к этой ебнутой ситуации, хотя внутри все горело, а хуй давно потяжелел. - Риплекс, - приглушенно и спокойно сказал Чет, - иди-ка ты в пизду. Давай лучше водки выпьем. Мне в голову ударила злость. Выбесил – вот как это называется. Он меня выбесил, и поплатился: я держал его на себе, почти на коленях, и мне пары секунд хватило, чтобы сбросить его на пол и вывернуть ему руку за спину. Чет коротко вздохнул и попытался выгнуться, но я не дал. Забрался на него сверху и вцепился зубами в его шею – он сам подал пример. Упругая кожа легко схватилась и легко высвободилась, как кожура чертового яблока. Остались красные вспухшие полукружья. Чет снова попытался подняться и даже сумел колено подставить, а лбом уперся в пол, но не смог освободиться – нежно хрустнул сустав плеча, тихий щелчок и сильная боль, я по себе знал… Пнуть бы его под ребра, чтобы взвыл и задохнулся, и забыть про всю эту херню, но я уже не мог от него отцепиться, потому что привык – отпустишь и сам огребешь. И я его по-прежнему хотел. Теперь уже без барьеров. Какие на хуй барьеры, если все знакомо и правильно – это Мэндер, это первый демон Мэндера, и он лежит носом вниз, а мое дело – дело первого демона Генджера, уделать его по полной, никаких больше вариантов. По-хорошему с Мэндером никогда не получалось и не получится. Насрать, в какой мы Вселенной, у нас свои правила, и Чет тоже об этом знает, поэтому и рискует рукой, упорно пытаясь встать и сбросить меня. - Хуй тебе, демон… Он скоро устанет. Я знал, что долго так вырываться невозможно: больно и тяжко. И Чет устал через пару минут, он больше не мог держаться на колене и рухнул на пол, тяжело дыша. - Все? – спросил я, наклоняясь к его уху. – Разобрались? Еще раз меня пошлешь – ебну. Понял? Некоторое время он молчал, и я видел только белую радужку с неподвижным зрачком, и раскрытые губы – ему плохо пришлось. О чем-то он думал, и пока он думал, я его держал. На всякий случай. Он умел смиряться с такими вещами. Я не умел. Если бы я в такой захват попал – сломал бы себе руку, но выбрался… - Шутки-шутками, - сказал я, - но ты думай своей башкой, с кем разговариваешь. Я дохуя чего могу перетерпеть, весь день добрым был – не гордый, но… - Я понял, - перебил меня Чет. – Не заводись. Ты просто такую хуйню несешь, что я напрягся. - Это не хуйня, - сказал я, - это почти правда. - Хорошо, - сказал Чет, - тогда укуси меня еще раз. Я выпустил его руку и наклонился. Снова сжал зубы на упругой коже, чуть ниже прежнего укуса, и Чет напрягся и неровно задышал. Это было то, чего нам не хватало. Я стащил с Чета рубашку – под ней он был белый, очень белый и гибкий, с отметинами от цепей на боках и свежей татуировкой на плече – разрыв на коже, обнажающий тщательно прорисованную подкладку мышц, ярко-красную мякоть. Чет лежал, упираясь лбом в пол, а я заполнял его кожу отметинами укусов, спину, лопатки, бока, шею, поясницу, все, за что мог уцепиться, и мне казалось, что если так дальше пойдет, то я не удержусь и выкромсаю кусок слабо пахнущего теплом мяса. Мне становилось жарко, меня вело от его вкуса и позволения грызть его, а Чет начал глухо стонать и скоро перевернулся, подставляя мне грудь и живот. Он больше не держал руки хуй знает где, он впихивал мне в рот то запястья, то пальцы, выгибался от боли и обхватывал мой затылок, притягивая туда, где я еще не отметился. Когда все места закончились, и вместо белого он покрылся малиновой рябью, я залез на него и почувствовал, как подо мной расходятся его колени – правда, до того, что сначала надо снять джинсы, он не допер, но мне и так было понятно – совпали звезды-звездочки, наконец-то, блядь, а то я чуть разума не лишился, пытаясь представить, как прошу его раздвинуть ноги. - Повтори теперь, - вдруг сказал он, притягивая меня за шею. Я понял и повторил все, что запомнил и все, что мог: - Я тебя хочу, как угодно хочу, как попросишь… раком-боком… Он внимательно выслушал, словно что-то в себе проверяя, и закрыл глаза, а я тянул время, потому что никогда в жизни не прижимался голым телом к голому телу, и это было так жарко, удобно и приятно, что не хотелось отрываться. - Ну что… проси… - Покажись, - сказал Чет, облизывая губы. Он странный стал – опять какой-то детский, и мне неловко даже стало, будто и впрямь ребенка ебать собрался. Пришлось подняться и стащить с себя трусы. Чет быстро скользнул взглядом по моему члену и сказал: - Черт. Это он правильно. Я сам хоть и мелкий, но хуем даже слегка гордился. Он у меня удался – ровный и большой, не каждой малышке в рот вмещался и не каждая ладошкой обхватить могла. Чету еще повезло, что я не забавлялся хуйней типа тех приколов с шариками под кожей, которыми любили украшаться мелкие бесы, не знающие, куда еще вогнать себе побольше железа. - Давай так, - сказал Чет, - просто на спине. Я не псих, чтобы раком на такой хер напяливаться. - У нас есть какая-то размазня в тюбике, - сказал я, выгибаясь, чтобы этот тюбик достать, - не лопнешь. Синеватый гель тихонько дрожал в ладони. Ничего особенного, просто крем или мазь… в рот ее пихать можно было, так что для задницы тоже подойдет. Пока я растирал этот гель по колом стоящему члену, Чет аккуратно вывернулся из джинсов и трусов. Я не стал таращиться на его хуй – что-то меня в этом стесняло, но заметил, что живот над его лобком влажный. - Это кто еще из нас течет, - пробормотал я, наклоняясь к нему – меня туда тащило неудержимо. Запах от этой влажности был знакомым – как осенняя земля после дождя. Я тихонько лизнул – попробовать на вкус. Вкус – солоноватый… морская вода. Откуда у меня в башке взялась эта морская вода? Чет смотрел на меня белыми глазами, смотрел так сосредоточенно, будто я намеревался ему хер откусить и убежать с ним, и мог сделать это в любой момент. От его взгляда меня снова повело. Я то и дело то проваливался в какое-то горячее опьянение, то снова возвращался и начинал пытаться о чем-то думать, хотя думать в такие моменты мне вредно, а от геля хер начал холодеть, будто я его на мороз выставил. - Раздвинь ноги. И все-таки я это сказал. Сказал и чуть не кончил. Обычно такого говорить не приходилось – незачем. Чет повел сдвинутыми коленями, поразмыслил немного и все-таки послушался. Додумался, наверное, что иначе никак не выйдет. Я положил ему руку на бедро, чтобы отвлекся, и глянул туда, куда предстояло впихнуться. Лучше бы не смотрел. Под его крепкими, вытянутыми вставшим членом яйцами, между теплыми половинками задницы, в светлом пушку виднелась пока еще туго сомкнутая и чуть вдавленная дырка. Ничего общего с розовыми и красноватыми складками, в которые так легко впилиться, не напрягаясь и не волнуясь – треснет-не треснет. Пока я сомневался и тупил, не в силах перестать смотреть, Чет лежал, закрыв глаза предплечьем, и только через несколько секунд очнулся и привстал, и я увидел, что его всего залило краской – от лба до шеи, будто ожогом. - Твою мать, Риплекс, - задыхаясь, выговорил он, сминая буквы, - что ты там нашел? - Я за тебя боюсь. Это было глупо и необдуманно. Сам от себя не ожидал. Чет долго не отвечал, а потом снова повалился назад и сказал: - Ничего. Нормально. Я провел рукой по его влажному теплому животу, живо представив, как окажусь там, под этой кожей и мышцами, опять внутри. Хрен знает, где что находится, но мне казалось, что это возможно. Проще бетонную стену пальцем проковырять, чем умудриться втиснуть хуй в узкую дырку, куда раньше никто ничего не пихал и не стремился. Это я так, мимо дела. Но я реально упахался, и гель не помог – и нервничал сильно, будто перед серьезным перемахом, и мне все казалось, что ни хрена не получится, и что Чет больше не выдержит. Он и не выдержал, и через три минуты схватил меня за плечо и сжал так, что я сразу же обзавелся пятью отличными синяками. Дышал он через раз, словно ему дыхалку перебили, волосы у него намокли и прилипли к вискам. - Ты, блядь, чего делаешь?! – заорал он. – Ты чего боишься?! Голову мне пробивать не страшно, руку ломать не страшно? Да ты меня чуть без мозгов не оставил, мудак! Мне Боца из-за тебя чуть хребет не сломал! Какого хуя ты творишь? Ты кого жалеешь?! Первый и последний раз я видел, как он срывается в крик. Это тоже была одна из его фишек: он никого не жалел и себя жалеть не давал. Я тогда не знал и поэтому влетел на вопли. Пришлось поймать его за затылок и упереться лоб в лоб. От него тащило жаром, в горле у него хрипело. - Ну держись тогда, демон. И я хуй знает, как, но въехал с первого же раза, пропустив головку через тугой обхват, словно через стиснутый для драки кулак, и после стало легче – как только она вошла, Чет сразу же вцепился в меня и окаменел, а его сердце, стучащее прямо у меня под плечом, ломанулось работать на износ, и это было только начало. Я держал его одной рукой под спину, другой под бедро, лежа так ничего и не вышло – он почти сидел на мне и сам потихоньку усаживался на мой хуй, я даже не дергался первые пару секунд, а потом перестал соображать, весь перетек куда-то к яйцам и солнышку, и наконец-то раскачался, чтобы выебать его, как обещал. Сжимало-то меня будь здоров, стискивало, нехотя отпускало и снова тянуло внутрь, но чувствовал я себя странно – будто ебусь во сне или пытаюсь подрочить в полудреме. Хочется кончить до боли в животе, пресс становится железным, но ощущение – как будто ватой обмотался. И кое-что вспомнилось мне об этом чертовом геле. - Больно? – спросил я. - Давит… - с трудом ответил Чет, - хорошо давит… Ему было явно лучше, чем мне. Я видел, как изменяется его лицо и тело: как будто его только что отпинали, и он валяется на земле, пытаясь спастись от боли, которая везде и ломит до чертей в глазах. Это случается, когда не можешь больше себя контролировать. Он больше не мог. А я мог не только контролировать, я мог сигарету закурить и продолжить. Вот блядство-то. Это надолго… Это пиздец как надолго затянулось. Я чувствовал себя, как человек, которому оторвало руки и потому он не может удавиться от боли. Все от солнышка до бедер утянуло в глухую, мучительную пленку, под которой дергалось и рвалось наружу мое желание, но проще птенцу вылупиться из яйца, чем мне кончить – по-другому и не скажешь. Через десять минут я уже выл, а через двадцать готов был расплакаться, потому что каждую секунду ощущал, что вот-вот и польется, что я на такой грани, что дальше и некуда, но тут же отступало – отступало, как вода от берега, потому что херов гель устроил такую дамбу между мной и моими ощущениями, что оставалось только головой биться… Из-за всего этого я про Чета как-то подзабыл. То есть, я его и мял, и стискивал, и вцеплялся в него, но не как в человека, а как в матрас или подушку, и до хрена на нем оставил царапин и синяков. Хорошо, что это вписывалось в его систему ебли, и ничего против он не имел. Вспомнил я о нем только тогда, когда он начал сжимать меня коленями, чуть ребра не ломая. Устал, заебался и пытался от меня избавиться, но хрен там был. Я его держал и отпускать не собирался: завелся, обратного хода дать уже не мог. Я не заметил, что он кончил: поймал момент, когда он закрыл глаза, выгнулся и перестал дышать, но не связал его ни с чем. Потом только обнаружил, что его и мой живот в липких подтеках, и что все укусы на теле Чета стали ярко-красными от его напряжения. Не знаю, что там у него и как в башке творилось, и сознательно он от меня избавлялся или просто спасал свою жопу на том же инстинкте, который позволяет увернуться от удара раньше, чем успел понять, куда тебя пытаются хлопнуть. Выглядел он так, словно держался в паре секунд от полной отключки. И я вспомнил о нем и попытался уладить дело, пока не пришлось иметь его силой. - Подожди, демон, - сказал я, останавливаясь в нем на мгновение, и даже от этой задержки яйца и хуй начало ломить, словно кто-то грыз их беззубым ртом. – Я тебя еще пять минут поебу и оставлю в покое, обещаю… Ну пять минут – это навскидку, хотя я очень надеялся, что не вру. Чет не ответил, но перестал ломать мне ребра коленями, и я в благодарность полез его целовать: и опять почувствовал так много живого тела, что чуть не свихнулся. Если бы можно было, я бы его сожрал. Пусть все это было бы мое, было бы мое и внутри меня, и стало кусками моих мышц и моего мяса, или из чего я там слеплен… Он мне почти не отвечал. Лежал тряпочкой и растекся бы в лужу, если бы я его не держал, руки и ноги у него дрожали, язык стал холодным – он долго дышал раскрытым ртом. Я его целовал и чувствовал запах – наконец-то его запах, а не смесь мыла и ароматизированного спирта. Его личный запах – как у очень-очень горькой шоколадки. В пять минут я явно не уложился. Прошло до хрена времени, и у меня колени болели, потому что я на них стоял и упирался, а напирал на Чета будь здоров, по самые яйца, и это немалого труда стоило – так трахаться, не останавливаясь и не меняя позу. По конец я снова начал выть, и еле улавливал сквозь свой голос его короткие вскрики, злые и хриплые, как крики квоттербека, пасующего закрытому со всех сторон ресиверу, когда матч уже на исходе, пробежка невозможна, а через стену лайнменов ломятся любители устроить блиц… И все-таки я кончил. Кончил, по привычке быстро вынув хуй, и Чет меня еле отпустил, и я мельком увидел над дергающимся и истекающем спермой членом раскрытую и лакировано-красную дырку, мокрую и блестящую от геля и всякой прочей херни. Я повалился на Чета трупом. Трупом, по которому час с лишком без остановки ебашил товарняк со стокилограммовыми колесами, с вагонами, битком забитыми цементом и углем. Этот момент – когда наконец-то я смог выплеснуть из себя тугие и липкие струйки, превратился для меня в грань между жизнью и смертью. Я всегда представлял это так: долго-долго, невыносимо долго мучаешься, весь забитый желаниями, а потом сдаешься и медленно, плавно дохнешь, и становишься пустым, как выброшенная на обочину бутылка, и весь кайф в том, что на все насрать, и… …И я лежал на нем, мы склеились в мешанине из спермы, пота и выступившей кое-где крови. Нас обоих трясло. Мы оба дышали, как собаки в жару. Мы не могли шевелиться и не могли говорить. И мы оба почти моментально заснули, не разделяясь и не отваливаясь друг от друга. У меня колени вопили от боли, как простреленные, а хуй словно стал бесплотным и оставил мне в подарок только свою бессмертную душу – я его вообще не чувствовал. У Чета болело все, но он тоже вырубился, и утром, когда вдруг грохнул на всю комнату шум морского прибоя, и стены начали заплывать зелеными и синими волнами, когда сработал этот ебаный будильник, он не смог даже повернуться, а я вскочил в панике, потому что забыл где я и какого хуя тут делаю. Если бы у рыб под чешуей была кожа, и с них сняли бы чешую ножом, то выглядели они бы так же, как Чет этим утром. Ему нужно было поправиться, и я дотянулся до бутылки «Агата», и сунул ему в руку. Лежа и не открывая глаз, он сделал из нее три долгих глотка, и черная водка каплями задержалась в ямках и трещинах пересохших губ. - Риплекс, - сказал он, опухшим запястьем вытирая рот. – Ты всегда такой? - Нет. Обычно я быстрее справляюсь. Чет перевалился на бок и с трудом поднялся, упираясь руками в пол, полез куда-то, как раненый боец из окопа. - Не очень-то понравилось, да? – спросил я, наблюдая за ним. И тогда он повернул голову и улыбнулся. Будто я что-то очень смешное сказал. - Не знаю, - ответил он. - Тебе сильно интересно, как мне было? - Ну… да. Я в первый раз такой фигней занимаюсь, и… - Занимайся дальше, - сказал Чет. Сказал и уполз в душ. И пока шумела вода в душевой колонне, я нашел камеру. Не то, чтобы я особо верил Спартаку, и смущался произошедшего: нечего тут было смущаться, сто раз такое было в тех зимних квартирках, где еще работало отопление, и мы сбивались в кучу греться и пережидать морозы, где можно было занять угол и нормально потрахаться, пока остальные делают вид, что ничего особенного не происходит… но я не понимал – зачем Спартаку нужно было скрывать эту камеру, запихнутую в зеленое лиственное гнездо над маленьким бассейном? Не мог сразу сказать, что собирается провести ночь, таращась на то, как двое демонов выясняют отношения? - Тут камера, - сказал я, когда Чет вышел из душа, мокрый, уставший и весь ободранный. - Я знаю, - сказал Чет, - я ее еще вчера вечером заметил. - А… - А на кой черт мне тебя оповещать? - И что… - Да ничего, - снова перебил Чет. Терпеть я не мог его привычку угадывать то, что я еще не успел сказать, и тут же отвечать. - Ничего, - повторил он и глянул в камеру белыми, равнодушными глазами, - это было нужно. Он должен знать, что не хрен возле тебя тереться. В двадцать четвертой ты – мое. Будешь в двадцать пятой – держи это в уме, потому что я с тебя за любой поступок вдвойне потом спрошу. Все. Демон сказал. Демон сказал, а я подумал: черта с два, Чет, твоя двадцать четвертая зависит от меня, от моих временных пропусков, и если я не захочу с тобой возиться, ты сюда больше не попадешь. Говорю же – сплошные иллюзии. С чего я взял, что не захочу?.. С чего я взял, что он от меня зависит? На деле все было наоборот. Я от него начал зависеть, и я потом эти пропуска готов был ему в глотку запихнуть, лишь бы он сдвинулся с места и пошел за мной туда, где нас не прикончат за то, что видели вдвоем. А он не всегда хотел за мной идти. Я этого еще не знал. Не знал, на каком пороге-порожке я с трудом пока еще держусь, чтобы не свалиться в полное дерьмо. Сказка-сказочка. Хорошая калька-Риплекс.