Однострочники и не только

Призвавший его слаб и бледен и выглядит полуденной тенью. От него пахнет сладко и пряно, почти как от Вирнена и его клана. Имшаэль втягивает запах, словно голодный путник, учуявший жаркое в таверне. В некотором смысле так оно и есть: клан Вирнена давно мертв, а он хочет продолжения. Призвавший это знает, было был глупо его недооценивать. Имшаэль справедливо опасается его... и все же, наблюдая, как тот, пошатываясь, хватается за стены, как слезятся его глаза, дрожат губы и сам он сутулится, словно от невыносимой ноши, Имшаэль едва удерживается от улыбки. — Зачем ты меня позвал? — он обращается к призвавшему по-свойски. Бояться нет резона, они не враги. Во всяком случае, у этого... создания сейчас много забот помимо Имшаэля, и заставил его явиться он не для поединка. Вопрос «зачем» довольно-таки риторический. Имшаэль долго просидел взаперти, и еще дольше — вне бытия, и сейчас ему хочется развлечься. — Предложить тебе сделку, демон. — Я дух выбора. Слабое создание, которое когда-то было великим. Смешное. Имшаэль не отказывает себе в удовольствии подойти ближе, взять его за подбородок, заглянуть в глаза. Призвавший не отталкивает, пытается отстраниться, жалкое зрелище — он вроде мокрицы, уползающей в подпол. — То есть, тебе нужна моя помощь. — Я знаю, кто ты. И знаю, на что ты способен. Но... Он прикусывает губу. Глаза у него когда-то — Имшаэль помнит, потому что в Тени нет времени, — были желтые, звериные, а теперь потухли до болотной зелени. Интересно, что бы он сказал, узнав судьбу Вирнена и его клана? «Ничего. Полагаю, ничего», — решает Имшаэль. Правда в том, что они с призвавшим куда ближе, несмотря на пряно-сладкий, коричный аромат эльфийской крови. — Давай к делу, — предлагает Имшаэль. Ему хочется выволочь эту сонную мокрицу на самый яркий солнечный свет. Когда-то он был забавен; жаль, что тогда не подпустил бы Имшаэля близко к себе или сородичам. Тогда Ишмаэль опасался подобных ему, а он казался сильнейшим. Время мало кого красит. Даже бессмертных. Призвавший медленно бредет обратно к своей гробнице. На вытесанном из гномьего гранита полу валяются куски ткани — тоже окаменевшей от древности. Они называли это состояние Утенера, вспоминает Имшаэль, и по сути оно столь же тоскливо, как любая Тень. Бр-р. В изголовье гробницы лежит сфера. Имшаэль видел такие прежде. Он облизывает губы и ухмыляется. Все-таки не зря послушался и явился на зов — будет весело, очень-очень весело. Фелласан мертв, но выполняет свое предназначение после смерти; если бы не он, Имшаэль бы, возможно, просто бродил по миру, и ничего не узнал о готовящемся сюрпризе. О том, кто именно его позовет. — Эта последняя, — зачем-то уточняет Имшаэль. — Надеюсь, тебе об этом известно. — Нет. Да. Теперь — да. Он держится неплохо для проспавшего пару-тройку тысяч лет. Для того, кто узнал, что все его намерения и мечты пошли даже не прахом, а вывернуты наизнанку, да так, что даже сам Имшаэль лучше не придумал бы . И они еще будут именовать его демоном? Он подходит к Ишмаэлю и гладит сферу, словно прощается с единственным ребенком. — Мне нужно вот что... Его план безумен. Настолько безумен, что честолюбивые мечты хранителя Вирнена по сравнению с ним — детский лепет. Вирнен мечтал о власти над элувианами, забрать себе древнее эльфийское наследие и возвысить свой народ. Этот... ну, нечто подобное. Вот только... Имшаэль едва сдерживается, чтобы не захохотать. Ему представляются распотрошенные тела эльфов из того клана; Имшаэль развесил внутренности на деревьях и пил кровь из треснувших трахей, но сколько их там было? Тридцать, пятьдесят? Меньше сотни, это точно. Пришло время играть по-крупному. — Я даже знаю, к кому тебе можно обратиться за помощью, — он мурлыкает в острое ухо, в гортани клокочет смех. Заканчивая фразу, Имшаэль касается кончика уха языком, словно в какой-то странной ласке. Конечно же, его визави отшатывается. — Ты отвратителен, демон. — Дух выбора, — привычно исправляет Ишмаэль, которому совершенно все равно, как его называют. Хоть огром. — Ну ты, конечно же, можешь выбрать кого-то другого, вот только, с учетом того, что поменялось в мире, выбор у тебя невелик. Твои друзья далеко. Ты совсем один — маленький, слабый, жалкий. Или... может быть, доверишь мне поиграть с твоей сферой и выполнить твою мечту. — Ни за что, мерзкая тварь. Только попробуй что-нибудь устроить. Ma halam (тебе конец). Ma emma harel (тебе стоит бояться меня). — Тебя и так достаточно боятся, — напоминает Имшаэль. Он знает, выбор этого бедолаги уже сделан. Самое время отправиться к другому — пожалуй, столь же несчастному. * Ему неуютно в чужом теле. Тело похоже на готовый лопнуть кокон. Кое-где кожа надорвана, в ранках проглядывает темное и струится грязно-белесый сок. Наверняка, мучительно — прорастать сквозь собственную оболочку, рождать истинного себя из подделки, чувствовать себя же тесным костюмом. К тому же, оно женское, а он называет себя в мужском роде через раз, сбивается и путается. Ишмаэль следит за ним неделю или десять дней, прежде чем заговорить. Фальшивая женщина бродит по улицам каменного города, вглядывается в лица прохожих; кажется он-она чует Имшаэля, оборачивается, нервно перебирает пальцами и зло кривит рот. Когда-то, пожалуй, он смог бы подчинить Имшаэля своей воле. Но время никого не жалеет... кроме тех, кто вечен. Имшаэль обнаруживает себя вечером в трактире. Это грязное и заплеванное заведение, на полу слой земли и портовой слякоти, стены потемнели от копоти, скамейки и столы вытесаны из дешевого дерева и липнут, когда на них садишься или кладешь руки. Трактир битком набит ворами и убийцами, несколько тощих эльфийских шлюх робко жмутся к стенам в надежде, что их не просто изнасилуют толпой, но еще и подкинут за это пару-тройку монет; риск того стоит, можно отряхнуться и купить на монеты хлеба. Наемники выразительно блестят кинжалами. Имшаэль вздыхает: ему нравятся подобные места, здесь всегда столько желаний и столько возможностей выбрать. Впрочем, не стоит отвлекаться по мелочам, когда перед ним важная цель. Тот, ушастый, расстроится, если узнает, что Имшаэль подвел его. К тому же, не в привычке духа выбора нарушать обещания. Другое дело, что каждый выбор влечет за собой последствия. — Привет, — Имшаэль подсаживается к лже-женщине. Она — он, не стоит называть его именем истрепанного тела; оно скоро сойдет, как гнилое мясо с костей разбухшего утопленника. Уже сейчас приходится прятать дыры: из округлого женского плеча торчит другое, сухопарое и острое, словно выломанное, груди покачиваются, словно пара пустых мешков. Броня не спасает: фальшивая женщина только сильнее напоминает восставшего из могилы мертвеца. — Демон, — шипит она-он. — Недозволенный. Ну вот, все снова. Имшаэлю начинает надоедать, право. — Я дух выбора, ты ведь меня помнишь, — он едва не называет по имени, поддельная женщина оборачивается, отчего кожа на шее рвется со звуком, похожим лопнувший рыбий пузырь. — Неважно. Убирайся. Perite (отъебись — лат). Имшаэль морщит нос: — Фу. Это грубо. Я, между прочим, по делу. — «По делу». Futue te ipsum! (выеби себя — лат). «Почему у них с годами так портится характер? Почти это тело», — Имшаэль снова кривится, словно впрямь оскорбленный словами или, может, трупной вонью, отчетливо пробивающейся даже сквозь общий смрад трактира. Имшаэль вытаскивает из-за пазухи сферу и показывает ее. За соседним столом толстый гном разворачивает тряпицу и демонстрирует блестящий серебристо-синий порошок высокому худощавому человеку с залысинами. У того болезненно блестят глаза, а при виде порошка расширяются зрачки. Точно так же, как у собеседника Имшаэля. Каждому свое. — Откуда у тебя это, демон? — Какая тебе разница? Поскольку я дух выбора, то предлагаю эту вещь тебе. Сделать выбор: открыть ее, несмотря на риск, или же... — Имшаэль пожимает плечами. — Клопов в здешних кроватях не так уж много, верно? Можно и потерпеть... Фальшивая женщина часто дышит открытым ртом. Трет лоб, вместе со скальпом отходит клок рыжих волос. Мужчина за соседним столом ведет себя точно так же, глядя на порошок. Сколько сходства в этом мире, философски размышляет Имшаэль. Сфера вполне вероятно, убьет его собеседника — то, чего хотел бы эльфийский спаситель. Или нет. Лириум тоже убивает, а еще сводит с ума, а еще. — Canis matrem tuam subagiget (псы ебали твою мамашу — лат). Еще одно ругательство. Эльфийские более благозвучны, чем те, что на арканум. Имшаэль слышал худшее и на том, и на другом. Конечно же, его собеседник тянется к сфере. Человек рядом — за лириумом. Имшаэль складывает один плюс один. И еще один. Три. Хорошее число. — Если у тебя получится, я дам тебе кое-что еще. Оно красное. И запомни того парня, — Имшаэль кивает в сторону жадно собирающего крупинки порошка соседа. Трясущиеся руки у обоих. Сфера или тусклая отрава из глубин — никакой разницы. Третий не здесь, но и он ничем не отличается в своей жажде свободы и благоденствия для давно умерших либо неузнаваемо переродившихся собратьев. О, Имшаэль не ошибался: мир стал только веселее за тысячи лет; пожалуй, он простил Вирнена за то, что тот призвал и привязал его. Уже весело. Будет еще веселее. Две реки впадают одна в другую, присоединяется третье и будет море. Имшаэль так долго ждал этого сплетения. — Вы друг другу понравитесь.