Однострочники и не только

- В твоей книге написано о драконах. Ревка хихикает. У нее блестящие глаза зараженного скверной – или просто сумасшедшего. Боль заставляет ее монотонно кричать на одной ноте – «помогите, помогите»; затем приступ отступает, и Ревка становится почти прежней. Разве – излишне-веселой, неестественно-любопытной, в минуты возвращения она напоминает Квентину дитя, и это сравнение сжимает его сердце железными тисками. Она никогда не была «ребенком». Даже в шестнадцать – он запомнил ее взрослой, рассудительной. Самоотверженной тоже; «наследие Амеллов не так уж значимо по сравнению с тобой», сказала она, когда Квентин с неуклюжей заботой-влюбленностью пытался оттолкнуть ее. «Мы не можем быть вместе», - твердил он, пленник, маг Круга. «Можем», - матерински-спокойно возражала Ревка. Теперь она кричит или танцует в заброшенном доме на окраине Старкхевена. - В твоей книге написано о драконах, - повторяет Ревка, переворачивая истонченные временем страницы фолианта. Кое-где закладками в нем – капли крови. Или слез. Квентин умеет сдерживаться, отсчитывая месяцы, дни и часы. Почти всегда сдерживается. Почти. - Это… тевинтерская книга. Квентин совсем не умеет врать. Объяснять – тоже; одна из причин, по которой никогда не выдерживал учеников, разве – упорный орлейский парнишка Гаскар до сих пор увивается за ним, как кот за куском сала. - Драконы – просто… символы. Квентин обнимает Ревку, мученически и любовно трогает острые плечи, режуще-выпирающие лопатки – она никогда не была худой, но сейчас превратилась в скелет, словно умерла прежде смерти. Она вскидывает свой серебряный, сияющий взгляд. - Я хочу быть драконом, Квентин. Квентин кивает. Он привык к болезненному бреду умирающей жены – все, о чем он может молить (несуществующего!) Создателя: только не прямо сейчас, пожалуйста, пусть бред не перейдет в монотонный бессмысленный вой. - Возьми свой скальпель и разрежь меня, - Ревка выворачивается из объятий, прикасается к лопаткам, нетерпеливым движением сдергивает одежду, трогает темные соски – ее крупные тяжелые груди превратились в мятые тряпки, но Квентин становится на колени, прижимаясь лицом, целует и шепчет: все хорошо, я сделаю, как ты скажешь. - Разрежь и пришей мне крылья – как у дракона. Я хочу летать! – выкрикивает Ревка. Открытый рот пахнет погребной гнилью. Пахнет пеплом – погребальным костром. - Я хочу летать, слышишь? Квентин целует ее. Он думает о том, что привык к запаху разложения – но никогда не привыкнет к смерти. - Да. Он закрывает глаза, и обнимает Ревку. Она затихает, постепенно сжимаясь в позу зародыша. Он укладывает ее на кособокую кровать, укрывает колючим шерстяным одеялом и ложится рядом, чтобы сухими глазами, без сна, уставиться в потолок. - Обещаю, - повторяет Квентин. – Я спасу тебя. И у тебя будут крылья.