Однострочники и не только

Написано для Wintersend:Danarius Team Ключ: 15 Персонаж - душа Древнего Бога, осознание себя Название: Сoming home Пейринг/герои: Данариус, Корифей Категория: джен Жанр: POV, сharacter study (и сонгфик до кучи)) Рейтинг: PG-13 Размер: драббл, 980 слов Я звал его, а он — меня. Он спал, я - бодрствовал. Он изменился, я... трудно сказать, прошлое размыто, как сама Тень, и все же осознание не похоже на пробуждение; скорее на возвращение домой — в твоем доме живут другие люди, частично вырублен частично перекроен сад, а вместо прохладного пруда с кувшинками — пристройка для гостей. Ты понимаешь, что жена успела оплакать тебя, выйти за другого и нарожать детей, а у тех — свои дети; незнакомые люди смотрят недоверчиво, малыши прячутся за мамкины юбки и показывают пальцем... но это все равно твой дом, твое небо и земля. Ты возращаешься и садишься на прогретый солнцем камень, закрываешь глаза и зовешь того, кто зовет тебя. Он помнит правду. Он узнает в любом обличие. Мне потребовалось тысячи лет — плюс сорок три года, чтобы вернуться. Однажды я был смертельно болен, единственным лекарством стала гибель — не то, чтобы я осуждал своих убийц, порой смерть действительно правильное решение. Из благословения мое имя выгнило в проклятие, и потомки тех, кто возносил мне хвалу готовы извергнуться ненавистью: в новом мире так удобнее. Новые законы запретили все, что связано со мной и памятью мира, и те немногие, кто осмеливается обращаться ко мне, вынуждены скрываться, словно воры; даже здесь, в стране магов — у меня дома. Даже здесь к помнящим меня относятся настороженно. Даже здесь меня-прежнего и меня-истинного — тысячи лет плюс сорок три, - опасаются. «Доброжелатели» присылали храмовников. Сам рыцарь-командор вошел ко мне в дом, закованный в доспехи, дрожащий под ними от страха. Он не решался отодвинуть забрало, а я ощущал запах лириума. - Господин Данариус, - сказал рыцарь-командор, кланяясь. Он не знал обо мне-настоящем, но проявлял уважение к магистру Сената. - Говорят, вы ведете себя странно последнее время. Храмовники имеют право проверить, не одержим ли ты; и я улыбнулся этому безликому в своем железном облачении человеку. - Я не одержим. Это правда: всего лишь вернулся. Храмовник стоял в дверях — снаружи в дом текла липковатая жара, пахнущая розами и кокосом, пели птицы. Закат залил доспех храмовника багрянцем, точно кровью. Горький запах лириума возвращал в прошлое. Лириум поет, но моя Песнь громче. Мой Первый слышит. Тысяча лет, сорок три года. Командор знал меня Данариусом — одним из сынов человеческих. Могущестенный магистр или последний бродяга в канаве — велика ли разница? Командор простоял еще немного, а затем развернулся, грузно звеня железом. Тогда я понял: нельзя задерживаться. Я вернулся домой — чужаком, безымянным, отверженным. Я должен найти того, кто помнит мое имя и признает в любом обличье; в неизбывной тоске, похожей на смертный сон, он вопиет ко мне. Той ночью я не смог уснуть. В комнатах чадили золотые курильницы, а я босиком спустился по мраморным ступенькам под огромную красноватую луну и звезды. Колкая трава щекотала ступни. В зарослях верещали цикады. Мир изменился — и остался прежним. Пора было объяснить это ему, верному мне. Я звал его, а он меня. Однажды он исполнил мою просьбу, но мы все проиграли этот бой и стали изгнанниками. Он все еще предан мне. Я не стал дожидаться утра. В Сенате поползут слухи. Мне все равно. В порту мерно покачивались на грязных прибрежных волнах корабли, и капитану с исчерченным шрамами лицом было все равно, кто я такой — предупредил лишь, что в Киркволле задерживаться не собирается, так что обратно не повезет. Я промолчал. Он, кажется, заметил посох — или даже печать магистра, и отстал; а может быть, подействовал золотой. Мы приплыли в порт Киркволла на восходе, и казалось, будто исполины-статуи приветствуют меня — память камня и бронзы не столь мимолетна и изменчива, как человеческая. Статуи казались живыми — поднимали головы, дышали, моргали вслед, оптическая иллюзия, которую отметил и капитан. - Идите уже себе, - он буркнул издалека, потому что со звериной чуткостью заподозрил «неладное», и держался последнее время подальше; только страх мешал ему спустить «нехорошего» пассажира за борт. Я улыбнулся напоследок, а он, кажется, плюнул вслед. Тысячи лет и сорок три года; Киркволл стал иным — и не изменился вовсе; точно так же, как и Минратоус, точно так же, как и весь Тедас. Солнце и звезды прежние. Люди... наверное, тоже. В паршивой таверне с намекающим на постоянных клиентов названием «Висельник» я узнал, куда идти дальше. Там были еще люди; какой-то гном с золотой цепью на шее потом подошел ко мне, спросил — почему мне надо к Виннмаркским горам. Я ответил правду: потому что меня ждут там. Кажется, ему не понравился ответ. Я шел пешком — босой и оборванный, словно монах-отшельник. Теперь мольба стала исступленным детским плачем, и я торопился, успокаивая: уже здесь, совсем рядом. Однажды я услышал агонизирующий вопль. Мой Первый проклинал меня. Я остановился посреди серо-рыжих камней — железо и ржавчина давили тисками. Мой Первый бился в агониии, не слыша ответа. Но я ведь здесь, так близко. Древняя крепость напоминала гробницу, но внутри оказалась пуста и заброшена — только трупы гномов и уродливых тварей были раскиданы по этажам. Крепость пахла пылью и свежей кровью. Меня охватил страх. Нет, повторил я себе в очередной раз, Первый отмечен печатью моей; она — бессмертие. Я спускался к сердцевине каменной тюрьмы, а потом нашел его. Мертвого. Искореженного — словно кто-то вырезал из плоти ленты и вплетал в них куски камня и железа, а потом долго жег, вплавляя мертвое в живое, смешивая и соединяя. Он был другим, мой Первый, я ведь... помнил. Не мог ошибиться. Его пустые глаза слепо таращились в пустоту. Я тронул холодные веки, а затем укрыл с головой покрывалом огня — его несчастное истерзанное тело заслуживало покоя. Тысячи лет, думал я. И сорок три. Боги оплакивают своих мертвых пророков? Наверное, мне следовало оплакать Первого, а я мог лишь сидеть рядом, ненавидя слабую человеческую оболочку, в которой возродился; иногда ты возращаешься домой, и обнаруживаешь пустоту, кости и пауков. Я — плоть и кости этого мира. Я — дракон Тишины. В той тюрьме я понял, что тишина неотвратимей смерти, страшнее Мора и горше предательства. ...Но потом я вновь позвал его, и услышал ответ.