Вензель твой в сердце моем...

Я — ведьма. Я танцую на углях волшебный танец, что приносит удачу… Интересно, почему все ведьмы в конце обязательно должны сгореть на костре инквизиции, Ёмицу?.. Вольные стрелки — самая свободная каста среди людей, лишающих других жизни за деньги. Киллеры не принадлежат к мафиозным семьям, бандформированиям или организованным преступным группировкам — они работают на себя и только на себя. Сами выбирают, какой заказ выполнять, сами решают, какую назначить таксу… Нет, конечно, временами приходится выполнять заказы «сильных мира сего», которые им покровительствуют, но это не забирает свободу — просто немного ее ограничивает. У тех же, кто вступает в кланы, свободы не остается вообще. Я лишилась своей свободы два года назад. Киллер, потерпевший неудачу, раненый и готовящийся умереть, — не лучшее приобретение для сильнейшего мафиозного клана, но почему-то Вонгола меня приютила. Точнее, заставила вступить в их ряды, поставив перед простейшим выбором: или я работаю на них, или меня уничтожит пятый по силе итальянский клан, чьего лидера я не сумела устранить. Глупо, так глупо… Птица попалась в клетку, и ей перебили крылья. Только вот лишила неба меня не Вонгола — руководитель ее разведорганизации, Савада Ёмицу. Ты. Ты сломал мои крылья, и знаешь, я не жалею. Даже сейчас. Ведьмы обречены на костер, они знают это с самого начала. И они идут к нему с гордо поднятой головой. Только вот не знают, зачем… CEDEF — внешняя консультационная организация Вонголы, по большей части занимающаяся разведкой и бесшумным устранением неугодных семье людей. Наверное, именно из-за «бесшумности» меня и назначили в этот отряд: я всегда любила работать с ядами. Многие сказали бы, что это нечестный метод работы, грязный, да и вообще не заслуживающий внимания из-за невозможности нанести ответный удар — собственно, в Вонголе как раз об этом и шептались. Но эти странные «честные мафиози» забывали, что в нашем деле главное — эффективность, главное — ликвидировать цель. Остальное не важно. А если дать объекту шанс на сопротивление, вероятность ликвидировать его упадет. Это простая арифметика, законы чести и прочая чушь здесь ни к чему. Да и о какой чести может идти речь среди мафиози? Я ошибалась, когда думала, будто все они притворяются. Ты не притворялся никогда. Убивал врагов без жалости, но каждый раз после операции искренне жалел, что нельзя было поступить по-другому. Ты не лицемерил. В нашем изначально прогнившем кровавом мире, покрытым струпьями несбывшихся детских надежд, ты на самом деле жалел, что угасают человеческие улыбки, не важно, будь то улыбка друга или врага. Ты всегда был для меня загадкой, Ёмицу. А еще ты никогда не считал мои методы убийства «грязными». Ведьмы любят огонь: они варят на нем зелья и чертят на пепле проклятия. Они осыпают искрами головы врагов и танцуют ритуальные танцы на углях. Но они не хотят сгорать. Не хотят… и всё-таки сгорают. Странно было смотреть, как после операций с летальным исходом ты возвращался в кабинет, поднимал со стола всегда стоявшую на нем фотографию жены и сына и, не глядя на изображение, клал фото в самодельной рамке лицами вниз. Словно боялся, что они будут укорять тебя, если не отвернутся. А затем ты выпивал пару глотков виски и начинал старательно тереть глаза большими пальцами, словно это могло помочь выскоблить из памяти лишние воспоминания. Кровь. Боль. Проклятия… Ты всегда был слишком добрым, наверное, твоя семья была еще добрее, потому ты и прятался от них. Но не от нас — от своей второй семьи, CEDEF, ты никогда не прятался. Просто встряхивался, словно скидывал с плеч слишком тяжелое покрывало из ненужного чувства вины, смотрел в окно и шел в конференц-зал — разбирать прошедшую операцию. Ты больше не тер глаза, ведь ты умел принимать себя таким, какой ты есть. И я хотела у тебя этому научиться. Ведьмин танец — единственное, что может гарантировать удачу тому, для кого она танцует. Вот только ведьмы не умеют танцевать для себя. Первой моей ошибкой стало то, что я согласилась вступить в CEDEF. Надо было отказаться и бежать из страны: на пару месяцев затаившись в какой-нибудь горячей точке, не важно, на чьей стороне, я сумела бы восстановиться и вернуться в строй, на вольные хлеба. Но я решила не рисковать и прогадала. Второй ошибкой была попытка присмотреться к новому начальнику: слишком сильно образ Савады Ёмицу, честного мафиози, ломал мои стереотипы. Я уже не знала, чему верить, не знала, что на этом свете истина. Правдивыми казались только твои слова и поступки — твоя скорбь по умершим и решительные приказы об уничтожении целых кланов. Я не понимала этого сочетания, да и сейчас не понимаю, но оно притягивало меня магнитом. Третьей ошибкой стало то, что я влюбилась в своего начальника, который был старше меня на десять лет, боготворил свою жену и сына и видел своих подчиненных насквозь. Впрочем, хотя бы четвертой ошибки мне удалось избежать: я не показывала тебе своих чувств, как, впрочем, не открывала душу ни единому человеку в мире. Так проще: чем крепче ты затянешь цепи на своем внутреннем мире, чем крепче запрешь на нем замки, тем меньше шанс получить ранение в саму душу. Даже ранение в голову можно пережить, а вот если стреляют в душу… это намного хуже. Хотела бы я быть такой же сильной, как революционер Камо: он переносил любую боль так, словно не чувствовал ее. Впрочем, это касалось лишь боли физической. Интересно, а выстрел в душу он сумел бы пережить, не поведя и бровью?.. Ведьмы корчатся в огне и исчезают бесследно. О них забывают, их имена растворяются в небытии. И только пепел оседает на землю не там, где того хочет ветер, а там, где того хочет черная, истлевшая душа сгоревшей танцовщицы… Ты никогда не пытался ранить меня, Ёмицу. Наверное, за всю жизнь, ты был единственным человеком, который ни разу не воткнул мне нож в спину — ни в прямом, ни в переносном смысле. Ты не смеялся, не перемывал мне кости, не считал недостойной твоего общества… и в то же время не сводил общение к деловому партнерству, когда важен лишь заключенный контракт или отданный приказ. Ведь для тебя CEDEF была семьей, и каждого из нас ты ценил. Порой посылал на смерть, но потом запирался в своем кабинете и пил гораздо больше виски, чем когда умирали враги. Это была еще одна грань твоей странной честной доброты. И мне она нравилась даже больше остальных. Я никогда не признавалась в любви, ты не подавал виду, что знаешь о моих чувствах, и мы вместе убивали неугодных Вонголе людей, а потом ты их жалел, а я жалела тебя. Глупая жизнь, но такая пленительная… Она перебила мне крылья. Я перестала искать пути к отступлению и на самом деле стала частью Вонголы. Наверное, только ради тебя. А впрочем, что значит «ради»? Одним работником больше, одним меньше, это не критично. Я осталась в CEDEF из-за тебя. И это было моей главной… ошибкой? Может быть. Но, к сожалению, я так не считаю. Даже сейчас. Ведьмы — проклятые создания, вот и всё. Они прокляты при рождении и не имеют права надеяться на счастливый конец. Но они знают, что могут сгореть не из прихоти инквизитора, а ради… ради чего? Наверное, ради того, что дорого… Дверной замок громко щелкает, я открываю глаза. В этом подвале как всегда темно, но сейчас вспыхнет лампочка, и фальшивый свет озарит неприглядную картину. Я знала, что всё примерно так и закончится, только всё же мечтала о пуле в лоб… Но меня поймали, когда я проводила разведку. Это моя ошибка, и я заплачу за нее сполна… Железная дверь медленно, со скрипом отворяется. Входят двое — те же, что и в прошлый раз. Те же, что и до этого. У меня уже нет сил сопротивляться, да и какой в этом смысл? Кандалы крепко держат запястья, приковывая их к потолку, а лодыжки зачем-то фиксируют похожие кандалы, оснащенные короткими цепями. Вырваться из подвешенного состояния невозможно, и нижние кандалы ни к чему, если не собираешься пытать пленника… Мне вот не повезло. Ёмицу, интересно, сколько я уже здесь, в этом подвале? Они хотят знать детали твоего плана, чтобы защитить своего босса. Можешь не волноваться, они ничего не узнают, просто… сколько осталось до претворения твоего плана в жизнь?.. Я уже потеряла счет времени. В камеру завозят тележку с прутьями разной толщины и… горелкой. Сглатываю. Только не закрывать глаза, только не показывать слабость… Я всегда восхищалась Камо — знаменитым революционером, который терпел ужасные пытки, не давая окружающим понять, что чувствует боль. Да, всё правильно, думай о нем, думай о Камо, девочка… Тебе нужен образ, который помогает терпеть. Конечно, я далеко не такая сильная и буду кричать, так же, как в прошлый раз, так же, как и до этого… А «так же» ли? Каленым железом меня еще не жгли. Нет-нет-нет, думай о самом сильном человеке, которым восхищаешься, о том, чей образ помогал терпеть всё, что было до этого. Думай о Камо. Да… Запах нагревающегося металла больно саданул по ноздрям. Черт… — Просто расскажи нам, что затевает ваш отряд, и мы тебя убьем, — ласковый, как патока, фальшивый голос палача. — Убьем быстро и безболезненно… Какое сладкое слово… Какое заманчивое предложение! Я бы ответила «да», не задумываясь, всего год назад!.. Год назад. Вот только то время уже не вернуть. И почему я не согласилась умереть вместо вступления в Вонголу? Умерла бы быстро и без боли… Боль. Болевой шок. От него ведь тоже можно умереть. — Опять молчишь. Что ж ты немую-то всё время из себя корчишь? — смех второго вызывает злость, но уже едва различимую. Только воспоминания о прошлом и боль сейчас яркие, всё остальное — просто миражи… — А когда время приходит, кричишь как заведенная! Может, всё-таки скажешь то, что нам нужно? Избавишь и себя, и нас от проблем… Я молчу, чтобы избавить от проблем кого-то более важного. Но… — Что же мне прижечь первым? Раскаленный прут придвигается к коже на животе. Черт, черт, черт… — Живот? Грудь? Он поднимется выше, всё так же издевательски не касаясь кожи, но заставляя тело судорожно дрожать. — А может, выжечь тебе глаза, а? Прут прямо перед моим лицом. Капли пота падают с кожи холодным дождем. Что. Мне. Делать? Камо бы не отвернулся. Он бы улыбнулся, он бы… а ты? Что бы сделал ты, Ёмицу? Закрываю глаза. Знаю, так нельзя, надо держать палача в поле зрения, чтобы боль не была внезапной, но… я вижу твое лицо. Сильное, волевое, спокойное… Ты потираешь глаза большими пальцами, а на столе стоит еще полный стакан виски. Фотография семьи перевернута — и хорошо, не хочу их сейчас видеть. Ты… когда-нибудь меня вспомнишь? — Начнем со спины! А потом и до глаз доберемся… — тихий шелест, словно в иной реальности. Ты подносишь бокал к губам и залпом осушаешь его. Не волнуйся, Ёмицу. Я не выдам твоих секретов. Ведь в этот раз ты сам поведешь группу в бой… — Аааааааа!!! Черная лавина боли. Боли-боли-боли-боли! Я не смогу, не смогу, это ад! Ад, ад, ад, ад! Я не сумею… Где-то словно поставили на стол бокал. Я должна суметь… Я просто ведьма. Одна из многих. И я танцую на углях последний танец — только для тебя…