Вензель твой в сердце моем...

Закат отражался на поверхности пруда ярким многоцветьем, словно водную гладь укутали в лоскутное одеяло. Холодный ветер срывал с деревьев пожелтевшую листву и разбрасывал по узким аллеям, стараясь похоронить под ней вязкую грязь. Парк превращался в болото, сам того не замечая, и люди всё чаще обходили его стороной. Но не мужчина, стремительно приближавшийся к скамейке у пруда. Склонив голову и втянув ее в плечи, мужчина поднял воротник спортивной куртки, натянул вязанную шапку, получше пряча уши в тепле мягкого полотна, и, глядя на асфальт, укрытый разноцветными грязными листьями, приблизился к лавочке. Пруд смотрел на закатное небо безразличным пустым взглядом, способным лишь отражать то, что видит. Взгляд Моретти был почти таким же. Мужчина сел на самый край лавочки и тяжело вздохнул. Женщина, сидевшая рядом, поправила складки длинной шерстяной юбки. Неестественно стоявшие ноги не почувствовали прикосновения. — Мы любили этот парк, — тихо сказал Моретти, глядя на пруд так же, как тот смотрел на небо. Безразлично. — Любили, — эхом отозвалась женщина. Повисла гнетущая тишина, и лишь ветер беспощадно обрывал с деревьев листья, все без разбору: и желтые, и еще не успевшие умереть. — Больше я сюда не приду, — наконец прервал молчание Моретти. Закат окрашивал его бледную кожу в тускло-розовый, абсурдно неестественный цвет, подчеркивая острые скулы и впалые щеки. Он делал мужчину похожим на мертвеца. Женщина лишь вздохнула. — Зачем ты тогда это сделала, скажи, а? — тишина казалась ему сейчас невыносимой, он хотел заполнить ее хоть чем-то… хотя бы обвинениями. — Зачем ты полезла в эту проклятую лодку одна?! Да, мы договорились, что встретимся тем вечером, но я же позвонил — у меня было задание!.. Он прикусил губу и замолчал. Она не ответила. Они оба знали, что он винит себя, но не срываться на нее сейчас у него просто не получалось… — Всегда думал, что раз я мафиози, то это я в наибольшей опасности. Перестрелки, разборки с другими семьями… мне не раз доставались пули, — ему вдруг показалось, что он на исповеди, но в пустом парке с безразличным ко всему прудом исповедоваться… кому? Той, кто больше сюда не придет, как и ты? Так глупо… Но так необходимо. — А я всегда за тебя боялась. Стоило лишь телефону зазвонить, кидалась к нему сломя голову, — прошептала она. Ей эта исповедь тоже была необходима. Несмотря ни на что… — Но я ведь всегда возвращался цел и невредим. Все раны залечивались быстро. А ты… Ты ведь была фотографом — это мирная работа. Я никогда не думал, что с тобой может что-то случиться! Это ведь… это ведь глупо, бояться ходить по скользким улицам, думая, что сломаешь себе позвоночник! Он судорожно сглотнул, руки сжались в кулаки. Женщина вновь разгладила складки на юбке и, закусив губу, подавила тяжелый вздох. Холодный ветер пробирался под ткань, но ничуть не холодил кожу тонких бледных ног. — Мы ведь так хотели встретить вместе закат Дня Мертвых, — прошептал вдруг Моретти. — Это же твой день, — еще тише ответила она. — Только ты умеешь притворяться мертвым во всем вашем клане. Да так искусно!.. Когда ты останавливал сердце, и я делала фотографии, все говорили: «На них же мертвец! Настоящий труп!» Так смешно было… Она снова закусила губу, он провел ладонью по лицу и потер глаза, словно пытался выцарапать из них песок, застилавший обзор. А затем почти неслышно спросил: — Зачем? Она не ответила. Лишь листья пробежали по аллее парка и утонули в прозрачно-алой воде. — Зачем? — повторил он громче. — Я же позвонил, сказал, что буду на задании! Зачем ты полезла в эту лодку, зачем встала в ней?! Мы могли прокатиться на лодке и полюбоваться на закат в другой день — в любой другой! Почему ты не дождалась меня?.. Ты же знала, что пруд мелкий! Небо вглядывалось в зеркало, любуясь собой, но не могло радоваться виду: сквозь фиолетовые, желтые, розовые, красные полосы проглядывала умиравшая осока и темное каменистое дно, усыпанное камнями. Дно со множеством острых осколков некогда огромных скал… а может, и не скал вовсе? А может, то были частицы карьеров, или когда-то в древности неандертальцы приносили на них жертвы своим богам?.. Не важно. Свою жертву в этой эре они уже получили: женщина, выпавшая из лодки и сломавшая позвоночник, стала отличным завершением многотысячелетней истории безучастных ко всему минералов. — Почему ты встала в лодке, почему не удержалась под порывом ветра, почему?! — Прости… Ветер на секунду затих. Мужчина тряхнул головой, словно ему дали пощечину, встал и медленно побрел к кромке воды. Глядя на тихо колышущуюся осоку, он испытывал отвращение к породившему ее водоему и вместе с тем болезненную ностальгию: именно здесь он впервые встретил ее — женщину, сумевшую растопить слишком часто останавливающееся сердце «мертвеца»… — Прости, что меня не было рядом, — вдруг сказал он. Она закрыла глаза и ничего не ответила. Кого здесь можно винить? Лодку, ветер, воду, мужчину, ради которого готова на всё? Или всё же саму себя? — Прости, что не смог предотвратить… всё это, — слова давались с трудом, словно в горле застрял один из жаждущих человеческой крови камней. — Ты не виноват! — она сглотнула и рванулась было к нему, но тут же упала обратно на сидение и закрыла лицо руками. — Ты ни в чем не виноват… — Я только одного не понимаю, — прошептал он. — Почему? Почему ты встала тогда в лодке? В его голосе больше не было ни обиды, ни раздражения, ни злости — только чувство вины. Всепоглощающее и бесконечное, как провал в бездну. — Поэтому я сегодня здесь… Поэтому ждала тебя так долго. Я просто хотела отдать тебе то, что не получилось в тот день… Ветер усилился, осока зашумела, несколько мелких веток, плывших по воде, закружились в танце с опавшей листвой. Они накрепко приковали взгляд черных глаз, и вдруг… он заметил. Листья проплыли мимо старой коряги, наполовину затонувшей в мелком водоеме, и задели тонкий черный шнур. Шнур от фотокамеры. По спине мужчины пробежал холодок. Он сделал неуверенный шаг, затем еще один и еще. Он не почувствовал, как ботинки коснулись воды, не понял, когда она начала пробираться внутрь, холодя и без того замерзшую кожу. Моретти остановился лишь у сломанного дерева. Рядом с зацепившимся за ветку шнурком от фотоаппарата. — Нашел… — прошептала женщина, сидевшая неподалеку. — Ты всё-таки его нашел… Моретти потянул за шнурок и вытащил водонепроницаемую камеру из пруда. Закат догорал, и его последние сполохи беспощадно раскрашивали лицо мафиози в клоунские цвета. Хотелось плакать, но мужчина улыбался. Потому что он понял… — Ты ведь хотел увидеть этот закат. А я хотела показать его тебе, — разнес по парку ветер. И он вдруг почувствовал, как слезы подступают к глазам. Нажав на клавишу просмотра кадров, Моретти глубоко вздохнул, словно перед прыжком в воду. На экране высветилось несколько сохраненных в памяти снимков. Но ни один из них не отражал и небо, и воду одновременно: пруд был небольшим, и либо в кадр попадал край лодки, либо на нем почти не оставалось воды. Мужчина с нежностью и любовью смотрел на каждую фотографию, не замечая, как дрожат пальцы. Экран мигнул, показывая предпоследний кадр, и его сердце замерло — само по себе, без усилий и желания притвориться мертвым. С фотографии на него смотрела она: на фоне яркого, как огни карнавала, неба, она улыбалась ему, посылая воздушный поцелуй. Дрожащие пальцы скользнули по экрану, но не смогли поймать в свой плен застывшую в вечности улыбку. Последнее фото — прекрасный закат. Водная гладь, словно готовая прийти в движение по мановению пальца. Шумящие деревья, склонившиеся под ветром, но не сломленные, терявшие листву, но не самих себя. Удивительной чистоты разноцветное небо, превращавшее пруд в сказочную поляну самоцветов. Моретти улыбнулся. Ни края лодки, ни обрезанной воды — идеальная фотография… для него. Одинокая соленая капля упала в водную тюрьму. — Прости, — прошептала женщина. — Я так хотела подарить тебе этот закат… Мужчина вдруг почувствовал легкое прикосновение, словно что-то мягкое легло ему на плечи. На секунду он закрыл глаза, глубоко вздохнул, будто пытался запечатлеть это мгновение в памяти, а затем тихо, но четко сказал: — Спасибо. Его голос больше не дрожал. Винить стало некого. Она всего лишь хотела подарить ему кусочек счастья. А он всего лишь только что обрел прощение… — Люблю тебя… Моретти резко обернулся. Ощущение тяжести ладоней на плечах исчезло. Парк был пуст. Как полчаса до этого, как и полчаса после. Лишь одинокий мужчина с фотоаппаратом стоял по колено в воде и смотрел на старую лавочку. А в ушах его звенели слова, сказать которые было просто некому. Его невеста погибла месяц назад, сломав спину о каменистое дно и захлебнувшись закатной водой. — Я тебя тоже, — ответил он кому-то. Кому-то, растворившемуся в последних солнечных лучах. На небе загорались первые звезды.