Вензель твой в сердце моем...

«Здравствуй, Шоичи! Сейчас за окном так солнечно, что у меня даже болят глаза, но почему-то мне кажется, что когда ты прочтешь это письмо, будет лить дождь. Я сентиментальна, как и всегда, прости, но мы ведь любим дождь и радугу, что приходит за ним, правда? Хочу написать тебе кое-что очень важное, потому не стану на этот раз говорить о погоде на двух страницах… Знаю, ты сейчас усмехнулся. Я и правда такая зануда? Прости за это. Помнишь шестой класс младшей школы, Шоичи? Мы тогда впервые встретились, потому как именно в тот год я переехала с родителями в Намимори. Помнишь, как ты, рыжеволосый зеленоглазый мальчонка в очках с толстыми стеклами, пытался убежать от хулиганов, а я отвлекла их, бросив петарды им под ноги? Помнишь, как на следующий день в школе ты подошел ко мне и вместо «спасибо» положил на мою парту тетрадь со своими конспектами, зная, что учусь я просто ужасно? Помнишь, как я поблагодарила тебя и пообещала вернуть тетрадь, но после школы нарвалась на тех самых хулиганов и почти все мои учебники, вместе с твоей тетрадью, были закинуты ими в лужу? А может, ты даже помнишь, как я, давясь слезами, собирала их, и ты, заметив меня, подошел и молча начал помогать, а потом протянул платок и пробормотал: «Не реви: подумаешь, тетрадка!» Ты верно понял, что я плакала не из-за своих учебников, а из-за твоих конспектов, и это стало началом нашей дружбы. Ты усердно занимался, а я, желая быть на тебя похожей, пыталась соответствовать твоим требованиям и потому тоже налегала на уроки. Мы были неразлучны, но тебе мое общество становилось всё менее и менее интересным: ты ведь гений, а мне учеба всегда давалась с трудом. Вернее, точные науки, а вот историю и литературу я всегда схватывала на лету. В средней школе мы всё так же делали уроки вместе, у тебя дома, и ты помогал мне осилить физику и математику, а вот в старших классах наши пути разошлись. Ты выбрал математический класс, а я — гуманитарный, и, хоть мы и продолжали общаться после школы, общение это свелось именно к подтягиванию меня по сложным предметам, а рассказывать мне о своих изобретениях ты практически перестал, считая, что я просто ничего не пойму, и лишь демонстрировал их действие. Знаешь, мне хватало и этого, ведь ты был моим лучшим, да и, что скрывать, единственным другом. Но знаешь, я хоть и не понимала твоих объяснений, слушала их очень внимательно. Просто потому, что мне нравилось видеть в твоих глазах азарт и радостный блеск, которые появлялись, только когда ты говорил о науке. Просто потому, что я любила слушать твой ровный, спокойный голос, который всегда меня успокаивал. Просто потому, что я не хотела терять то, что нас связывало, — доверие. А потом наши дороги разошлись окончательно: ты покинул Японию и отправился учиться в Америку, в «Институт проектирования». Я же осталась в Японии и поступила в Токийский университет, мечтая стать литературоведом. Я ведь не была совсем уж идиоткой, просто являлась абсолютным «лириком», и точные науки мне не давались. Но знаешь, я писала тебе каждый день. Поначалу… Потом каждую неделю, потом раз в месяц. Просто потому, что ты отвечал всё реже и реже, и я не хотела отвлекать тебя от учебы своими глупостями. Я закончила университет и начала работать редактором в крупном издательстве, попутно продолжая учебу и начав писать диссертацию. Ты же вернулся, лишь закончив аспирантуру, и потому оба мы были обладателями докторской степени, когда встретились вновь. Ты порадовался за меня, но так, словно ожидал от меня подобного, и это меня удивило: ты ведь никогда не признавал литературу сложной и интересной наукой, да и меня умной не считал, а тут вдруг сказал, что я не могла не получить эту степень. Ты начал работать в Намимори, и я не понимала, что тебя связывало с Савадой Тсунаёши-сан и почему ты не уезжаешь из-за него в Токио, но это было и не важно: главное, что когда ты всё же наведывался в столицу, мы обязательно встречались у Токийской башни и гуляли целый вечер, болтая о твоих разработках и научных открытиях. Мне казалось, что вернулись старые добрые времена, и ты снова принял меня, но я ошибалась. Доверие с твоей стороны исчезло. Этими встречами ты просто отдавал какой-то непонятный долг, которого не было… Я не стану рассказывать в этом письме о том, как я узнала, что ты работаешь на мафию и являешься инженером семьи Савады-сан. Я лишь скажу, что решила доказать тебе, что мне можно доверять. Для чего? Просто для того, чтобы вернуть тот блеск твоим глазам, радостный блеск от осознания того, что тебя понимают и принимают, что ты нужен и важен… Ты ведь всегда был важен мне. Важнее всех на этом грешном свете… Но ты этого так и не понял, хотя твой IQ просто неприлично высок. Знаешь, Шоичи, я, как и в средней школе, помогала тебе всем, чем могла, но ты об этом, конечно же, не узнал, потому что я этого не хотела. Сейчас я могу вскрыть карты: с тем дипломатом, что помог тебе с поездкой в Италию от Японского научного сообщества, договорилась я, тем человеком, что уговорил твоего партнера-затворника из Токио начать выходить в свет ради продвижения вашего научного проекта, тоже была я. Да и много еще было мелочей, а говорю я тебе об этом сейчас не для того, чтобы ты вдруг в меня поверил: мне не нужна вера за подобные поступки. Я говорю это для того, чтобы неразгаданных загадок не осталось, ты ведь их не любишь, и очень долго гадал, кто же тебе так помогал, кто был, как ты говорил, твоим «ангелом-хранителем», но не мог найти ответ. Просто потому, что не верил в мою преданность и в то, что моего ума хватит на подобные вещи. Всё, карты вскрыты. Почти вся колода. Осталось перевернуть лишь последнюю. И знаешь, ей окажется червонная карта. Потому что я всю свою жизнь любила тебя, Ирие Шоичи. С того самого дня, как в шестом классе младшей школы ты помог мне поднять свой конспект из лужи и протянул носовой платок. С того дня, как проводил меня домой и впервые в жизни объяснил математику так, что я всё поняла. И сколько раз потом на нас ни нападали те хулиганы, что бросили твой конспект в лужу, мы всегда поддерживали друг друга и спасали от грусти, тоски и одиночества. Спасибо тебе, что был в моей жизни и позволял любить себя. Прости, что не смогла стать настоящим Другом, и ты мне так и не поверил. Прости, что не сумела понять суть твоих изобретений. Прости, что сейчас рассказала тебе обо всем этом. Просто не могла промолчать — не в этот раз. Я ведь всего лишь хотела дарить тебе улыбку, но не вышло, и когда ты сказал, что уезжаешь на три года в Италию для помощи своему другу Бьякурану Джессо, я поняла, что никогда не сумею стать тем, кому ты сможешь довериться. Просто потому, что они, твои настоящие друзья, тебя понимают, а я нет. И с этим я ничего поделать так и не смогла… Но кое-чего я всё же добилась. Мою книгу напечатали, а это хоть и небольшое достижение, по сравнению с твоими, но для меня это было недостижимой мечтой, к которой приблизиться помогла лишь моя любовь к тебе и стремление быть на тебя похожей хоть в чем-то. Хотя бы в полной отдаче себя любимому делу… Я отсылаю тебе этот сборник стихов: пусть ты и не любишь поэзию, возможно, какие-то строки придутся тебе по душе. Прости, я неисправимый романтик, и почти все они о тебе. Равно как и посвящение. «Человеку, который дал мне силы жить, творить и верить в себя». Это о тебе, мой милый Лис с хризобериллами глаз, скрытых за толстыми стеклами очков… Я посылаю тебе это письмо, книгу и всю свою любовь. Будь счастлив, обещаешь? Как я была в дни наших встреч, да и просто думая о тебе… Почему я пишу в прошедшем времени? Прости. Видимо, та карта всё же была предпоследней… Ты получишь это письмо, лишь вернувшись в Японию: я положила его на твой письменный стол, прости за вторжение. Но ты ведь дал мне ключ на экстренный случай, а это он и был. Просто я не хотела отправлять письмо в Италию заранее, боясь напугать тебя и оторвать от дел, а когда ты вернешься, отправлять его будет некому, потому что кроме тебя после смерти родителей у меня не осталось ни друзей, ни родных, ни близких. Ты был моей семьей, моей мечтой, моей Вселенной. А теперь я должна сказать «прощай», потому что за месяц до твоего отъезда у меня обнаружили рак головного мозга. И когда ты вернешься, меня уже не будет на этом свете, но помни, Шоичи, твой ангел-хранитель всегда будет с тобой, и всё так же будет издали приглядывать за своим милым Лисёнком. Просто теперь он будет делать это не из Токио, а с Небес, а ведь оттуда можно сделать даже больше. Например, послать порыв ветра, который высушит твои слезы, как твой платок в шестом классе высушил мои. Или радугу, которая раскинется за твоим окном и сумеет вызвать улыбку на твоих губах и радостный блеск в глазах, который я так и не сумела вернуть. Ведь ты любишь радугу: она несет в себе весь спектр цветов, а тебе всегда было интересно его изучать… Просто помни, Шоичи: я всегда рядом. И ты почувствуешь это, если просто улыбнешься. Прости. Прощай. Люблю…» Рыжий мужчина в сером костюме и очках с массивными стеклами, скрывавшими от мира усталые зеленые глаза, положил исписанный мелким изящным почерком лист на письменный стол у окна и сел в кресло. Провел рукой по волосам, взъерошив их, и посмотрел на черный монитор выключенного компьютера. Тяжело вздохнул и нажал на кнопку включения питания. Маска абсолютного спокойствия ни на миг не слетела с его лица. Однако как только монитор полыхнул белым, и на нем загорелась заставка рабочего стола, губы мужчины дрогнули, словно пытаясь сдержать эмоции, а затем на них появилась грустная, одинокая, но абсолютно искренняя улыбка. Он смотрел на монитор, на котором застыли двое тринадцатилетних подростков: рыжий несуразный мальчик и черноволосая забавная девочка, запускавшие первого изобретенного мальчиком робота гуманоидного типа. Дождь, ливший весь день и мешавший мужчине добраться из аэропорта домой, вдруг прекратился, и на небе засияло ясное, безмятежное солнце. Губы мужчины вновь дрогнули, а в глазах появились искорки радости. Радуга, раскинувшаяся за его окном, и впрямь сумела вызвать искреннюю радостную улыбку… — Это я должен просить прощения. Потому что думал, что ты не видишь ничего вокруг, кроме литературы. Ты так ее любила, так стремилась изучить, что я сдался и отдал тебя ей. Потому и отдалился. Потому и ненавидел ее. Потому и не видел, кто был моим ангелом-хранителем — просто не думал, что у тебя есть время на меня… Прости. Прости за то, что не сказал: ты всегда была моим ангелом. Просто ангелом. Я не умею красиво говорить, это твоя прерогатива, я — это лишь математические таблицы. Но я умею слушать красивые слова. Я понимаю их и знаю, что мне понравятся твои стихи. А вот тебя я почему-то понять не смог. Наверное, просто не верил, что такого зануду, как я, можно полюбить, и потому, как и ты, ушел с головой в работу. Но я всегда доверял тебе, просто не знал, как показать это: ты же знаешь, у меня проблемы с общением… А письма писал редко, потому что хотел выучиться как можно быстрее, чтобы вернуться домой, и времени больше ни на что не хватало. Я ведь закончил аспирантуру на год раньше, как и ты… Но я не верю, что уже поздно. Я просто скажу это, и ты услышишь, потому что я чувствую — теперь чувствую — ты рядом. Всегда рядом. Я тебя люблю. И всегда любил, с того дня, как ты расплакалась из-за моего конспекта. Улыбнись мне с небес, ладно? Голос мужчины замер в тишине одинокой пустой комнаты. Его глаза горели тоской и радостью одновременно, а на губах играла легкая, добрая улыбка. Ветер ворвался в приоткрытое окно и, взъерошив его волосы, нежно скользнул по щеке. Мужчина коснулся щеки кончиками пальцев и прошептал: — Спасибо за улыбку… ai-ni. Itsumo aishiteru… Ветер подхватил его слова и унес к небесам, всколыхнув лист бумаги на столе и страницы раскрытой книги. Взгляд мужчины упал на первую строку открывшейся страницы, и он прочел последние слова посвящения: «И пусть вокруг лишь тьма, помните, что свет всегда рядом, даже если его не видишь…» Он вновь улыбнулся, кивнул и погрузился в чтение, впервые в жизни любя, а не ненавидя литературу…