Вензель твой в сердце моем...

Холодный воздух был пропитан давящим металлическим запахом. Под ногами хрустел черный, похожий на пепел песок. Вечная ночь царила в небесах, освещенных луной. Кроваво-алой. Безразличной. Спокойной. Ветра не было давно — миллионы лет, с самого начала, с момента появления этого странного места. Мира, не связанного ни с одним другим и объединяющего их все. Мира Смерти. В безразличном Аду царила полная багряная луна, пугающая холодом пустота и давящее чувство беспросветного одиночества. И даже стоны душ, что мучились в кипящей лаве, бурлившей в кратерах вулканов, укрытых черным пеплом, не могли породить звук. Потому что песок, пыль, пепел — назови это как угодно — поглощали любые шорохи. Просто чтобы помучить грешников чуть больше. Они ведь это заслужили — так сказали весы, взвесившие черные и белые деяния их жизней. Возле одного из кратеров стояла женщина. Черные волосы, струившиеся по плечам шелковым водопадом, почти касались пепла. Почти. Ведь его лучше было всё же не трогать — ни единой клеткой организма. Тонкие длинные белые пальцы венчали черные когти. Острые. Опасные. Похожие на бритвы. Черное платье, подолом скользившее по пеплу, облегало стройную фигуру — тонкую, хрупкую, изящную. Полные алые губы искривляла надменная, жестокая, беспощадная усмешка. Эти губы не умели улыбаться. Они портили ледяной ухмылкой идеальное лицо с мраморно-белой кожей и чуть заостренными чертами. Глаза, цвета крови, огромные, манящие, сжигающие дотла, внимательно смотрели в центр кратера. На того, кто наслаждался купанием в лаве. — Закуро, знаешь, — прошелестели алые губы, не стараясь скрыть интерес в голосе, и магия адского существа заставила звук пробиться к ушам пленника. Она просто хотела с ним поболтать. Ведь она знала: он не будет стонать, не достигнет его голос ушей других грешников, как и ее собственный — тихий, вкрадчивый, — ты всё же очень любопытный экземпляр. Мне такие еще не попадались. Миллионы лет я пытаю грешников, и все они ломались — рано или поздно, но абсолютно неизбежно. А ты не ломаешься. Почему? — Потому, глупая девица! — усмехнулся аловолосый небритый мужчина с грубыми чертами лица, чье тело нежно ласкала лава. Пламенно. Больно. Жестоко. Но абсолютно бесполезно… — А конкретнее? — усмехнулась демонесса. — Ты ведь чувствуешь боль, я знаю. Вижу. Но ты умеешь ее терпеть. Да, болевой порог безумно завышен, но почему ты не сдаешься ни от каких пыток? Здесь, в моем мире, не действуют законы вашего. У тебя нет ни Пламени Предсмертной Воли, ни толстокожести, ни регенерации вашего мира — ничего. Ты дух, которому дали временное тело. И ты как все. Но ты терпишь. Почему? — Ха-ха! Ты точно тупая! — рассмеялся мужчина и облокотился спиной о раскаленные камни. «Ш-ш-ш», — сказала обуглившаяся кожа. Разнесся над долиной едкий мерзкий запах. Запах жженой плоти. — Ах, право слово, так даже интереснее, — плавно взмахнув рукой, задумчиво сказала женщина. Тонкие пальцы коснулись белой кожи ее щеки. Царап. По бледной скуле побежала багровая капля. Еще одна нотка упоительного металлического запаха в гамму остальных. Но кровь эта — демоническая. И она изначально была мертва. Не то, что у почти живых временных тел грешников. — Хо, ты еще и мазохистка? — рассмеялся Закуро. — Любишь боль? — А ты? — и хитрый прищур алых глаз. — Не твое собачье дело, дрянь, — хмыкнул мужчина и зевнул. Зевнул, сидя в лаве, с постоянно обугливающейся на спине кожей и тут же заживающей, чтобы обуглиться вновь. Ведь в аду новые тела грешников непрерывно регенерируют, чтобы пытки были вечны. — Ах, как грубо, — рассмеялась демонесса глубоким грудным смехом. — Мне это нравится. Я люблю порок, Закуро. — Может, ты и меня любишь? — усмехнулся мужчина, сверля брюнетку пренебрежительным, но заинтересованным взглядом не менее алых, чем у нее самой, глаз. — О нет. Любовь — это слишком светлое чувство, — покачала головой она и провела пальцем по царапине на своей щеке. Кровь на белой коже — как зернышко граната на снегу… — Для этого мира оно абсолютно не нужно. Никчемно. Бесполезно. Здесь есть место лишь боли. И, возможно, страсти, но ты не демон — ты грешник. А потому я не могу даже возжелать тебя, ведь ты жалок. — Ой ли? — ухмыльнулся мужчина и положил локти на красный от температуры край кратера. «Тшшш». Дивный аромат. Мерзкий. Тошнотворный. Но ей нравился. Как и ему. Это ведь иной мир с иными ценностями. Мир, где нет места любви, но есть место страсти. Мир, где ни к чему улыбки, но ценятся ухмылки. Мир, где не нужна доброта, но в почете жестокость. А еще — сила. Но достаточно ли силен грешник, чтобы стать подобием демона?.. Впрочем, даже если и достаточно, «подобие» — это лишь жалкая копия. Ведь так? — Закуро, ты такой забавный, — протянула женщина и медленно двинулась в обход кратера, неся перед собой на вытянутой руке багровую каплю, стертую со щеки. — И такой наивный. Мне это нравится в тебе. Хотя не должно. Ты сочетаешь жестокость, порочность, грубость, всё, что так важно и ценно, с удивительной наивностью. И потому она не становится отталкивающей. Но знаешь… я должна ее выжечь из тебя вместе с грехами, потому что иначе моя работа не будет выполнена. Шорох юбки по пеплу и последний шаг. Демонесса опустилась на корточки слева от мужчины, и губы ее изогнулись в хищном оскале. Она палач. Он жертва. Их роли неизменны. До того самого мига, когда колесо Сансары повернется, и душа его искупит грехи, до того самого момента, как грешнику даруют право реинкарнации и отправят на перерождение в мир живых — она будет рядом. Будет ласкать его… болью. Багровая капля, так похожая на рубин, задрожала в предвкушении. Тонкие пальцы потянулись к лицу мужчины. Лава застыла, обратившись в раскаленный камень, не давая ему пошевелиться, не давая отстраниться от Госпожи. От той, кто сильнее него. Но сильнее ли или просто обладающей большей властью?.. Закуро усмехнулся. По смуглой щеке скатилась капля пота. В Аду ведь всегда холодно, но в кратерах вулканов — неизменно жарко. «Пшш», — сказала соленая капля, упав на лаву и мгновенно испарившись. «Тщщщ», — сказала алая капля, коснувшись смуглой кожи. Она впитывалась в поры, проникая в плоть, в кровь, в само естество, ломая его, мучая, низвергая в пучину нестерпимой боли. Но аловолосый мужчина лишь стиснул зубы и ухмыльнулся. Ведь здесь это ценится. — Закуро, ты и правда Нечто, — протянула она, и подушечка белого пальца заскользила вверх по загорелой скуле. — Это мило. Демоническая кровь подчиняет временное тело грешных душ, руководит им, как ей нравится, мучает. Я впервые использую эту пытку на тебе, ты не привык к ней, но ты молчишь. Тебе так больно, так нестерпимо больно, но ты даришь мне усмешку. Мне пожалеть тебя? — И не надейся, дура, — процедил Раб. Хрусть. Кости выворачивало из суставов. Прямо там, в теле, иначе неинтересно. Тррр. Рвалась кожа, даря холодному воздуху новый металлический солоноватый аромат. Багровые капли бесшумно падали на застывшую лаву и с шипением испарялись, превращая соленый запах в жженый. Бах. Взрывались органы в сосуде под названием «мешок с костями». Никому не нужный. Греховный. Бесполезный. Но всё еще сильный. — Милый Закуро, почему бы тебе не сдаться? — шептали багровые губы, а тонкие пальцы зарывались в алые волосы. — Может, ты дашь мне услышать свой голос? Стоны — это дивная музыка. Спой мне, мой грешник… — Да пошла ты, дрянь… — голос хриплый. Дрожащий. Но не сломленный. — Ты и впрямь Чудо. Мы вместе уже год, а ты всё так же меня поражаешь. Но у нас впереди вечность. Вечность из мук. — Обойдешься. Реинкарнация… — Нет-нет, — перебила мужчину демонесса, — неверно. Реинкарнация не отнимет тебя у меня, если ты не искупишь свои грехи. Не раскаешься в них. Ты ведь знаешь. А значит, эта пытка продлится до тех пор, пока ты не сдашься. Понимаешь? Тишина. Пылавшие ненавистью, уверенностью и сарказмом алые глаза впивались в столь же прекрасного оттенка холодные, жестокие, в которых сквозило удивление и азарт. По смуглой коже градом бежали соленые прозрачные капли и исчезали в небытии, падая на раскаленную окаменевшую магму. Влажные алые пряди липли ко лбу, к шее, к вискам, и, подчиняясь притворно-ласковым, сладостным прикосновениям бледной ладони, следовали ее приказам. Тонкие пальцы перебирали послушные волосы Раба, а губы Госпожи искривляла довольная усмешка. «Он мой», — стучало набатом в ее висках. Да, он ее Раб, ее грешник, тот, кого она будет пытать вечно. Потому что он никогда не сдастся. Она прежде не встречала таких смертных: только демоны могли вынести ее дикий нрав. Только они могли усмехнуться, когда она прикусывала их губы во время поцелуя до крови. Прокусывала насквозь. И наслаждалась их болью. Но этот смертный — он так похож на демона… Почему? Она не знала. Но хотела узнать, хотела понять. Ведь она хотела быть уверена, что он не уйдет… — Закуро, скажи, — прошептали ее губы, и демонесса опустилась на колени. Тонкие руки обвили его шею, а губы коснулись бешено пульсирующего виска, — почему ты не сдаешься? Мне интересно. Скажи. А я никому не открою твой секрет… — Лживая тварь, — усмехнулся Раб и резко откинул голову. Удар. По пухлым алым губам побежала капля крови. Как сладко… — Это было забавно! — рассмеялась женщина, стирая кровь с губ. — Но мы ведь не хотим, чтобы столь ценная влага, как моя отравленная Адом кровь, пропала даром, правда, мой дорогой? Белые пальцы скользнули по смуглой груди, вживляя в тело Раба очередную порцию яда. Ладони, притворившись нежными, стирали бегущие по загорелой коже капли пота. Так возбуждающе… но только не в бассейне из магмы. — А еще говоришь, что я тебе неинтересен, — прохрипел Закуро. Боль. Адская, нестерпимая, ужасающая. Хруст костей, ломающихся и дробящихся. Бурление вскипающей крови. Рваное дыхание, опаляющее потрескавшиеся губы. Так чарующе… — Нет, ты неправильно понял, глупый! — рассмеялась демонесса. — Ты мне очень интересен. Как подопытный кролик. Но ты смертный, а потому как мужчина ты меня интересовать не можешь. Ведь ты не демон. «Но так похож», — промелькнула в ее сознании глупая мысль. — Ты просто никчемная… — Ой, не надо! — перебила женщина своего грешника. — Я не ночная бабочка: мне за это не платят! Но почему бы не развлечь себя время от времени? Вот только не с тобой, потому что ты не демон. — А тебе хотелось бы, чтобы я им был? — ухмыльнулся мужчина. «Да», — ответил разум. Но язык промолчал. Ее щека прижалась к его виску. Кончики пальцев заскользили по обнаженной мужской груди, царапая ее острыми когтями. Ее дыхание, морозное, как лед, холоднее жидкого азота, серебрило его виски, превращая пот на алых прядях в лед. Прямо в ванной из лавы… Демонесса обняла Раба со спины и прошептала: — Нравится, Закуро? Нравится боль? Вот что такое «любовь» демоницы. Это страсть, желание и боль. Вечная боль, которую ни один смертный не перенесет. Мои поцелуи жалят ядом, мои когти пронзают плоть любовника, мое дыхание замораживает легкие. Вот что такое наша любовь. И ты, простой смертный, захочешь обратно в эту чудесную ванну, если я соглашусь провести с тобой ночь. Ведь кровосмешение подарит тебе всю боль, что ты испытываешь сейчас, и еще бесконечную агонию сверх того. — А я не из пугливых, — рассмеялся Закуро хрипло. Кап. Пшш. Бабах. Трр. Хрусть. Тщщщ. И океан из мук. Почему же он такой сильный? Почему он не сдается? Почему? — Ты такой странный, — заморозило его висок ее дыхание. Рывок. Белые пальцы дернули за алые волосы, и мужчина вынужденно запрокинул голову. Алые глаза встретились. И поняли, что не сдастся ни Раб, ни Госпожа. Никогда. Сколько бы мук не пришлось пережить. «Не хочу отпускать», — промелькнуло у нее в голове. Ведь он почти как демон, он сильный — по-настоящему сильный. Он груб. Он жесток. Он надменен. Его усмешка стоит миллиона ухмылок смертных. Но он всё же не совсем демон. И главное его отличие — он умеет любить… Страсть, желание — какие нужные ей низменные чувства! А любовь глупа! Но почему же она так манит? Почему та искорка света, что осталась в его душе, так притягивает ее — притягивает даже больше всей живущей в нем тьмы? Почему? Возможно, потому, что она и сама была рождена во грехе. От демона и смертной женщины. А значит, она всё же умеет любить. Вот только не знает об этом. Не понимает. Но чувствует. — Закуро. Ты Нечто. — Ну, ты почти такая же. И две ухмылки. Рывок. Еще один. Но на этот раз пухлые губы впиваются в потрескавшиеся, и ледяное дыхание сливается с обжигающим. Две противоположности — но сколько же в них общего! Холод, разрывающий легкие на части. Мучительно-сладкий поцелуй с металлическим привкусом. Боль, что испытывает она, демонесса, от прикосновения к смертному. Им ведь нельзя быть вместе. Но правила существуют для того, чтобы их нарушать. А в Аду нарушение правил — это даже почетно! А боль она вытерпит. Потому что она даже сильнее него. Но порой ей кажется, что это не так. — Мой, — хриплый шепот в искусанные острыми демоническими зубами мужские губы. — Моя, — животный рык самца, поймавшего добычу. — О нет, дорогой. Я твоя Госпожа. Тебе не вырваться из этой купальни. И мы будем вместе вечно. Но именно здесь. А я продолжу с тобой играть — это моя работа. Я подарю тебе бесконечность боли. — И любви? — ухмыльнулся мужчина, зарываясь пальцами в черные локоны нависшей над ним женщины. — И не надейся. Только страсти, — рассмеялась она. — Тогда я тоже подарю тебе боль, дура! Странный смех сорвался с истерзанных губ. Мужчина резко дернул демонессу за руки, и она упала на раскаленную застывшую лаву. Не ожидала? О нет. Как раз ждала. Потому что они оба сильные. И потому что они оба умеют наслаждаться жизнью, даже если она полна мук. И даже если, по сути, они и не живут… «Пшшш», — сказала тонкая бледная кожа ее ладоней, вмиг обуглившись. — Ха-ха, думаешь, сможешь меня подчинить? — рассмеялась женщина, вставая босыми ступнями на твердую магму. Эти ноги вечность бродят по серому песку. Им ничто уже не страшно — никакая боль. Потому что пепел этот — прах. Прах демонов, погибших, нарушив главное правило. «Не люби». И он впивается в ноги собратьев, постоянно напоминая им о том, что любить нельзя. Если ослушаешься и признаешься в любви, обратишься в пыль. Но сколько же их, таких, уже было, что сказали эти страшные слова — «я люблю тебя»?.. — Почему нет? Я люблю подчинять, — протянул Закуро. — Нет, мой дорогой. Что бы ни произошло, я всегда буду мучить тебя. Потому что я здесь Госпожа. А ты лишь мой Раб. Иначе быть не может. Иначе — это нарушение правил, иначе — тебе сменят инквизитора. Хочешь? — Хммм. Раб, говоришь? — в алых глазах грешника заплясали дьяволята. — Но раб ведь может быть Серым Кардиналом и исподтишка править Госпожой. — Вариааант, — протянула женщина и рассмеялась. Надрывно, весело, с азартом. — Это будет весело, Закуро! Ты такой хитрец! — Но это не любовь? — Нет. И никогда ею не станет. — Посмотрим. Либо ты сломишь меня, и я окажусь в колесе Сансары, либо я сломлю тебя, и ты признаешься мне в любви. Как тебе такое пари? — Это будет любопытно, — кивнула она, сложив руки на груди и глядя на своего грешника сверху вниз. А лава жгла, уничтожала, терзала босые ступни с черными коготками. «Тебе не сломить меня, — подумала демонесса. — Ведь я не хочу умирать. Я хочу быть с тобой. И мне не сломить тебя. Потому что ты не хочешь оживать. Ты хочешь быть со мной. А потому, Закуро, у нас впереди вечность. Вечность вдвоем. Но ты об этом никогда не узнаешь. Потому что это не любовь. Это лишь страсть. И мы оба способны как разочароваться друг в друге, так и предать друг друга. Ведь мы оба — демоны. И плевать на происхождение». Тонкий укол. Прямо в сердце. Почему ей вдруг стало так больно? Нестерпимо больно. Почему сердечная мышца заныла вместе с черной душой от мысли, что она не любима, что ее предадут, и что она сама предаст?.. Возможно, потому, что она осознала всю лживость этих слов? По крайней мере, по отношению к себе. Но в его душу она заглянуть не может. И знает лишь, что он согласен на вечные муки только для того, чтобы быть рядом с ней. С безумно сильной и отчаянно-жестокой женщиной, каких на Земле не найти… — Продолжим, дорогой. — Почему нет, «дорогая»! Только, может, подаришь мне уже настоящую боль, а не эти жалкие объедки, а? Или слабо? — Меня на «слабо» не взять, — рассмеялась она, садясь перед ним на застывшую лаву. — Но я и впрямь подарю тебе океан боли… и наслаждения. — Тогда чего ждешь? Приказа? — измученные пересохшие губы, покрывшиеся коричневой коркой из запекшейся крови, искривила ухмылка. — Нет. Хочу поиграть подольше, — протянула демонесса. — Ведь у нас впереди много времени. Алые глаза встретились, как и израненные пальцы. Два сердца ударили по ребрам в такт. Два дыхания превратились в одно, смешивая жар и мороз и рождая тепло. Раня. Терзая. Издеваясь. Но маня. — Вечность, — уточнил Закуро в ее окровавленные губы и… улыбнулся.