Инферно

Шарикофф напряженно прикусил губу. Паззл был почти собран и не хватало лишь нескольких кусочков. Один из которых — местонахождение входа в лабораторный комплекс. Кое-как высушенный телефон Пауля не ловил сеть даже когда тот забрался на березу, так что обратиться в отдел за информацией не представлялось возможным. Шарикофф ходил из угла в угол, не в состоянии что-нибудь придумать. К тому же организм требовал дозы никотина больше, чем «Жроллтона», который стал для троицы завтраком, обедом и ужином. — Короче, — нервно сказал Пауль Ане с майором, — я пока поспрашиваю местных по этому поводу, а вы придумайте на обед что-нибудь кроме этой лапши. — И, не дождавшись ответа, покинул дом, направившись на расспрос жителей деревни. Погода удручала — холодные ветра несли сырость с болот, продувая тонкую дубленку и штаны, явно не рассчитанные на промозглость Рязанской области. Эх, не умеют сейчас делать форму хорошую. Сейчас сверху ватник да шапку бы… Деревня встретила черными провалами окон и понурым скрипом ставень да дверей на ветру. На дворах с давно убранным урожаем и сухой травой не было ни души, даже скотина не показывала носа из сараев, предпочитая отогревать бока где потеплее. — Люди! — крикнул Пауль, дойдя до первого дома. — Хозяева! Сквозь мутное стекло окошка, занавешенного, правда, накрахмаленными кружевными занавесками, на него взглянула бабушка, прищурилась и исчезла. Через мгновение зашумел замок на двери, и хозяйка вышла на террасу. — А-а-а! — протянула она, смотря на гостя сквозь голые ветви яблонь. — Поймали того убивца?! — Нет, бабушка, — немного смущённо ответил Пауль. — Пока прорабатываем основные версии и проводим следственный эксперимент. Кстати, у вас закурить не будет? — Да нет, милый, сама я не курю, да и врачи в городе не советуют. Сходи-ка лучше к Семёнычу, у него махорка точно найдётся. Он там, за поворотом живёт. — Старушка показала куда-то в сторону. — Ну, будьте здоровы, бабушка. — Пауль машинально осмотрел её с ног до головы. Ничего необычного — деревенская бабка, коих по закромам родины осталось несчетное количество. Все они на один лик — сморщенные приветы прошлого в рейтузах, ватниках да с платком на голове. На ногах, правда, были совсем не практичные для такой погоды резиновые галоши на босу ногу, ну да списать это можно на то, что в доме бабуля ходила в другой обувке, а к гостю надела что первое подвернулось. — И тебе не хворать, сынок. Вы как гниду эту прищучите, весточку хоть дайте, шоб бабкам не страшно было. Шарикофф кивнул и двинул к дому Семёныча в надежде, что тот будет достаточно щедр, чтобы дать незваному гостю сигарету. Плотная завеса тумана по-прежнему окутывала Простоквашино. «Интересно, а жители знают, что из деревни не выехать?» — думал Шарикофф, пряча руки в карманы куртки. — «Хотя, учитывая их образ жизни с перебоями электричества, без газа и водопровода, отсутствие связи с внешним миром они заметят лишь когда не приедет грузовик-магазин через неделю. Впрочем, его отсутствие они могут списать на бездорожье или на поломку». С неба начал накрапывать мелкий дождь, заставив немца скрыть голову капюшоном. Из объяснений старушки он слабо понял, где живет Семёныч, но надеялся, что долго искать не придётся. В голове щелкнуло. С тех пор, как они объявились в Простоквашино, не случилось ни одной смерти среди населения. Только к ним самим наведывалась всякая чертовщина, но ведь когда местных опрашивали до приезда майора и передачи ему дела, никто и не упоминал об этой нехристи. Все наводки указывали на человека. Человека и точно не почтальона, не так давно почти пополнившего москвичами уровень торфа в болотах. — Молодой человек! Вы к кому?! — резко окликнул его командирский голос сзади. — Э-э-э, — не ожидавший такого вопроса Шарикофф изумлённо оглянулся. — А где здесь Семёныча найти? Его окликнул лысоватый старичок в бушлате-афганке и оттянутых трениках. Он внимательно осматривал немца единственным уцелевшим глазом, топая носком резинового сапога. — Ну, я Семёныч, чего тебе надо? — раздражённо ответил дед. — Я по делу одному пришёл. Вы же про маньяка слышали? — начал Шарикофф издалека, решив, что просить сигарету сходу у такого человека бесполезно. — Ну, вальнул трёх старух и двух мужиков, — бросил старик. — Развели балаган. Ну, мусоров вызвали, да толку, как с козла молока. Крутятся по деревне, как хер в рукомойнике, маньяк и залёг на дно. Давненько от него ни слуху, ни духу. Не удивлюсь, если менты свалят, а он тут как тут: глотку перережет, яйца в рот зашьёт. Ну, я и не такое в своё время видал. По позвоночнику, несмотря на погоду, поползли неприятные струйки пота: Семёныч как в воду глядел. Дед схаркнул в лужу воды — его накрапывающий дождь явно волновал, как козу баян. — А после его исчезновения не происходило ли каких-то странностей? — Странностей? — Старик поднял глаза к серому небу. — Ну, я уже шестой десяток лет живу, пятнадцать из которых в армии служил, так что странностей повидал немало. Уже и не знаешь, что странность, а что норма. Семёныч достал из кармана самокрутку и, чиркнув спичкой, другой, выматерился под нос, но с третьего раза подпалил кончик папиросы и закурил, выдыхая в лицо собеседнику клубы пахучего дыма. — Ну, единственное, так это что почта ну не доходит никак. Я тут газетёнку выписываю, «Рязанский колхозник», очень рекомендую. Я туда рекомендации по выращиванию табака в средней полосе отправлял, ну и что ты думаешь? Опубликовали! У меня до сих пор вырезка хранится. Дня два назад должны были принести, да всё никак. — А кто приносит обычно? — не унимался Шарикофф. — А ну тебе какое собачье дело? — насторожился старик, затягиваясь. — Я ж из полиции, по делу маньяка прислан. — Пауль потянулся в карман за удостоверением. — Ну дык ты, что ль, ментовская параша? — скривился дед. — Сразу че не сказал? Бабы рассказывали, будто вы недавно по лесам неделю шароёбились, искали чего-то. — Он внимательно рассмотрел удостоверение сотрудника МВД, несколько раз глянув на фото и Пауля. — Ещё и имя-то какое! Пауль Шарикофф. Кого теперь только не берут. Небось, сливаешь все в западногерманский журнал «Шпигель»? Дождь усилился, крупные капли разбивались о блестящую лысину Семёныча. — Пошли-ка в дом, дружок, — предложил он, открывая калитку с облупившейся краской. — Вижу, ну совсем вы не можете без старого прапорщика. Шарикофф не стал отказываться от возможности обогреться под крышей, к тому же он лелеял надежду покурить до вечера. К дому вела дорожка из каменных плит. Сам участок был заброшенный, запущенный долгими годами, полный сухого бурьяна и ржавых бочек и прочего хлама. Из-за сожранного заразой скелета березы на немца скалился ржавый ЗиЛ «Москва» — в голове мелькнуло что-то детское про тяжелую ручку с кнопкой и ругань матери, что нечего открывать так часто холодильник и выпускать холод. В доме пахло пылью и нафталином. С порога можно было заметить холостяцкий беспорядок. На столе высилась пирамида из грязной посуды, в углах висела паутина, через всю кухню была протянута верёвка с сушащимися трусами и портянками. Хозяин любезно предложил гостю пару тапочек, которые были откровенно малы. Ничего другого, как понял Шарикофф, не было. Стоило войти на кухню из коридора, как сверху мимо его носа пролетела черная баночка. «ЛЕНБЫТХИМ. Крем для армейской обуви» — гласила надпись на ней. Пауль поднял голову: сверху на антресолях, заставленных коробками, лазил кот сибирской породы, случайно смахнувший гуталин. — А, Васька, хрен ты кошачий! — повысил голос дед. — А ну, брысь отседова. Ты не обращай внимания. Он любит лазить где ни попадя. Васька равнодушно зевнул и с крайне пофигистической мордой переполз на сваленный у печки брезент. — Ничего, ничего, — успокоил Шарикофф. — Пустяки. — Тебе, кстати, гуталин не нужен? А то у меня этого добра хоть завались! — Прапор показал на коробки на антресоли. — У вас родственники на гуталиновой фабрике работают? — удивился полицейский. — Ну, нет. Это я ещё когда в армии старшиной роты был, взял с каптёрки, — не без гордости сообщил счастливый владелец пяти коробок гуталина. — Один хрен списывать надо было, а так хоть в дело пойдут. — Не, не нужно пока, — отказался Пауль, пытаясь понять, в какое дело может пойти армейский обувной крем, уже не первый год пылящийся на полке. Хотя, наверное, Дядя бы нашел куда деть. Эти русские вообще любой мусор хранят дома на черный день. Что тот же пакет с пакетами… — Ну, смотри сам, — ответил Семёныч, туша окурок об банку из-под бычков. Быстро убрав недельную гору посуды к умывальнику, дед достал из закромов начавшую черстветь буханку и банку самогона. Разлив мутноватую жидкость по не менее мутноватым стопкам, он предложил выпить. Видя, что отказываться поздно, Пауль взял рюмку. «Ну, накатим за здоровье!» — громогласно произнёс тост прапорщик и опрокинул стопку. Немец последовал его примеру, с трудом сдержав отвращение к деревенскому пойлу, и сразу потянулся к хлебу. — Ну, так что ж ты узнать-то хотел? — задал вопрос ещё не отошедшему от угощения Шарикоффу старик. — Давно вы здесь живёте? — спросил полицейский, жуя горбушку. — И закурить у вас не найдётся? — Да уж достаточно. — Дед потянулся за самокруткой. — Как меня определили сюда после школы прапорщиков, так я и жил в Простоквашино. — А что за военчасть? — поинтересовался Шарикофф, раскуривая махорку. — 13-й отдельный Простоквашинский батальон охраны. Охраняли склады с оружием, ну и заодно НИИ сельскохозяйственный. Чем НИИ был для Родины важен, я уже не скажу. Нету уже ни НИИ, ни складов, а 13-й Простоквашинский с 88-го расформирован. На месте том теперь непролазная топь. Ну, чуется мне, что занимались они не только удобрениями, мать их раз так. Привозили им техники мудрёной, облучателей каких-то, ну, как я понял. Ох и намучились же их мои солдаты выгружать. Я в те годы жил ещё не здесь, а к части поближе. Была небольшая деревенька вокруг неё, тож Простоквашино называлась. Чтобы врага запутать. — И далеко отсюда была часть ваша? — Шарикофф откашлялся горьким дымом. — Ну, как сказать. Километров пять к северо-востоку. Вот только щас хрен что вы там найдёте. В марте, вроде, восемьдесят восьмого случилось у учёных ЧП: в подземной части лаборатории пожар случился. Помню, пришёл я на службу, а мне навстречу очкарики с НИИ бегут, кричат что-то. Ну, комбат наш быстро ситуацию в узду взял, очкариков успокоил, приказал солдатам ОЗК* надеть и изолирующие противогазы взять, ну и спуститься вниз. Меня с ними старшим отправили. Дали фонари и пожарный план эвакуации. Приказали вынести некоторое оборудование. Ну, люд, ясен хер, в истерике, после Чернобыля еще не улеглось, а тут на тебе. На этих словах прапорщик замолчал и посерьёзнел. «Я до сих пор не верю, что всё было так просто, как нам говорили» — произнёс он после продолжительной паузы. — «Оборудование мы вынесли: несколько автоклавов и облучатели вместе с кипами документов и отчётов. Пожар был совсем небольшим и уничтожил лишь одну комнату, в которую нам заходить запретили. Зачем было эвакуировать весь комплекс и почему не разрешили включать аварийный генератор, я так и не понял». Шарикофф слушал внимательно, не обращая внимания на гадостную махорку. Теперь всё вставало на места. Прапорщик же продолжал рассказ: «К обеду к нашей части подтянулись танки, ну и бэтеры с других подразделений. Тогда мне донесли, что лаборатория будет эвакуирована, а батальон расформирован. Ну, я прифигел тогда не по-детски. Оборудование и документацию по экспериментам с военным караулом отправили прямиком на Украину в Славутич. Куда дальше — одному лишь генштабу известно. Но самое страшное было впереди. Стали в моей роте солдаты умирать. На обеде прям за столом один в ящик сыграл. Тогда паника началась, сразу его в санчасть оттащили, да вот поздно уже было. На следующее утро ещё двое двухсотых**. Как в койках лежали, так и остались. И ведь здоровые были все, не дрищи какие-нить. Врачи сказали, что с сердцем плохо, да вот только не верю я им». Семёныч встал с табуретки и удалился в комнату, вернувшись через минуту с чёрно-белой фотографией в лакированной рамке. На ней были запечатлены солдаты в советской форме, окружившие ещё молодого прапорщика с фуражкой набекрень. «Старшине 2-й роты, прапорщику Голубцову Ивану Семёновичу от ДМБ-88» Старик аккуратно сдул пыль со стекла и показал фото Шарикоффу. «Десять из двадцати, участвовавших в эвакуации, домой вернулись в цинке» — отчеканил он, глядя на лица, смотрящие с фотографии. — «А ради чего?!» На кухне вновь воцарилось молчание. Махорка Шарикоффа уже истлела, и Голубцов вновь наполнил стаканы самогоном. «Не чокаясь» — произнёс старик, глядя на фотографию, и залпом опустошил стопку. Уважение к прапорщику пересилило отвращение к самогону, и Пауль заставил себя выпить и вторую рюмку. — Видать, как в Чернобыле, нас отправили в самое пекло. Вот только радиации никакой там не было, это я точно знаю. Сам с дозиметром проверял. Так что хрен теперь кто скажет, что именно ребят убило, — задумчиво произнёс Голубцов. — А спустя месяц оружие со складов вывезли, бетонку (дорога из бетонных плит) разобрали, а наш батальон расформировали. Меня сперва перевели в часть РВСН под Калугой. Ну, там я и застал развал Союза. Трудные времена вскоре после этого настали: жалование не выплачивали по нескольку месяцев, да и про нашу деревню почти все забыли. Молодёжь вся в город свалила, колхоз медным тазом накрылся. Ну, с того времени мало что изменилось. Хорошо, что я с начальником столовой дружил, так что голодать не пришлось, да и старшиной роты был как никак: военным шмотьём и гуталином приторговывал. Так и вертелся. Пять лет вот так и жил, пока с командиром не посрался из-за херни одной, ну и помяли друг другу морды. До суда дело не дошло, просто перевели куда подальше: в мотострелковый полк под Екатеринбургом. Не прошло и года, как с Урала нас перебросили в Чечню. Ну, всякого дерьма я там повидал. И артобстрелы, и трупы наших с перерезанными глотками, и гондоны-начальники, которые разве что арбуз жопой есть не требуют. И, как помню, в июле вроде попала наша колонна под обстрел на серпантине. Я в кабине грузовика ехал тогда. Водителю сразу полбашки снесло. Я сразу из машины выскочил, за колесом спрятался. А чехи*** шмаляют, шо яибал! Хер ты высунешься. Я наугад в их сторону из-за машины палю. Высунешься — снесут бошку, как моему водителю. Чуть притихла пальба — я перебежками к бэтэру двинул, где уцелевшие собрались. Ну, чичи это дело заметили и гранатой жахнули. Я сперва думал, шо всё, пиздец. Не слышу ничерта, глаз левый не видит, ноги не держат. Крепко тогда контузило. Лежу и не верю, что жив останусь. Меня кто-то в сторону оттолкнул, ну, видать, за труп принял. Хрен знает, сколько я пролежал так. Помню, под конец вертушки прилетели, начали их утюжить. А после меня санитары подобрали. Ну, потом санчасть, госпиталь в Ростове. Кое-как врачи выходили, но глаз, увы, не спасли. Меня признали негодным к военной службе и комиссовали****. С тех пор и живу здесь на пенсию да на то, что сам выращу. Ну, в последнее время на то, что сам выращу. Вон, табак сажаю, самогон гоню. Деньги здесь тратить не на что: магазин закрылся давным давно, а машина с продуктами приезжает через раз. Вчера должна была быть, да всё не видно её. И газеты не приносят… — А кто приносит газеты? — вернулся к изначальному вопросу Шарикофф. — Ну, Ирин Михаловна обычно приезжает уже который год. Хорошая баба, здоровая такая. — В глазах Семеныча мелькнула искорка. — Как, помню, пожар был, мужик ейный ужрался в синьку да печь не закрыл, так она… — А Печкин Игорь Иванович? — грубо перебил Пауль, понимая, что сейчас Ирин Михайловна займет немало времени, а там и вопрос пропадет. — Печкин?! — На лице Голубцова читалось недоумение. — А вы-то откуда его знаете? Он в часть нашу письма возил. В часть и в НИИ. Как раз когда лаборатория у учёных накрылась, он уже на территории батальона был. Чёто очкарикам приносил, ну и нам заодно писем передал. А в следующий раз уже другой почтальон был. Выяснилось, что скончался Игорь Иванович прям в тот день. В деревне вообще мор был. На ровном месте люди умирали, как мне рассказывали. Ну, я даж не знаю, что за хрень это была, но явно с учёными связанная, они ж там свою химию бодяжили. Видать, вылетело это и потравило. В течение недели это творилось, пока лабораторию подземную не закрыли. Там ж даже вентиляцию кирпичами в несколько рядов закладывали. Гермодверь закрыли и заварили к чёртовой матери. Мы, конечно, подписывали о неразглашении, да смысл? В народе слухи потекли об эксперименте неудачном, что радиационное заражение. Я вам это говорю только потому, что вы из полиции, а так не разглашаю. Пауль опустошил залпом полный стопарь самогона.

***

Аня удрученно посмотрела на упаковку сухой лапши. Раз в год, возможно, и в радость съесть такой дряни, но после продолжительного питания ею в сухом, вареном и бульонном виде к горлу начинала подкатывать тошнота при одном упоминании о жирной, пропитанной специями и усилителями вкуса, жиже. — Я курочки хочу, — плаксиво протянула девушка и отвернулась к окну. — И огурчиков, или хотя бы компоту… из сухофруктов! — Матроскина в последнее время совсем раскисла то ли от погоды, то ли от недоедания, то ли от осознания, что им всем крышка. Федор, молча сопя, так же буравил взглядом упаковку. Молчание затягивалось. Иногда, правда, в тиши раздавался стук клюва по дереву — Галя пыталась выдолбить из-под коры сухих жучков. — Да пошли вы все! Аня, собирайся. — Майор с силой ударил кулаком об стол, что девушка аж подпрыгнула. — Куда? — После прошедших дней собираться куда-то было не самой лучшей идеей. — К бабкам пойдем — тебя там любят, пожрать дадут. Девушка замялась: попрошайничать у пожилых людей осенью перед зимой, в деревеньке, где черт ногу сломит и до ближайшего магазина несколько верст пути… — Аня? — Что? — Отставить! Слушай команду: на ноги валенки и шагом марш в деревню за провизией. — В какие-то моменты они стали совсем забывать, что здесь по заданию, в конце-то концов, и субординацию никто не отменял. Аня шмыгнула носом: обидно, конечно, но что поделать — желудок сводило судорогой при одной только мысли, что в деревне хотя бы картошки дадут, суп сварить. — Я на чердак слазил, — продолжал монолог Федор, — нашел вещей потеплее. — На колени девушке упал ватник и безразмерные валенки. Сам майор накинул на плечи старое пальто и, намотав на ноги портянки, обулся в резиновые сапоги. По-хорошему выбрать бы день и постирать вещи — после беготни по болоту одежда Ани осталась у старухи, а она ходила в том, что дали, Дядя же имел с собой лишь пару запасных комплектов одежды, самый чистый из которых уже стоял колом, Пауль… ну, в его сумку никто не лез, однако засланная сегилявка на удивление выглядел хорошо. — Там еще пару мешков есть. Придем — займешься, перетрясешь на улице. Годное оставим, негодное в печь и на портянки — черт знает, сколько еще нам здесь торчать, — последнее мужчина проворчал уже себе под нос, вспоминая чертовщину с дорогой. Зиму они здесь не протянут, однозначно. В тумане деревня выглядела жутко. Аня нервно затопталась на месте, лепеча под нос, что и лапша вкусной была, и, может, не стоит сегодня идти по домам, ведь и без того Пауль отправился на разведку, но Дядя был непреклонен. Белобрысый щенок отправился за информацией на другой конец деревни, а они спустились с пригорка с обратной стороны — той, что ближе к полю, а не лесу, и их целью было более важное задание — найти пропитание. Царила могильная тишина. В прошлый раз в деревне хоть собаки брехали на проходящих мимо домов чужаков, а сейчас даже в сараях не слышалось ворчания куриц или стука копыт коз. Штук шесть покосившихся избенок теснились друг к другу, в окнах не горел свет. Но этот факт не смутил. Селяне прижимисты, небось не хотят тратиться на электричество. — Не ссы, небось грозой где-то провода повалило, вот и сидят в темноте, — буркнул Дядя, проходя по поросшей травой тропинке между участками, однако Аня, странно икнув, схватила мужчину за ладонь, заставляя остановится. Двери домов стояли нараспашку, в разбитые окна задувал холодный ветер. Деревня оказалась брошенной, жители разбежались кто куда. Вдоль позвоночника пробежала мокрая холодная крошка. Дома выглядели так, словно их забросили много лет назад. Майор внимательнее присмотрелся к постройкам вокруг, утопающим в густом белом тумане. Покошенные, местами обвалившиеся крыши, поросшие бурьяном участки, сгнившие порожки и лавки… — Идемте, — раздалось прямо за спиной служивых. Майор резко дернул девушку себе за спину, выхватывая свободной рукой из кобуры пистолет и направляя на приземистую сухую старуху в черном платке и рясе, стоявшую в двух-трех шагах от тропинки. Она молча посмотрела на дуло, развернулась и, подметая длинной юбкой влажную траву, двинулась к одному из домов.