Инферно

Как Федор и думал, утро началось не с расследований, а с уборки убогой лачуги, что им предоставили в качестве жилья. Ему, в принципе, было без разницы, как, где и чего, но спать в машине уже порядком надоело – хотелось хотя бы минимальных удобств. Инициатором уборки выступил, как бы это странно ни звучало, тот самый немец, навязанный начальством. Ну конечно, европеец – привык жить с размахом, а сон в машине считал дикостью. Главное, чтобы этот товарищ не возмущался по поводу тушенки и вермишели быстрого приготовления. Шарикофф, в общем-то, и не думал жаловаться, но у Дяди было довольно предвзятое отношение к иностранцам. "Как на другой планете живут, жируют, коммунизма не ведавши", — бурчал про себя он, поглядывая на помощничка. Матроскина, хоть сначала и не была в восторге от того, что вместо нормального пробуждения ее растрясли, как дряхлую грушу, потом все же втянулась в процесс уборки. Майор отметил про себя, что девушка оказалась хозяйственной. Как и всем простым женщинам, уборка доставляла ей какое-то моральное удовольствие – так казалось Федору. Но только у него в голове щелкнуло "простые женщины", как он вспомнил женщин зажравшихся, то бишь бывшую жену. Воспоминания о Милене заставили усерднее работать тряпкой. "Гляди, приеду, как маньяка посадим, а жить негде будет. Так хоть тут перекантоваться можно будет", — заключил он. А Аня толком ни о чем не думала, старательно убиралась, вглядывалась по углам, чтобы не пропустить ни одной паутинки и всю пыль вымести без остатка. И вычистив очередной угол, она позволяла себе кинуть взгляд на Шарикоффа. А смотреть было на что. Немец сейчас выбивал половички – точнее то, что от них осталось, – а Матроскина любовалась на его красивую спину, иногда было видно и сосредоточенное лицо. Хоть к немцам она относилась немного предвзято, этот Аньке определенно нравился. — Матроскина, лицо попроще сделай и лучше подушки на улицу вынеси. В ходе осмотра нашлась целая спальня аж с целой двуспальной кроватью и относительно чистым бельем на ней. На чердаке нашлась старая софа, и в целом дом был пригоден для жилья, если растопить печку. Но присутствие немецкой свиньи раздражало: понаприперались тут всякие. — Слышь, Шарикофф, а может, с такой фамилией, мы тебе будку на улице поставим? — Немец, утерев со лба пот, хотел было недовольно что-то ответить, но, скользнув взглядом по сопевшей Матроскиной, раскладывающей подушки на лавке под окнами, промолчал и вновь принялся выбивать половики, периодически чихая от пыли и вытирая перепачканное грязью лицо. — Извините, — девушка, чихнув, выскользнула из-за половика, – а вас по имени как? — сержант, сама перемазанная с ног до головы, улыбалась, мило пунцовея щеками и шеей и неуверенно теребя в руках край свитера. — Ягиль. — А я Аня. Майор недовольно с силой ударил по полену топором. Сам снявший рубашку, он спускал злость от происходящего на – слава богу – сухих ветвях, найденных за домом в поленнице. Аня, конечно, та еще дура, но вот так флиртовать с фашистской собакой — прям предательство Родины какое-то. — Кончай базарить, иди окна помой, — в голосе – грубые нотки, привычные для того, кто постоянно отдает и слушает приказы. Девушка беспрекословно пожала плечами и, с трудом поднимая ведро с колодезной водой, пошла обратно к дому, на ходу разбрызгивая воду на голые ноги. А ножки-то так ничего: худоваты, но так смешно покрываются гусиной кожей от холодной воды. — Апчхи! — Шарикофф громко чихнул. "Немец, не привык ты к русской глубинке, и не привыкнешь", — со злостью подумал Федор. — Будьте здоровы, — троица резко обернулась. У калитки стоял дедушка в желтом плащике и шапке-ушанке. — Спасибо. — А вы чьи такие интересные, каким ветром к нам занесло? — маслянистые глазки оценивающе пробежались по оголенным девичьим ногам. Аня, недовольно хмыкнув, ушла в дом, оставляя разговор мужчинам. — Сами свои мы, дедуля. Чего надо? — Дядя, воткнув топор в пень, утер пот со лба. Крупные капли задорно поблескивали в свете горячего солнца, да и в целом на фоне жилистого, но накаченного немца, Дядя, не обладающий столь хорошим сложением, выглядел, как туго набитый пельмешек – правда без жира и все же с парой-тройкой кубиков на животе. — Так не бывает, что в деревню приезжают чужие и дома забирают, — вот же докопался. — Это, дедушка, почему не бывает? Сейчас мода такая, из города в деревню уезжать, а дом нам баба Клава завещала, как единственным племянникам. Так что вы, дедушка, не правы тут. — Что-то не припомню я у Клавдии племянников, — Федор уже было положил руку на топор – слишком много вопросов не к месту задает старичок, - когда Анька сунула руку в карман и выудила старое фото. — А мы не родные, а троюродные – у бабки-то сестер сколько было, так мы вот единственные дом захотели, остальным далеко сюда ездить, да и не престижно это было. А вы чего это так интересуетесь? Не из органов случайно? Старик сухо рассмеялся. — Да какие органы? Почтальон я, Печкин, слежу за порядком тут: если не я, то кто? Старые все стали, молодежь-то не ездит, а я вот смотрю, потом расскажу местам, порадуются старушки. — Не надо старушкам про нас рассказывать, — помотала головой Аня. — Они же нас откормят сразу же, а девушке не пристало с мамоном по деревням бегать. — А я про вас расскажу осторожно, чтобы они вас не хотели кормить, — усмехнулся почтальон. С каждой минутой этот Печкин нравился всем все меньше и меньше. Матроскиной не нравился его взгляд, направленный в ее сторону, Дядю не устраивало, что этот гражданин хочет про их прибытие рассказать всем и тем самым спугнуть маньяка, а Шарикоффа нервировал заискивающий елейный голосок. — Гражданин, вы говорите по существу, — сказал, как отрезал, Федор, все же держась за топор. — Я это, спросить хотел. Вы какие журналы или газеты выписывать будете? Я же почтальон как-никак. Все втроем пожали плечами. Денег и так было в обрез, а тратить их на прессу не особо хотелось. Хоть бы неделю на несмачных харчах протянуть, какие там газеты и журналы? — Спасибо Вам, — ответила за всех Матроскина, — но мы лучше экономить будем. Приходите как-нибудь в другой раз, когда мы из дома сделаем конфетку. Ближе к обеду Матроскина высунулась из-за двери. — Ребят, я там покушать сделала. Давайте, руки мойте и к столу. Покушать — мягко сказано. Девушка умудрилась из нехилого того, что они успели купить в магазине в городе, состряпать приличный обед. Картошка с тушенкой, салатик и чай, заваренный из пакетика, но в самоваре, найденном на чердаке. — А молока у вас не будет? — Шарикофф, одетый в чистую футболку, сидел напротив Матроскиной, Федор же пристроился сбоку. — Было бы неплохо иметь корову, — девушка всухомятку жевала бутерброд с колбасой, пока мужчины за обе щеки уплетали картошку с мясом и весьма активно это все закусывали хлебом. — Конечно, потом давай еще кур заведем, свиней, и забудем, зачем мы сюда приехали. А для полного счастья отловим маньяка и вместе с этим, — Федор кивнул на немца, — посадим на цепь во дворе, дом сторожить. — Может быть, хватит уже делать намеки в мою сторону? — представитель немецкого народа со стуком поставил кружку, полную горячего чая, на стол. — А то что? Стенку поставишь во дворе и разговаривать не будешь? Или пойдешь почтальона удушишь? — Федор спокойно забрал горбушку, к которой потянулась Аня, игнорируя обиженное сопение девушки. — Да не ссорьтесь вы, я просто так сказала, — она чувствовала себя виноватой. – Да и на корову денег нужно, а у нас даже на ролтон не осталось. — Давай немца продадим местным: он им картошку копать будет, а нам платить, там и на новый мерседес наберется, не то что на корову. Да ладно, расслабься, — Федор миролюбиво усмехнулся. — Если я захочу на тебе заработать, то сразу скинам отдам. — Значит так! — пустая чашка с цветочками и сколотым краем встала посередине стола. — Значит так, сейчас доедаем, и в деревню — выяснять, кто что знает из местных. Шарикофф кивнул, доедая свою порцию и время от времени косясь на недружелюбного Федора. А тот, в свою очередь, тихо бурчал себе под нос, что бабы-змеюки всей жизнью его воротили, вот и сержант сейчас им вертит. Матроскина это слышала и отлично понимала, что за подзатыльник напарнику любви к ней ни у кого не прибавится. Вопреки ожиданиям, разговоры с местным населением прошли безрезультатно. Население это было негустым, и его составляли в основном сердобольные бабули. Видя худенькую Аньку, они сразу же решали накормить новых знакомых, вопросов Дяди будто и вовсе не слышали, расписывая, что они сегодня наготовили. Если поначалу вся троица соглашалась лишний раз подкрепиться, то со временем от бабуль они шарахались, как от чумы. От "бабки" и блинчиков уже воротило. Через деревню протекала небольшая речка. Ну как речка? Ручеек, оставшийся от некогда полноводной реки. За речкой жили будто бы другие люди. Они не стремились накормить их и как-никак отвечали на вопросы о маньяке. Да и ходить Федору далеко не пришлось — вместо множества раскиданных по земле домиков за речкой построили пятиэтажный квартирный дом, где и проживали все обитатели этой части Простоквашино. Шарикофф, по научению Дяди, молчал и изредка кивал, поддерживая его реплики. Отношение русских людей к своему народу он узнал сполна, потому пусть для них он будет просто экзотичным красавцем, чем фашиком и немецкой свиньей. Анька в критических ситуациях спасала опрашиваемых от давления майора, поспешно уводя компанию и переключая внимание Дяди на нового простоквашинца. — И в итоге мы имеем странные вопли из леса по ночам и всю стоптанную клюкву "аспидом путеблядским", — Федор недовольно закурил от спички. В этой деревне в магазинах даже спички были редкостью, не говоря уже о зажигалках. — Значит, ночью идем в засаду. — Как в засаду? — Аня боязливо отстранилась, глядя на начальство, как на психически неуравновешенного человека, готового в любой момент наброситься и убить ключами от квартиры. Позднее уже было "никак не в засаду". В лесу было темно и сыро. Несмотря на заверения местных жителей, кроме как кваканья лягушек и пьяного мата с сеновала ничего слышно не было. Девушка смущенно делала вид, что рассматривает грибы под кустом, однако восторженные стоны со стороны поля все же заставляли краснеть и робко отстраняться от мужчин. К тому же было холодно. Федор в резиновых сапогах, брюках и кожаной куртке хмуро курил на пеньке рядом, шифруясь вставленными в рукава и сапоги ветками рябины: ему-то тепло в кепке, натянутой по самые брови, и от мехового воротника, наверное, не сыростью тянет. Шарикофф, сидевший ближе к Ане и периодически деликатно задающий вопрос о том, не холодно ли ей, по глупости европейской же или от незнания особенностей русских лесов сидел в шортах, резиновых шлепках и майке, правда поверх всего немец все же утеплился тем самым пальто. А вот Ане с ее свитером не везло в крайней степени. Добрые бабушки при виде ребенка в дранном свитере и сапогах, найденных на чердаке, размера так сорок четвертого, буквально наперебой надавали вещей из сундуков. То, что вещи не то что бы велики, а в них даже не представляется возможным гоняться за маньяками по ночному лесу, никого не волновало. Девушка, едва не плача, сидела на еловых ветвях в стареньком сарафане, резиновых шлепках и старом ватнике, и, обреченно сопя, шлепала на голых ногах комаров. — Может, пойдем? Третий час на дворе, — хлюпая носом, девушка хлопнула еще одного комара под сочувствующие вздохи немца. — Анна, позвольте отдать вам пальто, — девушка, краснея, отрицательно мотнула головой. — Мне нормально. Оставалось только в очередной раз удивиться упрямству и силе русских девушек – европейки были совсем иные. Кисейные изнеженные барышни. Все же, кинув пару настороженных взглядов на начальника, Аня ненавязчиво пододвинулась к Шарикоффу и кое-как прижалась к нему, с удовольствием греясь. Немец поначалу удивился, но после приобнял девушку за плечи, глядя на нее и улыбаясь. В отличие от Федора, он не относился к ней предвзято и считал довольно милой. Так они и сидели бы всю ночь, если бы всем не показалось, что слышен некий хруст. Как оказалось, не показалось. Кто-то упорно продирался через заросли кустов и двигался, скорее всего, прямо к их "засаде". — Ложись! — рыкнул Федор и поспешил привести подчиненных в это самое лежачее положение. Конечно же, тихо скрыться им не удалось – кустами они похрустели знатно, - что только помогло неизвестному лицу сориентироваться на их местоположение. Все трое замерли и даже старались не дышать, хотя все равно уже выдали себя с головой. — Ай-яй-яй, граждане хорошие, — раздался уже знакомый мерзкий голосок. — Вы фрица своего наслушались и "кино" уже как на его Немеччине снимаете? А оператор где? — Печкин с любопытством оглянулся по сторонам, выглядывая камеру. И тут, наконец, дошло, в какой куче вся троица оказалась... Аньку оба мужчины подмяли под себя, ее юбчонка задралась чуть ли не до ушей. Руки Федора приземлились аккурат на грудь сержанта, а вот Шарикоффу повезло куда меньше — ноги Матроскиной зажимали его ладонь, мешая убрать ее. И вдобавок ко всему в процессе принятия этого странного положения Дядя и немец стукнулись лбами и сейчас смотрели друг другу в глаза. Ни одной приличной мысли при взгляде на эту кучу-малу не возникало. Обнаженные ноги неприятно кольнула лесная хвойная подстилка, не успела девушка опомниться, как в рот забилась сухая трава, а мужские руки без спроса скользнули вверх по обнаженной коже и едва не коснулись запретного. Под напором девушка и не успела опомниться, что именно произошло, просто на миг горячие прикосновения майора обожгли кожу, а его дурацкие ветки рябины царапнули щеку. Вдобавок ко всему Аня, придавленная весом двух мешков с мышцами, издала полувсхлип-полустон и, завозившись, едва не выскользнула из ватника. Сверху было тепло, а вот попу неприятно обдувало, к тому же Федор, машинально сжавший руку, больно сдавил грудь. Крик девушки привел всю троицу в чувство, и все быстро шарахнулись друг от друга. Аня, краснея, прижимала руки к груди, едва сдерживая слезы: ей казалось, что над ней сейчас грубо надругались. Федор раздраженно косился на почтальона, сжимающего в руках странно барахтающийся пакет, а Шарикофф просто от увиденного. Воспитание не позволяло смотреть на девичье белье, не спросив разрешения, а попутно и одобрения родителей на свадьбу. — Не вашего ума дело, шли бы куда подальше по своим делам, — Федор недовольно поднял с земли кепку, отряхивая ее от прилипшего сора. — Постойте — Анька, пользуясь замешательством, выхватила у почтальона пакет и раскрыла его. В свете мобильных телефонов из пакета высунулась черная воронья голова и, недовольно каркая в сторону Печкина, довольно быстро определила своего спасителя. Птица, что-то ворча на своем, выпорхнула из пакета и по руке забралась сержанту на плечо. — Отдайте, девушка, чужую собственность, — Печкин рванул вперед с протянутой рукой, но девушку загородил собой немец. — Ань, отдай птицу, — Федор протянул руку, на что ворон обиженно закаркал, а девушка, мотнув головой, отступила назад. — Он его убить хотел! Не отдам! — Ворон, наклонив голову набок, в подтверждение коротко каркнул и выдал: — Убью паскуду, — интонация была хорошо узнаваема. — Вы по что птичку обижать, мистер Печкин? — нахмурился Шарикофф, глядя на почтальона полными неприязни глазами. — Вот у вас, говорят, люди честные, а с негодяями быстро расправляются, так? — прищурился почтальон. — Каждый жюлик есть наказан, — с опаской ответил немец. — Так вот и я хочу, хех, жулика наказать, — потеребив усы, улыбнулся странный старичок. — А вы тут мне вершить правосудие своими непотребствами мешаете. — Вы нам мешаете вершить правосудие своим жестоким обращением с животными, — вздохнул майор. — Мы конфискуем у Вас птицу, и ее дальнейшая судьба зависит от нас. — Тогда вы мне верните пуговички, которые эта охальница украла! Анька, поглаживая спасенную птицу, заметила, что у пальто Печкина не хватает пары пуговиц. Оставшиеся же, судя по всему, были серебряными или посеребренными. Непростительное расточительство и непозволительная роскошь для простого деревенского почтальона. — Пуговицы ваши в пакете остались, а мы домой пойдем, все равно спать хочется, — отмахнулась Матроскина. — А чего это вы ночью тут делаете? — запоздало спросил почтальон, заставляя уже направившуюся троицу резко замереть на месте. Первым нашел, что ответить, как ни странно, немец. — Порно снимаем, а Вы как думали? Дорога домой была грустной. Аня молча щупала в кармане ватника последнюю мелочь, прикидывая сколько пачек ролтона еще удастся купить на остатки зарплаты. До аванса еще неделя, да и вряд ли здесь, в глуши, найдется автомат, чтобы снять деньги с карточки. — Может быть, в город съездим, — Федор раздраженно, не оборачиваясь, передернул плечами. — Зачем? — подал голос Шарикофф, шедший позади всех и периодически почесывающий ворона, перепрыгнувшего к нему на плечо. Птица оказалась на удивление сообразительной и ласковой – во всяком случае, по отношению к Ане. Шарикоффа она терпела исключительно как теплый насест с более широкими плечами, чем у девушки, а вот на Федора каркала и пыталась клюнуть за пальцы. — Да в магазин сходить, покушать бы нормального купить, а не в огороде что-то сажать. Макарон хоть с тушенкой. Немец понимающе кивнул. — И мяса, в магазине оно всегда лучше, и костей в нем меньше, чем у деревенских. Майор резко остановился, и девушка, зазевавшись, ударилась носом о его спину. — И почему никто из вас не догадался спросить, что ночью на болотах забыл почтальон? А, стажеры херовы? В тоже время в Москве. — Это все ты виновата. Слишком долго спускала на тормозах, вот он и обнаглел, — рыжий мужчина в свитере с оленем прикурил толстую сигару от свечи и закинул ноги на стол. Муся недовольно шлепнула любовника по ногам кухонным полотенцем. — Просто он убогих любит, вот и сорвался в эту деревню, — поймав вопросительный взгляд, женщина пожала плечами. — Союзов и сам долю от квартиры хочет, вот и спровадил с этой девицей — если майор сгинет где-нибудь в лесах, то и квартира по договору уйдет мне. Пуся привлек к себе женщину, недвусмысленно щипая за ягодицу. — Ты у меня такая умница, такой план придумала, — женщина мягко улыбнулась, расстегивая верхние пуговицы блузки и прижимаясь к любовнику. — Конечно, Федор еще успеет пожалеть о том, что бросил меня.