Уличная магия 3: Турнир

За свою короткую жизнь я делал много глупостей. Я попадал в такие неприятности, что сейчас должен быть как минимум смелым камикадзе или бесчувственным убийцей. Я видел пытки, подвергался насилию, получал опасную дозу яда и неоднократно бывал на грани жизни и смерти. Но в этот раз, в эту самую секунду все пережитое ранее кажется детским лепетом. Простое чувство вины иногда бывает намного хуже, чем любая физическая боль. Хуже, когда ты сам загоняешь себя в лабиринт, а потом и в тупик. Когда не на кого свалить проблемы и приходится принимать тот факт, что ты, именно ты во всем виноват – сам поддался порыву и наломал дров. Намного проще свалить ответственность на кого-нибудь другого. Сказать, что тебе причинили боль, что ты ничего не мог поделать. Обвинять других – как это удобно… Первым делом я иду, конечно же, на кухню. Там гробовая тишина и никаких признаков присутствия кухонного принца. Следующее место – спальня. Тоже никого. Магическая комната… В глаза бросается яркий прямоугольник света. На самом деле, это было очевидно и предсказуемо, но в глубине души мне хотелось, чтобы Саске был в другом месте. То, что он спустился в подвал, означает, что в пылу скандала я проехался по самым чувствительным местам. От этого паршиво, что аж выть хочется. Ощущаю себя каким-то шпионом и иду крадучись, но чуткий слух Учихи не обмануть, хоть по потолку ползи – все равно попадешься. – Я тебя слышу. Как и ожидалось, в хрипловатом голосе переливаются ледяные грани. Собираю все свое мужество и волшебную силу, чтобы перебороть страх и спуститься. Бедные единороги – опять не работа, а сплошной стресс. Учиха сидит в углу, рядом с одним из рабочих столов и медленно сворачивает оригами. Когда он нервничает, то делает это резко, рывками, просто потому, что насворачивал тысячи фигурок и складывает на автомате. Так ему легче переживать, легче жить с эмоциями, легче чувствовать. Но сейчас дело в другом – на сердце слишком тяжело, в каждом движении усталость. Саске медлителен и рассеян. Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, подхожу ближе. Он не поднимает взгляда, даже голову не поворачивает. И на лице знакомая, излюбленная маска: «Узумаки, мне на тебя наплевать с Эйфелевой башни». – Прости меня. Длинные пальцы вздрагивают, но продолжают загибать бумагу. Тогда я сажусь напротив и, снова переборов в себе какой-то внутренний блок, беру один лист из стопки. – Я не должен был срываться на тебя. Ты ведь ни в чем не виноват. И всегда пытаешься помочь. Прости. Воздух спирает в легких, когда Саске вдруг бросает свою поделку и переставляет мои пальцы так, как ему угодно. Когда мы одновременно давим на лист, сгиб получается ровным, правильным, без вмятин. – Я не пытался тебе помочь. Только поддержать. Помощь предполагает ответственность за решения и поступки другого человека. Этот груз – только твой. Он все еще не смотрит мне в глаза. Черт возьми. – Пусть так, но я все равно поддался эмоциям и взбесился. Я знал, что однажды случится что-то подобное… Пока я пытаюсь исповедоваться, Саске ненавязчиво подправляет мои пальцы, где-то даже придерживает за костяшки, чтобы получился настоящий журавлик, а не какой-нибудь кривошейный уродец с крыльями вовнутрь. А я не устаю поражаться тому, насколько интимным он может сделать любое действие и сколько смысла способен вложить в процесс создания чего-либо. Хоть тех же бумажных фигурок. – Пожалуйста, прости. – Я знаю, что всегда действую тебе на нервы, – наконец, он поднимает взгляд. – Но ты сам сделал этот выбор. Я не заставлял тебя отвечать на мои поцелуи. Я не заставлял тебя смотреть в мою сторону и не просил о магических поединках. Ты делал это сам. Как сейчас – делаешь этого журавлика. Это твое решение и твоя ответственность. – Что ты пытаешься сказать? – Тебе не надо просить у меня прощения. Проси его у себя. – Но как тогда… – Не «прости меня», а «я сожалею». Тебе не кажется, что «прости» – это перекладывание ответственности на чужие плечи, а? Это всего лишь просьба, а не признание своей вины. Если ты сожалеешь, я прощаю. Но у меня тоже есть, что сказать. Невольно поджимаю губы. Саске придерживает мои руки, не давая шелохнуться. – Я уже говорил, что если ты пойдешь по протоптанной для тебя тропинке – я сделаю все, чтобы это остановить. Теперь послушай еще кое-что. Если ты позволишь кому-то пошатнуть наш мир, я отделаю тебя так, что не останется ни одного живого места. Если ты еще раз заденешь этот гребанный кусок хрупкого говна, который держится на соплях и зовется отношениями, я тебя в асфальт закатаю. Понял? – Саске, знаешь, иногда ты такой милый, что аж мурашки по телу. Но я понял. Почему-то на лицо лезет довольная ухмылка. Видимо, хрупкий кусок говна одинаково сильно дорог нам обоим. Руки Учихи расслабляются, и он кладет на ладонь более-менее сносного журавля. Неуловимое движение навстречу – я оглаживаю изящное запястье, прощупываю крепкую косточку там, где начинаются жилистые мышцы. Саске просто смотрит. То ли печально, то ли серьезно, то ли устало. А может и всё вместе. Когда наши взгляды сталкиваются, он хмурится, но ничего не говорит. – Я люблю тебя. И очень сожалею, что наговорил всякой ерунды. Ты не можешь разочароваться во мне, ведь я потрясающий, верно? – От скромности не сдохнешь. А жаль, – хмыкает Саске, наконец, расслабившись. – Ты такое уёбище, что разочаровываться уже некуда, Узумаки. – Полностью согласен, поэтому можно я отымею тебя прямо здесь? Разочаровываться ведь некуда... – Это перебор даже для тебя. Несмотря на недовольные нотки в голосе он легко поддается моим рукам, как пластилин, как глина. Мы оба настрадались и намучились – он с Итачи, я со своим прошлым, сейчас самое время оставить всё это вне подвала. И отдаться самому простому, что есть между нами. К своему несчастью я замечаю, что Саске хочет спасти одну из своих поделок – убрать подальше от наших неуклюжих тел, дабы не помялась. И, забыв подумать, краду бумажную собачку прямо из холодной руки. Тоска в темных глазах уступает место опасному огоньку. Саске утаскивает оригами у меня из-под носа и снова проигрывает, рискнув переложить его в другую руку. Маленькое сражение на фокусах – показатель того, что наш общий купол, внешний щит... имеет место быть. Что не случилось ничего страшного, и мы всё так же чувствуем друг друга. Даже в иллюзиях. Особенно в иллюзиях. Это настройка. Переустановка. Перезагрузка программы чувств, которая дала сбой. В результате собачка мнется, но никакой печали по этому поводу Учиха не испытывает – наоборот, его настроение меняется. Даже усталость отступает в тень глупой радости. Пока я избавляю выродка от одежды, как всегда стараясь избегать прикосновений к почти зажившему плечу, Саске ощупывает шрам на моей груди. Это не больно, хотя кожа все еще ярко-красная на самом краю разреза, и поперек, там, где заметны проколы от швов. Коктейль чувств слишком сложный, чтобы его можно было разделить на составляющие. Вина и сожаление душат, поэтому я избегаю зрительного контакта – зацеловываю шею, плечо, ключицы и руки, как помешанный, лихорадочно. Каждый палец, каждый миллиметр, и Учиха спокойно принимает ласку, позволяя мне всё. Будто император - своему дорогому и единственному слуге. А после ерошит мои волосы, гладит небрежно, как непослушную псину. Неожиданно тянет за пряди требовательно, по-хозяйски, и заставляет посмотреть наверх. Сложно понять, нравится ему или, наоборот, неприятно видеть в моем взгляде фанатичное «я сделаю для тебя всё». Хренова двойственность – от нее нам плохо и хорошо одновременно. Любовь и ненависть. Принятие и отторжение. Признание и зависть. Как кубики, как пазлы для игр. Игр, где мы сами такие же беспомощные детали. Саске раскрывается мгновенно. И снова вкладывает в секс со мной свой собственный смысл. Наверное, это вошло в привычку – объяснять себе, с какой стати он раздвигает ноги. Что бы не происходило, всегда есть причина. А началось все с желания сделать меня врагом телу и душе, чтобы боль и унижение разрушили нашу кошмарную тягу друг к другу. Интересно, он когда-нибудь ещё думал об этом? А о том, что было бы, случись всё по-другому? Если бы только тот план сработал… – О чем напрягаешь извилины? – спрашивает Учиха, обхватив ладонью мою шею, пока я расстегиваю его ширинку, не забывая оставлять поцелуи на коротко вздымающейся груди. – Пытаюсь представить, о чем ты думаешь. – Честно? Я не могу, когда ты об меня трешься. Я даже злиться на тебя не в состоянии. – Сдаешь позиции, Учиха. Как это похоже на наши стычки... не важно, кто снизу, Саске всегда ведёт партию. Даже если мои пальцы внутри него, даже если он подставляет зад и изгибается дугой. Даже если иллюзионист-тень распластан подо мной и кусает губы от боли – роли в нашей паре определены по особому принципу. У кого крыша съезжает быстрее, тот и у руля. Я отдаю эту власть без сомнений. Саске психопат и мы оба этим довольны. Я знаю, что ему невыносимо. Знаю, что действую слишком грубо и тороплюсь, но лишь потому, что он этого хочет. Хочет физической боли – так легче перетерпеть душевную. И я даю. Переворачиваю одним движением, кусаю за шею, толкаюсь резко и рывками, в почти нерастянутого, со смазкой из слюны, унизительно прижав грудью к полу. И как в трансе повторяя: – Я сожалею, слышишь. Мне жаль. Мне так жаль... Саске как будто только этого и ждал – теряется в прикосновениях, молчит и двигает бедрами навстречу не толчками, ударами. Да, все верно. Все правильно. Он даёт мне выплеснуть эмоции, и сам получает желаемое. Ведь моя нежность для него всегда хуже любой пытки, когда дело касается самого простого, что есть между нами... Уж лучше, чтобы больно, чтобы зубы скрипели от напряжения, чтобы синяки по всему телу и пот вперемешку со слезами. Ему такая связь всегда была понятнее, чем искренность или нежность. Когда он кончает первым с вывихнутой в захвате рукой, прижавшись щекой к полу и болезненно постанывая, я осознаю, что да. Безнадежно больные. Мы оба. Потому что я тоже способен получать от этого удовольствие. *** – Меня зовут Утаката Ши. Я занимаюсь работой с огнем уже двенадцать лет. Никого лучше меня вы не найдёте, так что можете прямо сегодня выбирать себе аксессуар и приступать к тренировкам. – Мы оба хотим научиться работать с мечами. В концерте будет боевка, – отвечает Саске. А пока он рассматривает огромный зал, этот фриканутый фаерщик рассматривает Учиху. Всё как всегда, ничего в этом мире не меняется. К Саске липнут мухи, а я должен отгонять ухажеров тухлыми лососями. Справедливость вообще существует? Почему ему достаются такие вот необычные личности, а ко мне так и тянет всяких моральных уродов, включая самого Саске? Утаката, номер которого нам заботливо подогнал Джирайя, тот еще кадр: старательно прилизанные волосы скрывают один глаз, а тот, что на виду - хитрый до безобразия. Необычный цвет, в янтарь. И наглость, прущая из всех щелей тоже необычная. Одет фаерщик в серо-голубую водолазку под горло и обтягивающие джинсы. Он интересный, сразу видно, что человек талантливый и помешанный на своём деле, но наглость... – Я многое слышал о вас двоих. Говорят, вы связаны с Синтагмой. Это правда, что вы живете вдвоём? Спрашивает-то он у двоих, но обращается непосредственно к Саске. Я как будто вернулся в былые времена – сиди и наблюдай за тем, как с Учихой кто-то флиртует... Как же бесит. И ревность какая-то странная, вспыхнула мгновенно, подпалила изнутри всё, что только могла подпалить. Хорошо, что зарядку от сердечного насоса я оставил в машине – наверняка она вовсю надрывается, сигнализируя об ускоренном пульсе. Надо взять себя в руки. Перетерпеть. Глупо будет затевать тут разборки только потому, что мне не нравится этот Ши со своим пожирающим взглядом. – Да. Мы вместе, – прохладно отвечает Учиха. – И уже довольно давно. А что касается Синтагмы, это только наше дело. Рассматривая широкий рабочий стол для создания всякого рода огненных аксессуаров, изо всех сил пытаюсь сдержать улыбку. Саске в своём репертуаре… слава богу. Но мне ли не знать, каким образом обычно действует его холодность? Когда я поворачиваюсь, они смотрят друг другу в глаза. Саске – упрямо, Ши – с подозрением и любопытством. Хочется вмешаться, но ведь добром это не кончится, как пить дать. И почему только в такие моменты я замечаю, насколько Саске неприступный? Этот парниша просто еще не знает, что довеском к приятной внешности идет сквернейший характер. Хотя сквернейший… слабо сказано. Препреотвратный. Это уже ближе к правде. Хотя, чем дальше, тем сильнее видны изменения. Саске уже не такая нестерпимая тварь, какой был раньше. С другой стороны, если я смог рассмотреть под гаденьким слоем настоящую драгоценность, вдруг кто-то еще может увидеть сияние его души? Утаката кивает на стойку с мечами в дальнем углу. Тут очень много реквизита: начиная с факелов, заканчивая огненными веерами. И сама студия чем-то напоминает наш дом, только комнаты значительно больше. – Переодевайтесь. Начнем, пока у меня есть время. Сразу предупреждаю, тренировки будут жесткими. Наконец, фаерщик обращает внимание на меня. Жесткими, значит? Вряд ли что-то может быть хуже тренировок Хидана. – Удиви. Саске переводит взгляд и чуть приподнимает брови, мол, я – понятно, но ты-то чего шипишь? Как известно, Учиха обладает неплохой смекалкой, быстро сопоставляет два плюс два, и через мгновение смотрит уже иначе, заинтересованно, с хитрецой. Как будто не знает, скотина, что я тоже ревнивый собственник. Пока я пытаюсь взглядом передать ему весь спектр своих отрицательных эмоций, Утаката ехидно ухмыляется. Вот же мерзкий тип… – Узумаки Наруто, Призрак-кун. Признаться честно, я думал ты несколько… крупнее. Меч-то удержишь? Я вытаскиваю первую попавшуюся заготовку из скрипящей от напряжения стойки. Действительно нелегкая ноша, но, честно говоря, пистолет тоже не самое легкое оружие. Рукоять удобно лежит в ладони, и внезапная мысль о том, что я мог бы вызвать на рыцарский поединок ублюдка, посмевшего засмотреться на ее величество Принцессу-Жемчужинку, сразу поднимает настроение. Интересно, долго я проживу, если скажу это вслух?