Уличная магия 3: Турнир

Сутулая спина, растрепанная копна темных жестких волос. Тихий шорох бумаги, игривые блики света. Неспешный танец зеркал, висящих между угловатыми телами кошек, собак и журавлей. Приглушенное сияние двух тусклых настенных ламп. И одиночество. Мне больно лезть. И так же больно смотреть – Саске отгородился от всего мира, словно нет вокруг ничего, что может помочь. Если бы человек умирал от смертельной болезни и не было бы никакого лекарства, способного хоть как-то оттянуть конец, думаю, он выглядел бы так же… И, черт возьми, как же мне хочется снять симптомы хотя бы на время. Я подхожу осторожно, тихо, насколько это вообще возможно. Саске не реагирует, мне приходится сесть напротив и накрыть его подрагивающие руки своими, чтобы привлечь внимание. Оригами всего одно. Всего одно – единорог из тонкой шершавой бумаги. Да, идеальный, красивый, сложнейший единорог, но он один. Значит, даже проверенный способ успокоиться, давно заменивший Саске поход к психологу, не работает. Учиха вздрагивает, поднимает глаза. Серьезные, сухие. А меня в один момент придавливает многотонной тяжестью этого взгляда. Так сильно, что хочется упасть у бледных лодыжек и обессиленно свернуться калачиком. – Я напугал тебя? – Нет. Я напугал себя сам. Какое-то время мы молчим, внимательно рассматривая друг друга. Не хватает слов, чтобы объяснить свои чувства – приходится начинать с самого начала. – Пожалуйста, давай поговорим. Нам это необходимо. Я больше не могу, Саске. – Я тоже больше не могу, – с его слов это звучит в разы ужаснее. И я вижу – вот они, опущенные руки, поникшие плечи, невидимые кандалы. – Я устал… – Что тебя гложет? Просто расскажи. Я могу помочь. – Мне уже никто не поможет, потому что ничего не исправить. Я совершил столько ошибок, что проще умереть, чем разгребать всю эту чертовщину. Когда ты дрался с Хиданом на арене, я пил в компании Суйгецу и Карин. Когда Итачи танцевал для каких-то ублюдков, я сидел здесь и перебирал карты. Чертовы карты… Наруто, почему ты снова простил меня? – Не знаю. Хотя, нет, знаю – ты не желал никому зла. Ни тогда, ни сейчас. – Я бил тебя в грудь, ты помнишь? – Саске резко скидывает мои руки и поднимается. – Бил, потому что был уверен – так ты сдашься быстрее! Так ты… наконец… Он замолкает, зло кусая губу. Пользуясь паузой, я тоже поднимаюсь на ноги. – Ты винишь себя? Винишь себя во всем, что произошло? – Если бы я еще и это игнорировал, то был бы последним ублюдком, не находишь? – Саске отвечает едко, откидывает единорога куда-то в угол, и вся спесь сразу слетает с лица. Когда он снова начинает говорить, мое тело покрывается колючими мурашками. Слишком много боли. – Я бил тебя в грудь. А там была Роза. Эти ужасные лезвия, там, внутри тебя! Двигаюсь резко – почти как в драке, но еще решительнее. Обхватываю запястье с такой силой, что Учиха шипит сквозь зубы. И прикладываю ладонь к своему свежему шраму, поверх бинтов и футболки. – Теперь ее там нет. А знаешь почему? Потому что ты меня спас. И Итачи тоже. Не так давно, ты помнишь? – Я делал то, что считал правильным, но если бы я раньше поступил иначе, не пришлось бы никого спасать! Сквозь едва удерживаемую маску спокойствия проскальзывают настоящие чувства. Постепенно она трескается, рассыпается, сыпется пылью, а под ней – мой Саске. Оголенный нерв, натянутый до предела. Еще чуть-чуть и разорвется. Учиха пытается убрать руку, но я держу крепко. Хотя тут же приходит другая идея – приходится его отпустить. Когда я, шипя от боли, сдергиваю футболку, Саске просто испуганно наблюдает. Когда рву бинты – задыхается. – Не надо… пожалуйста, я…. – Дай мне руку. – Нет, Наруто, я не могу… я… – Если ты сейчас не дашь мне руку, Саске, клянусь – я выйду из этого дома, и ты никогда меня больше не увидишь. Мы оба ошеломлены услышанным – я не хотел ставить на кон всё. Не хотел, но разве я могу позволить ему навсегда закрыть свои створки? Это не лучше, чем расставание. – Дай. Мне. Руку. И он протягивает, словно в трансе. Медленно. А я, обхватив пальцами тонкое запястье, снова прижимаю ладонь к своей груди. Контраст холодных пальцев и горячей кожи бьет по нервам нам обоим. – Саске, события, которые привели нас к этому моменту, должны были произойти. Если ты будешь винить себя во всем, то никогда не сможешь подняться с колен. То, что случилось с Итачи и со мной, – это наш выбор. Наша ответственность. Ты забыл? – Я мог сделать хоть что-то… – И тогда всё могло сложиться совсем иначе, это правда. Но кто даст тебе гарантии, что другая реальность была бы лучше? А вдруг кто-то мог умереть? Как же ты не понимаешь, что самая большая ценность – это жизнь? Без неё все остальное становится бессмысленным. И пока она у нас есть, остальное не так важно. – Тогда почему мы просто не остались на побережье? – Саске ощутимо потряхивает, и он пытается отвести ладонь от моей раны. – Какая может быть жизнь наполовину, Учиха? На побережье было существование. Мы с тобой жадные и мы захотели большего. Но кроме этого есть и другая сторона. Ты представить себе не можешь, как я боюсь тебя потерять. Я боюсь, да, всё верно, но не даю страху меня уничтожить! Посмотри на себя, боже… ты же скоро окажешься там, откуда все это время вытягивал меня. Давай просто держаться друг за друга, как мы всегда это делали? Тебе уже и оригамитерапия не помогает! – А если я снова причиню боль людям, которых люблю? Мы замираем, почему-то тяжело дыша и вгрызаясь друг в друга глазами. Вспоминается острое, жгучее безмолвие драки и огонь в мышцах. На несколько мгновений становится так тихо, что слышно, как кровь шумит в артериях - безмолвие. Всё стабильное в нашем мире покосилось, накренилось, как старый прогнивший дом. И теперь стоит, зияя трещинами и дырами, пустотами и рыхлыми древесными пучками. Неправильное, уродливое… – Мы ничего не добьемся, если будем снова и снова рвать друг друга на части. Саске тихо выдыхает, обессиленно откидывая голову назад и открывая мне вид на белую шею. – Вот именно. Ничего. Из-за меня мы так и не сдвинулись с мертвой точки. Так не может продолжаться. Все верно. Того, кто не может твердо стоять на земле или хотя бы почувствовать её, гораздо легче поймать в ловушку. А мы больше не можем позволить себе смотреть на мир сквозь ржавые прутья. Выпрямившись, он начинает говорить надсадно, хрипло. Стараясь максимально отстраниться от слов, мол, эти чувства его не касаются, ему не принадлежат. Иначе просто не смог бы. – Это я потащил тебя в больницу. Из-за меня…. чертовы Дейдара и Хаку – моя вина… я причинил тебе боль тогда, причинил снова, причиняю сейчас, а ты меня прощаешь, как будто ничего страшного не произошло. – Постой. – Я сам, своими руками, уничтожаю всё, что мне дорого. Думаю, что поступаю правильно, а в результате делаю еще хуже. – Саске… – …не знаю, что мне теперь надо сделать, чтобы хоть что-то… исправить… – Саске, пожалуйста, – кладу руки ему на шею, затем беру лицо в ладони. – Делать ошибки и поддаваться эмоциям – это нормально! – Нормально? Но я не хотел драться с тобой тогда! Я хотел поговорить. А пелена упала и всё, не помню, как, когда и из-за чего всё это… в голове помутилось. Осторожно ослабляю захват, а потом и вовсе убираю ладони с теплых щек. Учиха смотрит настороженно. Слабые отголоски солнечных зайчиков, пляшущих под потолком, оседают на потерянном лице и растрепанных волосах. Итачи был прав – это самая настоящая глина. Одно мое слово может превратить его в невнятный ком чувств и эмоций, как и вернуть прежнюю форму. Однако, между нами выросла мембрана недоверия – слышим, пониманием, киваем друг другу, а поверить не можем. Или не хотим. Насколько было бы проще, если бы хотя бы один из нас умел бороться с подобными препятствиями… – Давай-ка вспомним, как было с самого начала: Итачи сам пришел в Синтагму. Ты его туда не звал – это его выбор. И я туда тоже пришел сам. Да, пускай, мне не свезло, но ты здесь играешь не такую уж важную роль. А Сасори? Что поделать, если он был придурком и отказ воспринял в штыки? Ты не предлагал ему покончить жизнь самоубийством, так ведь? Тогда за что ты снова себя коришь? – Я разрушил твою жизнь. – Ты ее украсил, дебила кусок. Я не представляю на что она должна быть похожа без тебя. Приходится снова хорошенько прижать его руку к шраму. Думаю, его можно сделать символом нашей откровенности. – Можешь проверить. Тело заживает, а я живучий. Чтобы меня убить нужно что-то посерьезнее Розы, яда и твоего кулака. Я уже не знаю, кто со мной – демоны ли, ангелы или единороги, но чтобы меня заполучить, смерти нужно постараться. И, думаю, Итачи тоже ни разу не слабак. А теперь… хочу, чтобы ты запомнил самое главное. – Что? – Я все еще хочу спрятать тебя в какой-нибудь научно-исследовательский комплекс, под землю, на минус трехсотый этаж, в мягком гробу и металлическом коробе. И чтоб еще никто подойти просто так не мог – всё по пропускам, вахта, сканер радужки и отпечатков пальцев. И то не факт, что я был бы за тебя спокоен. Но как себя будешь чувствовать ты, находясь под опекой? – Ужасно. – Точно. И пока ты не веришь мне, пока пытаешься защитить, откидывая с первых рядов в тыл – я тоже буду чувствовать себя ужасно. И буду проигрывать. Так у нас ничего не получится. Никогда. Он кивает и, наконец, перестает выворачивать руку. Кладет пальцы поверх раны – очень осторожно, неуверенно. Ведет подушечками вниз, по линии. Почти так же, как тогда, на кухне. Только без лезвия. Его немного потряхивает, взгляд подернут дымкой, но в целом испытание пройдено. – Каково это было? – тихо спрашивает, утыкаясь в мою шею. Поцелуй короткий, невесомый. Нежный. – Страшно. Очень. Но мы живы. – Ты прав. Мы живы. Эта простая истина звучит из его уст как нечто удивительное, невероятное. Руку даю на отсечение, он даже не задумывался об этом, занимаясь самобичеванием. Всему-то их учить надо, Учих этих… Саске обвивает меня руками и гладит спину – так медленно, что успевает пальцами прощупать каждый позвонок. Неспешные, немного ломанные движения перетекают в мягкие и уверенные. – Хочу кое-что тебе показать, Наруто. Только не смейся, хорошо? – Ничего не могу обещать. Учиха морщит нос, а затем выпускает меня из объятий и поворачивается спиной. Затем чуть-чуть оттягивает ворот своей футболки. Сначала я вылавливаю острую черную полоску на белой коже – сердце ухает вниз, к почкам, и продолжает остервенело биться уже там. Тяну ткань ниже и полотно раскрывается полностью. У него тут… Перо. – Перо? – тупо повторяю я. И доходит. Долго доходит, с минуту, наверное. Левитация маленьких предметов – это мой коронный навык. Если бы кому-то требовалось найти штуку, которую я брал в руки так же часто, как Саске – карты, он бы нашел именно перо. – Когда успел? – спрашиваю, а большой палец обводит покрасневший край татуировки. Кожа всё еще немного воспалена. – После… той «операции», мы ездили к Саю и были «полотнами»… – Итачи тоже? – Ага. У него теперь какой-то санскритский треугольник прямо под волосами, на шее. Понятия не имею, что он значит. Я в подробности разговоров этих двух даунов с синдромом поиска глубинного смысла не вдавался. – Вы с Саем помирились? – осторожно касаюсь губами самого кончика пера. Саске откликается с задержкой, изо всех сил стараясь расслабить плечи. – Наруто, – наконец, предупреждающе вздыхает он. – Прости. Я так соскучился… Учиха мягко выкручивается из моих полуобъятий. Короткий поцелуй обжигает кожу щеки. Саске прижимается ко мне совсем как тогда на кухне, прежде, чем огненная боль разрезала реальность пополам. – Я тоже соскучился. Так мы и стоим, прикрыв глаза и просто дыша общим воздухом. На душе штиль – ветер утих, волны сошлись в ласковой глубине и всё встало на свои места. А может быть, и заняло новые. Саске небрежно прикасается к моей шее, ведет незамысловатую дугу к уху. Тепло разливается под кожей, постепенно гася шипящий, злой мороз. – Мы должны встать на ноги как можно скорее, – тихо урчит он. – Ты слышишь? Мы не можем больше спотыкаться. – Ни за что. Касания постепенно становятся менее осторожными, более требовательными. А ему на самом деле нравится трогать мои болячки? Вот ведь двуличная скотина. – Пойдем. – А Итачи… – Итачи ушел. – Откуда ты знаешь?.. – Он же мой брат. Мы тихонько поднимаемся по лестнице, не размыкая рук. Приклеились ладошками. Намертво. В доме тихо – чуйка Саске не подвела, Итачи решил оставить нас одних на время. Хороший он, все-таки, хоть и псих. В спальню мы забегаем, цепляясь друг за друга до хруста в пальцах, лихорадочные, больные. Хлопает дверь и что-то хлопает между нами: может быть, та самая пелена, за время знакомства ставшая неизменным спутником по жизни. Я уверен, когда-нибудь она вернется обратно, но зато сейчас ее нет, дыхание общее, намерения обнажены и желания кристально-чистые, ясные. Два шага – Учиха валит меня на кровать, но тут же обжигается о красную линию на груди, замирает, выдирая у жадного пространства маленькие клочки воздуха. Немного поразмыслив, опускает голову и целует самый край, не рану, но самое близкое место. А я путаюсь пальцами в его волосах и чуть-чуть надавливаю, заставляя, как в подвале, быть откровеннее. И он подчиняется – дыхание касается кривого шва, а затем на коже остается болезненное ощущение недопоцелуя. – Это всего лишь тело, Саске. Всего лишь… – Ты шутишь, да? – такими недопоцелуями он добирается до моей шеи, и, удерживая вес на руках, возвращается к прикосновениям. – А, да, шутишь… – Хочется, чтобы ты перестал об этом думать. Ради спокойствия его величества, перекатываюсь с ним к краю кровати и оказываюсь сверху. От одеяла пахнет чем-то лекарственным, от Саске – домом, прохладой, теплом. Прижав мои бедра к своим, он тихо выдыхает через нос. – Черт, Наруто, как ты умудряешься… быть таким сексуальным в ранах и синяках? – Секреты соблазнения Узумаки, – посмеиваюсь, обводя пальцами следы моих кулаков на чужом теле. И мы забываемся. Так, как умеем. В прикосновениях, в невнятных извинениях, в ласках и в сожалении обо всем случившемся. Нам бы пару суток вот так копошиться, есть виноград, смеяться и болтать о каких-нибудь глупостях. Но нет, за дверью всё тот же мир, полный несправедливости и опасности, где расслабление может стоить слишком дорого. Саске сам не понимает, что чувствует, и его эмоции сменяются со скоростью гепарда в погоне, а у меня вообще проблемы – двигаться больно. Боли много. Вспыхивает в нечаянно задетых синяках, в груди, в ушибах и ободранных пальцах. В глазах тоже. Близость причиняет страдание нам обоим – столько же, сколько удовольствия. Невыносимо. Я так и говорю – невыносимо, Саске. А он целует, обводит руками родные линии тела, трется лбом о мои ключицы и кивает. Да. Да, невыносимо. Это ужасно. Мы ужасные, чувства наши – просто кошмар, и всё что мы делаем – сплошное сумасшествие. Но по-другому быть не может. Он так и говорит: По-другому… никак, Наруто. И прежде чем окончательно потонуть в этом лихорадочном водовороте страсти, ненависти и обожания, я шепчу, словно от этого зависит наша жизнь: – Мы с тобой враги, Саске. Это навсегда. И пока мы оба живы, это не изменится. Ты веришь мне? Темные глаза горят удивительной, пробирающей до костей смесью эмоций. Я бы все отдал, чтобы остаться в этой бездне до конца своих дней. – Верю. Враги и любовники, семья, соперники. Пока мы оба живы... Наконец-то дошло. Дурак. Ведь по-другому быть не может.