Уличная магия 3: Турнир

Я снова пойду по пути огня. Не важно, насколько больно. Поскольку, известно точно Света много, а ночь длинна. Теперь я знаю правду. И я могу улыбнуться Наконец-то, я понял... Что я и есть солнце. (с) Кiuas – Lights are many

После концерта, как и в прошлый раз, вокруг наших разнеженных вниманием персон много шума и беготни. Сразу за кулисами начинают поздравлять помощники и коллеги, далее идет продолжительная фотосессия с гостями и персоналом. Буквально за полчаса этих метаний я устаю так, как не уставал даже после особо суровых тренировок Хидана. – Ты этого хотел, – невозмутимо бросает Саске, хотя и под его веером бесконечных масок змейкой проскальзывает усталость. – Теперь терпи. – Я уверен, половина этих кадров отправится на сайт, строчить новые истории о нас. Итачи будет в восторге. – Кстати о птичках, не знаешь, где он? – Учиха бегло сканирует толпу постепенно рассасывающихся людей и снова поворачивается ко мне. – В последний раз я видел его с Неджи. Около гримерок. Они фотки просматривали. Ни разу не бережно хлопнув меня по плечу, Саске кидает: – Не дрейфь и отвлеки их. А я попробую его найти. И исчезает по направлению к дальней лестнице. Ближе к началу официальной тусни, мне удается смыться и найти временное убежище в кабинете Какаши. – Поздравляю с удачным шоу! – но не тут то было. Хатаке, выслеживающий меня с холла, заходит следом и ухмыляется во всю хитрую морду. – Сегодня я был готов поверить, что магия существует. – Так и есть, Какаши-сан, – стянув с себя изрядно потрепанный народом плащ, подхватываю со стола бокал ароматного розового шампанского. – Мы душу продали за то, чтобы ею управлять. – Балбес, – беззлобно бросает директор «Каллапсо». – А если серьезно, чудо, что всё завершилось настолько хорошо. Я до последнего не верил, что вы рискнете засветиться на весь город... тем более перед толпой акул, которая наведалась к нам в гости. Я так и застываю с недонесенным до губ бокалом. – Вы это сейчас о чём? – Что? – поправив безупречно подобранный галстук, Хатаке позволяет себе задержаться в моих глазах. – Ты же не думал, что тебя оставили без присмотра? Ты слишком видная фигура, чтобы разгуливать по охотничьим угодьям маскарада в гордом одиночестве. Саске за телохранителя можно не считать, он не меньшая опасность, чем пьяный водитель за рулем грузового автомобиля. – Вы? Вы следили за мной? Если речь о маскараде, то... вы на стороне Данзо? – Не совсем, но я уже давно выбрал сторону. И как бы странно не звучало, ты будешь рад, что всё сложилось так, как сложилось. – Буду, значит? – опасливо отставляю бокал. Надеюсь, там не было какого-нибудь яда или чего похуже. – А как же... Боже, когда все это началось? Неужели я сделал ошибку уже тогда, когда принял приглашение в «Каллапсо»? – Не стоит так переживать. Пойми, я не желаю тебе зла. И никогда не желал. Но я был вынужден выполнять данное обещание. – Стоп, при чем тут обещания? – Давай попробуем еще раз. Наруто, я не на стороне Данзо. Просто тебе следует знать, что твоя семья играет важную роль в моей жизни. Прости, что вываливаю это вот так, но мне приходилось держать тебя поблизости. – Тогда я не понимаю. Я... – Не ломай голову. Всё проще, чем кажется. А теперь, прошу меня извинить. – Стойте! – но мой крик летит Хатаке в спину, и дверь за ним громко захлопывается. Бежать следом, чтобы добиться ответов, не хочется совершенно. Если всему этому суждено так закончиться, пусть. Лишь оставшись в одиночестве, я понимаю, насколько ужасна наша шахматная партия. Оказывается, у меня не было возможности выбирать. С самого начала. Львиная часть моей жизни – заранее спланированный спектакль? Куда еще судьбоносные сволочи засунули свои длинные пальцы? Пока я верил в чудо, оно было таким реальным. А разочарование похожее на печаль человека, случайно узнавшего секрет исчезающего слона. Стоило заметить поддерживающие тросики и зеркала – всё волшебство рассыпалось серой грязью. Что же мне теперь делать с этим знанием? Есть ли смысл пытаться вырваться из ловушки, когда пружина уже сработала? И зачем всё это, в конце-то концов?.. Когда дверь снова приоткрывается, я готов увидеть там свою смерть, но это всего лишь Итачи. Каким образом он нашел меня и путь к директорскому кабинету, остается загадкой. – Я не могу дозвониться до Саске. Ты его видел? – Он пошел тебя искать. Видимо, вы размину… Тут я вскакиваю с кресла, словно в лицо брызнули кислотой. От резкого рывка оставшиеся на подносе бокалы соскальзывают и рассыпаются у деревянных ножек стола осколками и розовыми брызгами. – Итачи, скажи, что ты шутишь. Учиха сначала смотрит удивленно, но постепенно и до него доходит. – Пошли. Быстрее, давай! Реальность смазывается в однообразное полотно: коридоры, улыбающиеся люди, знакомые лица, светлые цветные пятна. На нас оглядываются, окликают, кто-то смеется, кто-то бесполезно пытается что-то спросить. Саске нигде нет. Паника съедает едва распустившиеся лепестки счастья в моей душе. Усилием воли я заставляю себя остановиться около лестницы на третий этаж, чтобы подумать. Кто мог его видеть? Где он мог задержаться? Что могло произойти? – Это тебя, – голос Итачи иглами врывается в сознание. Я беру мобильный, словно в трансе. И уже прижимая трубку к уху, понимаю, что теперь ловушка действительно захлопнулась. – Бонни, – шуршит мягкий, низкий голос. – Ты знаешь, где меня искать. – Если хоть один волосок... – Клайд будет в порядке, если ты не станешь задерживаться. Только старшего не бери, он здесь нежеланный гость. Гудки. Короткие, тяжелые, убийственно равнодушные гудки. Саске... *** Когда кто-то говорит о счастье, которое у каждого «под носом», за которым «не нужно гнаться», он, как правило, ничего не смыслит в борьбе за место в жизни. Это ребенок, еще не ступивший на тропинку самостоятельности, с молочным ореолом вокруг губ и блеском чистой наивности в глазах. Ныть, страдать и жалеть себя в сотни раз проще, чем каждый день просыпаться с улыбкой. Счастье – это работа. Тяжелая, ежедневная, изнуряющая борьба. Борьба с жестокими реалиями. Борьба с болезнями физического тела, борьба с томлением души. Будь счастливым! Кричит тебе очаровательный мир рекламы, психолог и социальный плакат в метро. А кто-нибудь где-нибудь пытался объяснить, что же это за «будь» такое мифическое? С чем нужно мириться, чтобы «будь»? Кем надо стать, чтобы «будь»? Кого надо найти, чтобы «будь»?.. Каждый для себя решает сам. И каждый сотню раз ошибается. Отношения, дом, мебель, хобби, работа, дети, отпуск, поиск смысла и ответов. Маленькая часть сотен путей, где через каждый шаг кровавое пятно от чьего-то разбитого носа. Так и выглядит жизнь – это пятна. И счастлив, пожалуй, тот, за чьими пятками этих пятен больше всего. Будь счастливым! «Наруто, пожалуйста, будь счастливым». Так говорила моя мама, когда думала, что я сплю. Она считала счастье единственной ценной валютой, необходимым жизненным минимумом. Она просыпалась с улыбкой, рисовала с улыбкой, готовила с улыбкой и смотрела на нас так, будто мы – то единственное, ради чего стоит улыбаться. Машина тормозит у крыльца моего излюбленного ночного клуба, и Итачи, заглушив двигатель, поворачивается через плечо. На его лице удивительное равнодушие – ледяное, пугающее. А я пытаюсь держать уголки губ приподнятыми, хотя они дрожат, а всё остальное тронуто мукой. Зато теперь я вспомнил самый главный урок моей матери. За счастье надо бороться. Каждый день, каждую секунду. – Со мной нельзя, Итачи. – Я не могу отпустить тебя одного. – Прости. Я прошу тебя остаться здесь. Возможно, нам придется убегать. Лучше, если кто-то будет к этому готов. Он знает, что я прав. Знает, и всё равно бьет кулаком в руль от злости. Это первый раз, когда я вижу Итачи таким. – Иди. И, пожалуйста, вернитесь целыми. Вы оба. Старший Учиха прикрывает глаза рукой, и я выскальзываю из машины, пока не увидел его слабости. Итак, мое единственное оружие – это улыбка. И я иду навстречу неизвестности, прикрываясь ею, как щитом. *** Лифт приветливо пищит и распахивается на седьмом этаже. Кстати, почему-то именно сейчас мне приходит в голову, что эти семь этажей, как семь смертных грехов. Похоть – первый, общий зал. Праздность – второй, зал с балконами и барными стойками. Зависть это, наверное, третий этаж, полный комнат местных бандюганов. Гнев – арена… А этот, верхний, похож на гордыню. В пыточной меня ожидает Данзо в своем любимом шикарном кресле и темном кимоно. Над ним бесстрастной фигурой возвышается Хаку. Больше в комнате нет практически ничего, словно всё было продано или вынесено в другое место. – Добрый вечер. У меня к тебе новое предложение, Призрак-кун. Присядь, прошу тебя. Молча сажусь на стул напротив. Но стоит мне столкнуться взглядом с Хаку, как слова сами слетают с губ: – Вы ничего не добьетесь, пока я не буду знать, что с Саске. – Он цел и невредим, – с наигранным спокойствием отвечает старик. – Я хочу рассказать тебе правду, Наруто. Он разводит сухими руками, улыбается тепло. Эдакий добрый старичок-садовник, протягивающий милой девушке самый симпатичный цветочек с клумбы. – Всё дело в том, что ты на… Выстрел. Я успеваю закрыть глаза, прежде чем капли горячей крови веером рассыпаются в воздухе и окропляют мое лицо. Когда я вновь поднимаю веки, голова Данзо запрокинута, лицо окаменело в маске наигранной доброты, пустые глаза смотрят прямо на меня и из темного отверстия от пули стекает крупная алая капля. С другой стороны его череп раскурочен. Видны ошметки и угловатые края разбитой кости. Зрелище действует на меня предсказуемо. Тело, мозг и душу окутывает темное полотно шока. Но страха нет. Хаку делает несколько шагов. Звук отражается эхом, как в каком-нибудь глупом фильме о серийных убийцах в чистеньких смокингах и лакированных туфлях – цок-цок-цок. Он мягко кладет оружие на шикарную тумбу из какого-то там благородного лакированного дерева, давая мне минуту-другую переварить ситуацию. Я не могу даже удивиться. Просто предательство. Просто от людей, связанных с Синтагмой, не стоит ожидать ничего другого. – Не люблю я такие смерти. Он даже понять ничего не успел. – Он ведь был твоим боссом, – непонятно зачем говорю я. Шок проходит, уступает место тошноте и ужасу, тянущему в бессознательное. Его кровь на моем лице… на моих губах… Данзо мертв. – Именно. Был. Знаешь, я ждал этого так долго. Ждал вашего шоу. Ждал… как Хатико. Когда же, наконец, мой хозяин выйдет из своего маленького замкнутого мирка… Хаку подходит ближе, наклоняется, стирает костяшками пальцев кровавые разводы с моей щеки. Ласково. Но я слишком хорошо знаю, как много фальши в этом человеке. – Ты доволен? А теперь, почему бы тебе просто не отпустить меня?.. Рука Хаку опускается ниже. Тонкие пальцы охватывают шею, словно паук – брыкающуюся муху. Дыхание обрывается. Боль пронзает позвонки, когда ублюдок дергает меня вверх, заставляя встать на ноги. Стул падает, и этот грохот приводит в себя, помогая вернуть контроль над телом. – Разве ты не хочешь покончить с этим? – кольцо пирсинга почти касается моих губ. – Я должен сделать из тебя достойного игрока. От резкого удара в животе раскрывается огненная воронка. Хаку отбрасывает меня, словно кукольного болванчика, к дальней стене. Но за время тренировок с Саске тело так привыкло цепляться за равновесие, что я возвращаюсь на ноги автоматически, на уровне рефлекса. – «Должен», значит? Слишком много людей считают, что имеют право лезть в мою жизнь! Какого черта вам всем от меня надо?! Я не собираюсь становиться ни боссом, ни чьим-то мальчиком на побегушках, ясно тебе?! – Правильно. Злись, – Хаку изящно вытаскивает странный двухсторонний кинжал откуда-то из-за спины. – Без гнева эту партию тебе не выиграть. – Да не собираюсь я выигрывать! Прежде чем мне удается проанализировать свое положение, Хаку нападает. От холодного оружия мало шансов защититься голыми руками, но у меня в запасе есть парочка хитростей Хидана. Они помогают уйти от прямой атаки, несмотря на явный перевес сил. Я устал. Как же я устал от всего этого… – Почему бы теперь тебе не возглавить шайку отбросов?! – Со мной уже покончено. Его ответ вызывает замешательство на какую-то несчастную секунду. Однако этого достаточно, чтобы выбить меня из ритма боя. Кинжал падает на выставленную в защитном жесте руку, боль отрезвляет и активирует тайные запасы энергии в моем выжатом под ноль теле. Краем глаза я цепляюсь за пистолет, непредусмотрительно оставленный на тумбе. – Ты принес пулю, Наруто? – рассматривая кровавый след на лезвии кинжала, Хаку тянет время. Или просто наслаждается нашим танцем смерти. – Пулю, которая дважды спасла тебе жизнь? – Она всегда со мной. Благодаря заминке, мне удается перехватить преимущество, ударить по уязвимому месту и сбить гипнотизера с ног. Я срываюсь раньше, чем он успевает пошевелиться и дрожащей рукой хватаю пистолет. От нескольких коротких ударов звенит в ушах. Хаку оказывается ловчее, и прижимает меня к стене, едва не вгоняя лезвие в живот. Я перехватываю кинжал поверх его руки. И прижимаю дуло пистолета к лихорадочно бьющейся вене. – Ради бога, Бонни. Ты не сможешь. – Уверен, что настолько хорошо разбираешься в людях? Бросив взгляд вниз, я убеждаюсь в том, что кинжал действительно с двумя лезвиями. Это не украшение рукояти. – Нравится? – хриплый голос снова звучит практически внутри меня, в моем собственном разуме. – Я заказал его специально для нас. Ты ведь не нажмешь на курок, а тут… только погляди – ослабеешь, и я вгоню иголку тебе в кишки. – То же касается и тебя… – Верно. Но так даже интереснее. – Что значит «покончено»?.. Что ты хочешь этим сказать? В холодных и темных глазах Хаку проскальзывает тень сомнения. Мне непонятно, с чем это связанно, но я пробую поймать мысль за хвост. Надо вытянуть из него суть. – Только что на твоих глазах я убил Данзо. Ты понимаешь, что это значит? – «Синтагма» лишилась головы? – разговор поддерживать всё тяжелее – моя рука устает, острие кинжала впивается в кожу. Я должен что-то сделать, пока могу. Хоть что-то! – Она таракан, Наруто. Может жить дальше и без таких мелочей. Видишь ли, какая история… камер здесь нет. И ты единственный свидетель. – Почему сейчас? Почему ты не сделал этого раньше? Я не понимаю… зачем тебе я? Зачем всё это? Поддельные счета, эта глупая игра в «босса»? Роза? Зачем? – Я должен был проверить, достаточно ли сильно ты любишь жизнь. Давление внезапно усиливается настолько, что я практически не могу сопротивляться. Лезвие вгрызается в мясо, тянет жуткой болью. Мой влажный палец скользит на курке пистолета. Одно усилие. Всего одно. Я должен его убить. – Ты не застрелишь меня. Саске не хотел бы этого, правда? Что? – Саске никогда не простит… но ты можешь сказать ему, что это была самооборона. Придумать что-нибудь. Хотя после того, как ты всё поймешь, это не понадобится. – Хаку, зачем? Он склоняется вперед, заставляя меня буквально вжаться в стену и пустить остаток сил на борьбу с кинжалом. – Что же ты? Я вот-вот тебя убью. И ты не станешь стрелять? Шепчет. От этого шепота внутри меня волнами поднимается отчаяние. Здесь я и погибну. Именно здесь всё закончится. – Только не для собственной защиты, да?.. Мы смотрим друг другу в глаза так долго. Невыносимо, нестерпимо долго. Когда у меня не остается сил, Хаку говорит в голос: – Я рад, что сделал правильный выбор. И расслабляется, позволяя мне загнать лезвие ему в живот. Это происходит быстро, слишком быстро, чтобы можно было хоть что-то сделать. Защитить себя в этой схватке означает держать клыки в чужой шерсти, пока не перестанет течь кровь. Пока один из нас не сдастся. Она льется на мою руку, на запястье. На одежду, когда я роняю пистолет и пытаюсь поймать оседающего Хаку за шею. Мы сползаем по стене вместе, в объятиях, но у меня нет сил разжать белые от напряжения пальцы и выпустить оружие. – Да. Всё правильно. Всё верно… – словно в пустоте, голос проникает сквозь меня невидимыми нитями. – Не бойся, мне не больно. Я умею контролировать боль. Правда, гипноза хватит ненадолго. – Зачем? Зачем? Ну… зачем? – словно идиот повторяю я, пытаясь хоть как-то зажать открытую рану темной тканью его водолазки. Если вытащить оружие, он умрет за пару минут. Хаку сдавленно смеется. – Ты любишь жизнь, правда? Какой бы она ни была… темной или белой. Это странно – любить свои фигуры. А теперь, послушай. Его руки обхватывают мои щеки, а глаза снова впиваются в лицо. Только теперь я его не узнаю. Это не Хаку. Кто угодно, но только не он. – Тебя больше не существует. Ты – сила. Ты должен уничтожить всё. И стереть «Синтагму» подчистую. Что? В два удара сердца всё встает на свои места. Один-единственный вопрос заполняет мое естество, словно по венам текут слова. Что? Что? – Что? – Прости, ладно? Это был самый сложный фокус в моей жизни. Куча смертей. И одна разрушенная судьба. Но… По подбородку Хаку течет темная капля, но он продолжает говорить, как ни в чем ни бывало: – Но ты можешь это сделать. Отказаться от себя ради спасения чужих жизней. Только ты. – Чьих? – Тысяч таких, как я. И Итачи. Рабов. Пленных. Они все были живые. Ты понимаешь, Наруто?.. Живые… а они… они резали нас. Они заталкивали в нас свои Розы, веря, что могут победить одной только силой. Но ничего не вышло. Хах… а я ведь его вытащил. Я смог убедить Данзо, что Итачи нам нужен. Смог спасти… хотя бы его. Хаку сглатывает и прикрывает глаза, смаргивая влажную пелену. – Это очень тяжелое бремя. Но у тебя будет команда. Я позаботился об этом, – его губы на секунду трогает улыбка. – Команда отличных орудий. Лучших из лучших. Но отныне тебя, Узумаки Наруто, больше не существует. – Почему я? Почему не ты? – Я больше не могу бороться, – остаток улыбки стирает чудовищная мука. Это первая сильная эмоция, которую я вижу на этом удивительно красивом лице. – Я устал. Так устал… Понимаешь, ты… больше некому. Кто-то же должен. Кто-то чистый. Кто-то упрямый, с несгибаемой волей. – Я не такой… Хаку кладет голову мне на плечо. – Такой. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Я наблюдаю так давно, что изучил даже твои привычки. А ты же прозрачный, Бонни… – Как давно? – Когда-то ты пригласил меня к себе за стол… Вспышками из моей памяти появляется юноша с Бала Элифеса. С того самого, где Саске впервые появился в образе Жемчужинки. Лисья маска. Он образовался в моей жизни гораздо раньше, чем я думал. Чем я мог себе представить. – Неужели нельзя было обойтись без… всего этого? Хаку снова выпрямляется. Его лицо белее снега. Я не заметил, как много крови вылилось из раны. И не смог бы. Меня просто не существует. – Смерть – это лучшее, что ты можешь для меня сделать. Когда он поднимает глаза, мне кажется, что мир вот-вот перевернется вверх тормашками. Он пережил такие ужасы, что смерть кажется ему сказочным королевством отдыха. Тонкие брови сходятся вместе, дыхание Хаку сбивается. – Всё. Это больно. Пока я еще могу, слушай… Теперь ты должен измениться. Саске – твоя ахиллесова пята. Его убьют первым. У тебя не должно быть никаких слабостей. Ты же знаешь, что одна спасенная жизнь стоит сотен разрушенных судеб. Всё это – стоит. Вся эта… ложь. Ты обещаешь спасти их всех? Всех до единого? – Хаку? Нет… я… Он слабеет, опадает на меня, обрушивается на плечи, на руки. – Пусть моя пуля станет символом твоей непоколебимости. Обещай. – Да. Я смогу. Его пальцы начинают дрожать. Лицо снова искажает чудовищная мука. – Пожалуйста, сделай это. – Нет. Нет… – Тебе придется убивать. Не раз и не два. Я твой учебный… полигон. Взлетная полоса. Учись стрелять из жалости. Отныне и навсегда ты больше не имеешь права быть слабым. В неловком порыве он вытаскивает пистолет из густой лужи крови. – Ты же не станешь наблюдать, как я делаю это сам? Вкладывает в мою руку. Находит в себе силы поднять голову и посмотреть понимающе, с мудрой теплотой. Я позволяю ему обнять меня до боли, до дрожи в мышцах. – Знаешь, я никогда не любил. Но, мне кажется, это было близко… Хаку касается моей щеки губами. На коже остается холодок металла. Последние слова он вышептывает сквозь болезненные стоны. А потом я нажимаю на курок. И пока затихает его пульс, в моем сознании, словно на повторе звучит страшное, тяжелое, последнее: «Я сделал всё это только ради тебя». И больше ничего не остается.