Уличная магия 3: Турнир

Я хотел быть сильным. Хотел быть на шаг впереди. Хотел заранее знать дорогу, по которой собрался идти впервые. Найти лазейки, преодолеть препятствия, обойтись малыми жертвами ради большой победы. Но, если подумать, с самого начала у меня не было шанса найти этот путь. Всё познается кровью, и земной ад – не исключение. Я хотел быть сильным. Сильнее всех. Всегда. Это мой навигатор, вектор, направление, стрелка компаса и звездный ориентир. Не сдаваться. Не опускать руки. Быть сильным. Но на моих ладонях чужая кровь. А значит, один из выбранных поворотов привел к тупику. И оказавшись один на один с непреодолимой стеной я слабее, чем когда-либо. Обрывистый звук шагов звучит пугающе-спокойно. Наши глаза сталкиваются и правда рассекает трещиной то, что называлось… а, впрочем, у этого до сих пор нет подходящего названия. Из его разбитой губы течет по подбородку. С моих рук капает на пол. Красное. Под тревожной темнотой глаз залегли страшные тени, волосы облепляют лицо скомканной черной паутиной. Он не удивлен. Не испуган, не шокирован даже. Просто… ранен. Саске выдыхает тяжелый воздух, сглатывает и на мгновение прячется под светлыми веками. Давит любые эмоции. Если он даст им волю, страх разрушит то, что осталось. Я понимаю. Понимаю всё: проблеск бешенства в ледяной решительности взгляда, пустой глазок нацеленного на меня оружия и дрожащие плечи. Понимаю и волнообразные приступы боли, накатывающие ударами, словно в самый суровый шторм. Потому отвечаю прежде, чем Учиха успевает спросить. – Я убил Хаку. Какая-то невидимая струнка рвется. Рвется, звенит и разлетается на мелкие жалкие кусочки. Саске опускает взгляд вниз, на моё окрашенное в алый концертное одеяние. И спрашивает медленно, тихо, по слогам: – Что произошло? Он знает, что я не стану ничего объяснять. Он слишком умён, чтобы питать какие-то эфемерные надежды. Саске, в отличие от меня, никогда не ждал подходящего момента, милости с неба и удачных дней. Так что и сейчас он спрашивает только потому, что должен хоть что-то сказать. Хоть как-то зацепиться за реальность. Но это чертовски больно, верно? Как соленым крюком под сломанные ребра. – Ты не сможешь. Ты не сможешь выстрелить. Так что не надо, Саске. Пришибленный и замороженный, он начинает оттаивать. Точнее, таять. У нас ведь еще не придумали безопасного способа вернуть в относительно живое состояние человека из морозилки? Интересно, кому с ним пришлось драться? Хидану, Кисаме? Или, может, Нагато? Кто сейчас лежит без сознания в той комнате, где он пришел в себя? – Я предупреждал тебя, – сдавленно выдыхает Учиха. – Предупреждал… – Ты хотел бы выстрелить. Но не сможешь, – я позволяю себе запрокинуть голову и полной грудью вдохнуть отвратительный запах свежей крови. Почему я даже тошноту не чувствую? Раньше ведь терял сознание… – Посмотри на меня, Наруто. Я слушаюсь. Похоже, это и правда конец, да? Лицо Учихи похоже на треснувшую маску старой фарфоровой куклы. Но даже сейчас он красивее всех живых, которых мне приходилось встречать на своем пути. И красота эта не только физическая – чистый огонь его души горит так ярко, что способен затмить всё вокруг. Я в окружении трупов, но могу смотреть только на него. И так было бы с любым, не только со мной. Я не особенный и не избранный. А Учиха кристальнее любой чистоты. Весь такой из себя мрачный, темный, заклинатель змей, иллюзионист-тень, злодейшество зла… – Тебя… заставили? – Ранить. Но не убить. Так что… нет. Мое фальшивое равнодушие срезает поддерживающие тросы. И Саске срывается, зло отбросив пистолет. Хватает за ворот, встряхивает как следует и рычит разъяренным зверем. Зверь… Но воспоминание о нашей единственной по-настоящему жестокой драке удерживает от первого удара. А еще он видит, что я не стану бить в ответ. Мне нечего отстаивать в этом споре. Для Хаку я – что-то вроде последней надежды, но для Учихи всё верх тормашками, и что бы я не сказал, это не изменится. Саске убьют первым. Я не могу взять его с собой в эту битву… – Я предупреждал, что остановлю тебя. – Если я скажу, что так было нужно, ты поверишь? А было ли когда-то просто? Нет, не было. Он всё-таки бьет. И я впервые узнаю, каково это, когда Саске не жалеет и не контролирует силу. Он мог бы вырубить меня с одного такого удара, но, благо, попадает в острую кость скулы. Когда я нахожу силы, чтобы открыть глаза, он стоит, согнувшись пополам. С кончика носа капают прозрачные капли, руки сжаты в белые кулаки и теперь тоже перепачканы. – Нет… – Отойди от него, Учиха. Как только в наш разрушающийся мир пробивается чужой голос, во мне активируется аварийная система тревоги. Я узнаю и тембр, и интонации, но рефлекторно прикрываю Саске собой, даже зная, что опасность никому не грозит. – Опусти пушку, Хидан, – не знаю, откуда у меня берутся стальные нотки в тоне и почему вдруг становится так легко говорить. – Он не опасен. Хидан переводит цепкий взгляд на мертвое тело Хаку, которое я, как мог, привел в порядок. – Значит, всё кончено. Затем он смотрит в мою сторону. Между нами возникает понимание. Полное и безоговорочное. Он – из моей новоиспеченной команды, скорее всего, тот, кто должен ввести в курс дела. Или что там Хаку мог ему поручить… – Хидан, у меня задание для тебя, – я не хочу видеть Саске после того, как скажу это. Поэтому отворачиваюсь и отхожу в сторону Данзо, навечно застывшего с нелепой улыбочкой на морщинистом лице. – Уведи его отсюда. Внизу с левой стороны стоит машина, там ждет Итачи. – Наруто? – этот сиплый, сдавленный хрип наверняка будет сниться мне в кошмарах. В тех же, где у людей из плеч растут ветки, где цепями звенит тишина и заточен психослед Хаку. Сжав руки до боли в пальцах, мне удается перетерпеть спазм в груди. – За его безопасность ты отвечаешь головой. Наконец, я собираюсь с силами, чтобы обернуться. – Ты… – Я остаюсь. – Что?.. – Я остаюсь. Здесь. Ненадолго, но, я думаю, у меня есть пара часов, пока информаторы не прознали о смерти Данзо и Хаку. – Уже, – вмешивается Хидан. – Большая часть руководителей еще не знает, что произошло, но информация уже поползла. Здесь нет камер, но есть взломанная прослушка. Остановить это невозможно, так что нам пора, пока есть шанс скрыться. – Что значит «остаюсь»?! – Саске цепляется за слова, просто потому, что зацепиться больше не за что. – Ты… что?.. – Хидан. Преступник без особого труда скручивает Учиху в относительно безопасном захвате, чтобы не вырывался по пути из здания. Мне приходится наблюдать за этим, но лучше так, чем не видеть совсем… Вдруг это самый-самый последний раз? Саске думает о том же. Мы вообще стали думать почти одинаково за то время, что были вместе. Столько ошибок было совершено. Столько носов разбито и крови пролито… – Наруто! Он кричит и упирается, но Хидан всё-таки сильнее. Мне ли не знать. Перед тем, как исчезнуть за поворотом к лифтам, Учиха сбрасывает все маски и, кажется, готов умолять. Готов всё мне простить – и убийство, и этот спектакль, и наигранное равнодушие. Наши взгляды отчаянно сцепляются. Будто тело за душу и душа за тело – в момент смерти. Это агония. Конвульсии. Жалкие попытки. Если бы я только знал, что такую боль можно испытать, я бы выбрал другой способ умереть. Наигранное равнодушие… Весь мой ублюдочный костюмчик рассыпается в пыль, стоит ему пропасть из поля зрения. Болью прошибает всё – живот, грудь, то место, где должно быть, рвется моя душа. Я даю себе слабину, дождавшись, когда звякнет лифт, и затихнут звуки борьбы. Как хорошо, что в этой комнате звукоизоляция. Как хорошо, что никто не слышит мой крик. Такое выдержать не каждому под силу – это хуже, чем отрубленная конечность или обнаженные нервы. Это смертный приговор, с моей подписью и печатью. Будет приведен в исполнение… как только я закончу то, что начал Хаку. Как только я переверну вверх дном, разложу по кирпичикам и перетру в пыль всю эту гнилую систему человеческой купли-продажи, грязных денег и больных на всю голову руководителей. А пока я могу только рыдать и душить в себе желание сорваться, чтобы сейчас же догнать его и, обняв до хруста в руках, уверить в том, что это глупая шутка. Это была шутка, да, совершенно точно… Но это правда. Правда. Иллюзий больше нет и быть не может. Никаких фантазий. Никаких фокусов. Никакой доброй лжи. Единорогов не существует. Любви не существует. И меня тоже нет. Но я так хотел быть сильным… *** – Ты расскажешь мне правду? Хидан откладывает влажную серо-красную тряпочку, которой пытался оттереть пятна со своих пальцев и слабо усмехается. – Я не умею плести паутину из слов, как эти чертовы ретрансы. Так что придется тебе потерпеть. – «Чертовы»? Их было много? Кивнув, Хидан быстро проверяет стык в темных бархатистых занавесках, прикрывающих салон джипа от внешнего мира. Ему явно нечем занять руки. – Хаку тоже. Только он был намного хуже. Он вообще был… намного хуже их всех. Сначала Сасори – сосунок без тормозов, потом Итачи, потом Дейдара, потом Хаку. У Данзо было много приближенных, но эти выделялись особенно – то своим умом, то хитростью, то долбанутостью на всю голову. Ладно, суть не о том… ты ведь правды хотел. – Почему ты согласился помогать мне? – Сразу перед вашим возвращением в Синтагме кое-что произошло. У Данзо была одна отличная точка по продаже душ. Мягко говоря, это и была центральная казна, – но кто-то настучал в нужное место, и ларек накрылся тазом, а репутация Данзо – ссаной тряпкой. Власти начали суетиться, появились подозрения и шевеления, которые могли повлечь за собой полный крах, но старперу, как всегда, удалось вовремя сунуть конец в воду. Никаких доказательств, никаких свидетелей, даже здание было взорвано – он стер пыль со стола вместе со столом. Начался активный поиск виновника или зачинщика. Другими словами, чистка. Шею мыли всем, и я не исключение. Как ты мог заметить, клуб перестал принимать посетителей, а личные разборки с вами, Зецу, Элифесом, Властями, Учихами, Сенджу и их Банком временно потеряли статус важности. А ты думал, почему вас с Саске до сих пор не размазали по стеночкам ровным слоем? У Данзо были проблемы посерьезнее, так что он доверил эту часть ответственным лицам. Поиск крысы – Нагато, геев-фокусников – Хаку, Элифес и Сенджу – Кисаме и Мифунэ. Но старика уже накрыла паранойя. Он по-громкому ехал с катушек, убивал и пытал всех подряд. Последней каплей стала продажа Яхико. Да-да, он просто сунул ему розу, объявил крысой и продал, пока рядом не было Нагато. Ниточка привела к Мадаре, но это уже и не важно – мы поняли, что находимся в опасности и всё это пора сворачивать. Хаку взял на себя роль поводыря, готового разрушать изнутри ради сохранности чужих шкурок. За последнее время он нажил столько врагов, что попадись кому-нибудь из них, то непременно оказался бы на сковороде. Его бы снова сделали рабом. – Он хотел освободиться? – Сама по себе свобода Хаку не интересовала, а вот месть – другое дело. Он просил дать ему прервать жизнь Данзо и убедил, кого мог, что мы должны помочь тебе доделать дело крысы и спилить оставшиеся столбы. Спасти людей. И Яхико. Но это… еще и наша работа. Мы наемники, прятаться по углам не привыкли. Плюс, теперь все средства Синтагмы на твоих счетах. Хаку искал кого-то, кто мог бы, получив многонулевые чеки, доделать дело, а не свалить куда-нибудь на острова. Нам он не доверял. Тебе вот, доверился. – И сколько же их, оставшихся? – Я полагаю, сотни. В карман текло рекой. Данзо мог позволить себе нанять людей, купить людей, порезать их на квадратики, заплатив другим людям. И попридержи коней Хаку еще чуть-чуть, думаю, всё до этого бы и дошло. Проблема в том, что Данзо параноидальничал на всех фронтах и народ в курсе, что где-то в центральном гнезде была крыса. Им проще устранить всю толпу, чем искать виновника. Наша задача устранить их до того, как они устранят нас. – Но при чем здесь я? – Скажу честно, я сомневался. И пытался отговорить Хаку. Но теперь, вижу – ты там, где должен быть. И пока наши цели совпадают, мы будем сопровождать тебя. Наемники есть наемники, Наруто. Хаку не хотел бороться, а мы – не станем, если никто не пообещает достойную плату. Но… скажем так, есть кое-что еще. Нагато за рулем бросает на нас взгляд сквозь зеркало заднего вида. Когда я без сил оседаю на спинку сидения, Хидан рассеянно ухмыляется. – Но давай об этом после, босс. Советую поспать. Вряд ли тебе удастся нормально отдохнуть в ближайшие несколько дней. Моя нервная система настолько истощена, что мозг воспринимает совет как руководство к действию. И даже неприятно прилипшая к телу ткань и неудобства не способны помешать моему сознанию уйти в тень. Хочется забвения, но… Мне снится Саске. Совсем мелкий. Шелковой лентой проскальзывает в сон, стоит лишь немного прикрыть уставшие веки. Он сидит ко мне спиной на небольшом старом пирсе и смотрит куда-то в серовато-синюю дымку горизонта. Мне чертовски хочется подойти, но страшно. Так страшно, что колени сводит нервной дрожью. Еще он снится мне юношей. Немного странным, с заскоками, злым, как тысяча голодных волков, и с холодным, прошивающим насквозь взглядом. Но я знаю, точно знаю, что внутри он не такой – а пламенно-горячий, до ядовитого жжения. Если чувства обжигают изнутри, не остается ничего другого, кроме как спрятаться под слоем льда… Он бывает разным. Ликующим победителем на арене. Внимательным и прилежным учеником. Жертвующим воином. Испуганным мальчишкой. Он бывает даже добряком – я беру из его руки коробку с рисом, почему-то дико голодный, но такой счастливый... Саске снится мне в обрамлении злых молний и огненных всполохов. Снятся его удивительные руки, синеватые вены на запястьях, пальцы, сжимающие рукоять оружия. Его спина, исчезающая в полотне дождя. И даже искаженное мукой лицо – четкий профиль. Будто мы лежим с ним на камнях и медленно умираем вместе от потери крови. Сквозь сон я даже удивляюсь. Как странно. Вместе? Последней вспышкой перед глазами проскальзывает его спокойная, теплая, благодарная улыбка. И я, вздрогнув, открываю глаза. В щели между занавесками летят огни фонарей незнакомого шоссе. На периферии расплывается силуэт величественного, далекого города. В ощущениях осталось тепло чужой руки. Фантомом – на пальцах… Но вместо ладони в моей руке горячая пуля. Хидан делает вид, что ничего не замечает. И слава богу. Мне нужно еще немного времени, чтобы приглушить боль. И я закрываю занавеской мерцающие капли света, полный уверенности в том, что завтра обязательно станет легче. Чуть-чуть. Совсем немножко. Перестали бы ножи танцевать на сердце, а с остальным я разберусь. Должно быть, это был просто неудачный день.