Значит, Лондон (рабочее название)

От лица Софии       Я просыпаюсь, часы показывают 8:46. Через четырнадцать минут взорвется звоном будильник. Но спать более нет никакого желания. Я сажусь на кровати и только сейчас замечаю, что кровать Анжелы заправлена, причем, скорее всего, ее и не расправляли. Парой минут спустя я захожу на кухню. Прислонившись спиной к тумбочке, сидя на полу и повернувшись лицом к окну, спит моя подруга. Такое ощущение, что на нашей кухне выпал снег. Все белое. Повсюду листы бумаги с карандашными набросками или полноценными зарисовками. Да, на них на всех один и тот же человек. Хиддлстон перебрался из головы Энж на бумагу. Мне приходится собрать несколько рисунков, чтобы иметь возможность передвигаться в пространстве. Я делаю чай, легкий завтрак из яичницы и салата. И когда все это почти готово, Анжела громко вздыхает, слышится шорох бумаги и сонное: «Который час?» Интересно, почему люди задают этот вопрос первым делом. - Доброе утро. Девять. - Слишком светло. - Откуда у тебя столько бумаги? - Я брала несколько блокнотов, но они все закончились этой ночью, - Энж начинает растерянно собирать Тома по всей кухне. - Это первый человек, которого ты рисуешь. - И последний. Ты что-то планировала на сегодня? Я моментально забываю все, что планировала, поэтому отрицательно качаю головой. - Хмм, - Анжела переводит взгляд за окно и задумчиво добавляет. - Там солнечно. Я никак не реагирую, да моей реакции и не требуется. В ближайшие полчаса мы завтракаем, разговариваем о том, что было вчера, позавчера, семь лет назад и будет через пару часов. Мы много смеемся, а в конце решаем сегодня сходить в театр и в парк аттракционов вечером. Проходит еще около часа, за это время мы успеваем одеться, сдать ключ от номера и попрощаться с девушкой на ресепшене. Успеваем заскочить в кондитерскую и выскочить из нее с коробкой печенья и напитками. - Твоя душа похожа на печенье, - говорю я Анжеле, которая незамедлительно вскрывает коробку и запускает туда руку. - А вот и нет. Как думаешь, на что вообще может быть похожа душа? - На планету, но твоя – исключение. - Хороший ответ. Мы идем по какой-то улице, куда-то в сторону театра «Глобус», если верить карте. А не верить ей у нас нет никаких оснований. - Еще двадцать дней, что мы будем делать все это время? - спрашиваю я. Скорее для того, чтобы разогнать тишину, а не удовлетворить свое любопытство. - Ходить по городу, есть печенье, смеяться и кататься в автобусах. Что делают люди, которые живут здесь постоянно? Они ведь не просто сидят возле своих окон и считают машины. - Если бы ты здесь жила, то чем бы занялась? - Тем же, чем я занимаюсь там, где живу сейчас. Я бы проектировала. - То есть разницы в городах для тебя нет? - Нет. Разница в людях, которые живут там или здесь. Ты бы переехала в другую страну из-за какого-то здания, будь то музей или театр, или из-за климата? - Из-за моря переехала бы. Но так как я живу возле моря... Мы улыбаемся, подтверждая все высказанные только что теории.       А затем наш разговор снова утекает в беззаботные рассуждения об английских улицах, погоде, о том, что можно делать во время дождя, например. - Можно стоять под зонтом возле Темзы и считать на ней круги. - Это как-то слишком по-детски, - возражаю я. Анжела внимательно смотрит на меня. Становится как-то неловко, словно я только что убила английскую королеву и меня поймали возле самого трупа. Или о таких вещах даже нельзя думать в Лондоне? - Давай сыграем в игру, которая называется «твой собеседник всегда прав». - Будешь играть в эту игру с Томом, - я даже не могу представить, как наши диалоги будут строиться без всех этих пререканий и несогласий. - Я буду играть с ним в другие игры, - как бы между прочим замечает Энж. Мои губы непроизвольно изгибаются в самую хитрую мою улыбку, глаза превращаются в щелки, и я медленно поворачиваю к ней голову. - Я говорила про словесные игры, дурашка, - легонько толкает меня в плечо подруга, но через секунду наш хохот звонко прокатывается по улице. В этот момент мы проходим мимо книжного, и Анжела просит подождать, пока она купит себе там пару блокнотов. И пока она отоваривается, я рассматриваю здания, небо и людей, отражающихся в лужах. Интересно, а у тех людей в лужах все сбывается так же, как и у этих, настоящих? - Знаешь, этот город вполне себе обычный, - говорит Анжела, запихивая несколько больших блокнотов себе в рюкзак. - Ты видела Темзу? - А? - рассеяно переспрашиваю я, все еще размышляя о людях и лужах. - Ты кого-то встретила вчера? - подруга заглядывает мне в лицо. - Что? Да нет, просто задумалась. Обычный город, ты сказала. Почему обычный? - Элементарная объективность. Как мы его себе представляли? Много-много красок, счастливые люди, каждый камень на мостовых – незаменимый кусочек города, хранящий отпечаток всех событий. Но улицы серые, люди может совсем немного улыбчивее, камни как камни, погода оста... - Подожди, - я взмахиваю рукой, останавливая ее. - С чего вдруг ты начала об этом? - Просто заметила внезапно. Несколько минут мы идем в тишине, между тем рассматривая город с теми новыми замечаниями, которые теперь накрепко засели в наших головах. - А с Темзой что? - не выдерживаю я. Думала, Анжелка сама расскажет, но нет. - Тебе лучше не знать, - вздыхает подруга. Но под моим внимательным взглядом она с самым серьезным видом говорит: - Вода в ней не синяя. Мы смеемся, словно мне только что сказали о том, что Деда Мороза нет, а я не знала. Ну или другую какую-нибудь глупость. - Ты это вчера рассмотрела? Встреча была настолько скучной? - Просто мимо проходили. Вот так мы треплемся о разных других интересных штуках минут двадцать, потом понимаем, что заплутали и даже карта особо не выводит. Пришлось нам ловить местных, и расспрашивать, и в четыре уха понимать, и непонятливо переглядываться, но понятливо кивать англичанам. После первых двух старушек, гуляющих по парку, через который мы проходили, мы долго смеялись. Сначала мы, конечно, пытались обсудить все услышанное и сопоставить, что нам известно, но когда оказалось, что мы не продвинулись в наших исследованиях и поисках ни на дюйм, стало смешно. Да, в рамках всех приличий мы выждали, пока бабульки отойдут подальше, а потом рассмеялись, спасибо университету, научившему нас хохотать беззвучно. Следующих советчиков мы искали внимательнее, дабы не говорить, что мы не отсюда, чтобы это было как-то само собой видно. - Можно флагом Украины обмотаться, - предложила Анжела, и перед тем как опять задохнуться в приступе смеха, я успела сказать, что у нас его как минимум нет. - Действительно. - Мы постоянно смеемся, как ненормальные, может уже все поняли, что мы не отсюда? - И вызвали кого надо. Может, тогда лучше уйти поскорее? - Знать бы куда. - На самом деле у нас же акцент. - В одном слове «Глобус», которое ты успела сказать, можно его не различить, тем более что плохой слух никто не отменял. - Так, ищем молодых и понятливых. Вон женщина идет. Мы пристали и к этой женщине, она оказалась более терпеливой. Даже нарисовала план, а когда мы стали спрашивать по плану что где, она посмотрела на нас, как на безнадежных, и, кинув пару слов, пошла себе. - Что это было? - Запас терпения закончился. Я вот думаю, надо было ей сразу карту дать, а не испытывать ее художественные способности. К счастью, следующий человек, к которому мы обратились, показал нам все, что было непонятно, а потом кинулся объяснять что-то еще, но мы поблагодарили его и продолжили свое путешествие.       Где-то к часу мы приходим к месту назначения. Снаружи «Глобус» выглядит как продвинутый двухэтажный застекленный музей. Но круглая красная наклейка на одном из окон, гласящая «Shakespeare. Globe.», развеивает наши сомнения. Мы входим, покупаем билеты, правда, на последние места в партере, ну да ладно. И это еще при том, что представление должно начаться через пару часов. Также в кассе нам предлагают тур по театру, а так как время надо чем-то занять, мы соглашаемся. Около получаса мы ходим с группой там и здесь. Уверена, что не мы одни здесь русскоговорящие, но знаете, есть одна странность. Все мы пытаемся казаться чуть менее русскими, украинцами или кем там еще за границей. Мол, вон как акклиматизировались, не отличишь. При этом все всегда понимают кто есть кто, но игру доигрывают до конца. Вот что еще, кроме структуры театра, я вдруг понимаю за время экскурсии. Нам рассказывают все: сколько раз театр горел (между прочим, всего один), какая это по счету версия реставрации, о репертуаре, о том, что в партерах нет сидячих мест (а-ля почувствуйте себя в семнадцатом веке), о том, сколько обычно длятся спектакли, какие люди здесь бывали в качествен зрителей, а кто играл. Ладно, честно? Мне интересна треть информации, треть я не сразу понимаю, а треть - я считаю количество туристов в нашей группе. Неинтересна мне структура театра, это, скорее, по части Анжелы, как архитектора. Она даже что-то записывает иногда. Почти все туристы старше нас, кто-то даже говорит с чистым британским акцентом. Фанаты театра, видимо. В смысле можно же было раньше на экскурсию сходить, или я чего-то не понимаю в этой жизни. Интересно отставать от гида, стоять одной на опустевшем балконе и чувствовать Лондон не как турист. Я бы жила здесь, даже не могу сказать из-за чего. Иногда Анжела остается со мной, что-то зарисовывает, а потом бормочет, чтобы я догоняла их, и задумчиво уходит за группой. Я киваю, дотрагиваюсь руками до стен и перил. Куда интереснее слушать историю здания без ненужных слов экскурсовода. Холодный камень или дерево доверчиво раскрывают свои воспоминания, никуда не хочется уходить. Но меня окликают пару раз, затем я сталкиваюсь с уборщицей и по ее нахмуренным бровям понимаю, что надо поторопиться. Экскурсия заканчивается, и мы решаем прогуляться по набережной, так как «Глобус» находится прямо возле нее. Темза огромная – рядом с ней наши местные реки не реки. Через какое-то время английская речь становится чем-то на уровне птичьего пения, вроде фонового звука. Хотя при желании можно прислушаться и даже уловить, о чем ведется разговор. Итак, все наше время до представления мы тратим на то, что ходим в разные стороны по набережной, пересекаем мосты, шутим обо всем, что нас окружает. Но шутим по-доброму и не иначе. Между прочим, мосты мы не просто пересекаем, а останавливаемся на них, фотографируем реку и проходящие под нами небольшие корабли или катера. Есть в мостах какая-то непередаваемая прелесть и мощь. - Как думаешь, людям, строящим мосты через реку, легче строить мосты между людьми, чем другим? - спрашиваю я. - Нет. Я рисую здания, но я не рисую ни натюрморты, ни людей. Во всем есть разница. Ты можешь вылепить из глины горшок, но не можешь вылепить лошадку. Что-то вроде этого, понимаешь? А с мостами все еще тоньше. - Я не леплю из глины вообще. Но лошадок бы хотела, наверное, - становится весело. Мне еще хочется добавить про глиняных осьминожек, что это высший класс. И что у тех, кто умеет их лепить, точно не возникает проблем с построением мостов между людьми. Но я молчу, смотря на воды Темзы и представляя Кракена. Мы покидаем мост и опять идем по набережной. Я рассматриваю дома, и мысли об обычности улетают. Ну, совсем все по-другому. Потом мы стоим около художника, рисующего город, спрашиваем у него, с чего он начинал рисовать и всем таком прочем, а потом возвращаемся к театру.       Представление впечатляет нас обеих и всех остальных зрителей. Всех до единого, это очень тонкое мастерство. Аплодисменты долго не смолкают, правда, все, что я чувствую в этот момент, – затекшие от долгого стояния ноги, которые нельзя спасти только переступанием на одном месте. Прямо из театра мы отправляемся в одно из кафе на набережной, мимо которого мы проходили ранее и до которого совсем недалеко. Мы садимся на высокие барные стулья возле стойки и погружаемся в меню, а затем в еду и разговоры о театре и о том, как можно интересно закончить день, несмотря на то что до окончания дня еще около четырех часов. В итоге мы опять сходимся на парке аттракционов и легендарном колесе обозрения с прекрасным видом на город и отправляемся туда.       Карты, указатели улиц, мелкие подсказки прохожих, несколько станций метро – и мы оказываемся на месте. Мне нравятся парки аттракционов, но не нравятся аттракционы. В смысле интересно ходить между людьми в парках, покупать воздушные шарики (как в детстве, а с тех пор я и не покупала, но воспоминания весьма отчетливы), слышать отрывки разговоров, трогать воду в фонтанах, вдыхать запахи сладостей. Правда, Анжела не согласна на одно «вдыхать», она основательно изучает ассортимент магазинчика с конфетами, пряниками, всякими сахарными палочками и зефирками, и вот она уже идет с большим пакетом всяких разностей.       Время приближается к закату, когда мы доходим до колеса обозрения, которое, между прочим, называется London Eye, или Глаз Лондона. Это самое высокое колесо обозрения в мире. «135 m» гласит вывеска возле аттракциона, шутка ли. И да, в слово «доходим» я вкладываю еще и понятие об огромной очереди к кассе колеса и ему самому. Наконец мы оказываемся в кабинке вместе с еще десятью людьми. К слову, кабинка весит все десять тон и представлена в форме яйца, полностью закрытая, в верхней части стеклянная. Темные силуэты зданий угадываются на фоне достаточно контрастного, еще не очень темного неба. Подсвеченные миллионами огней и светящимися вывесками они покоряют, словно стоишь у самого подножия горы, у самого начала города, хотя мы находимся где-то на высоте сорок третьего этажа. Я слежу за огнями машин, оживляющими своей динамикой, разрезающими улицы там и тут. Город подобен организму огромного существа с неостанавливающимися шоссейными линиями, похожими на кровеносную систему, с людьми и транспортом, разносящими жизнь в самые далекие и темные районы-органы. Об этом можно писать долго, но лучше просто стоять, и смотреть, и не думать. Через полчаса под нашими ногами снова оказывается твердая почва, теплый ветер приятно касается плеч и волос. На автобусе мы возвращаемся в гостиницу, и больше нечего сказать об этом дне. Разве что Анжела снова засыпает в своей кровати, но перед этим мы еще долго разговариваем о том, что если бы за всю свою жизнь мы могли написать только одну книгу, то о чем бы она была. Затем мы выключает ночник, и, когда я закрываю глаза, в голове оживают все эти огни великолепного Лондона. А потом они по одному гаснут, и приходит сон.