***
Эта часть посвящается Eichhoernchen Гирлянда была старой, очень старой. Ее хватало на то, чтобы опутать ель от верхушки до самого низа, и она горела оранжевым мерцающим светом. Это неминуемо приводило к приступу ностальгии по тем временам, когда рождественское древо украшали еще свечами. Зажмурившись, Фил Шотмэн мог вообразить себя шестилетним мальчонкой, который завороженно глядел на плещущее пламя свечей, вдыхал манящие ароматы тмина и патоки вперемешку с запахом хвои. Тот миг казался волшебным, врезался в память, протянулся красной нитью через всю жизнь. То было самое чудесное Рождество.*
Когда Филу было десять, в его жизни было самое бедное Рождество. Великая депрессия не пощадила ничьих кошельков, и даже он сам был вынужден покинуть школу и устроиться на работу. Пожалуй, единственным плюсом в этом всем было то, что теперь они с Герти не будут видеться, и она не будет больше его доставать. В тот сочельник не было ели, а свеча горела лишь одна, освещая их скудный праздничный ужин — последний раз семья ела мясное на День Благодарения. Фил с Митци жались к прутьям каминной решетки, ловя остатки тепла от затухшего очага, и грезили о лучших временах.*
Самым необычным рождеством был сочельник сорок четвертого. Впервые Фил встречал праздник за пределами родного Хиллвуда, страны и даже континента. Климат севера Франции мало отличался от северного американского, и к концу декабря все же наснежило, но вот ощущения «домашности» и уюта никак не приходило. Особенно трудно было проникнуться атмосферой торжества во время наряда на кухню, что был получен благодаря очередной не самой удачной шутке, из-за которой командир его полка заполучил знатный фингал под глаз. Теперь Филу предстояло провести вечер в компании двух мешков картошки, ножа и фото Хеди Ламарр, но он не жалел. Было тепло, сытно, а Вторая мировая грохотала где-то далеко за линией фронта, и если сосредоточиться, то можно было принять треск дров в печи-буржуйке за потрескивание углей камина в милом сердцу «Sunset Arms».*
Рождество тысяча девятьсот сорок восьмого стало поворотным в судьбе Фила. В тот вечер он так и не нашел компанию, с которой можно было бы справлять праздник, и потому оправился в Круглый театр, чей бар был известным пристанищем для одиноких сердец. Пришел хотя бы для того, чтобы отметить последнее двадцать пятое декабря, когда в числе его возраста на первом месте стоит двойка. Внутри царили приятный глазу полумрак и радующие уши джазовые импровизации. Дино Спамони — тогда еще молодой подающий надежды музыкант — исполнял первые песни, уже успевшие стать хитами. Фил, разомлев от выпивки, и сам не заметил, как его взгляд приковало к хорошенькой незнакомке, сидящей в уединении за два столика от него. Спустя еще одну порцию спиртного ему показалось, что девушка подмигнула, а потом, когда они уже танцевали третий по счету медленный фокстрот, немного устаревший, но все еще притягательный, совершенно точно был уверен, что она кокетливо ущипнула его за задницу. А когда они снова вместе праздновали наступление Нового года, и чертовка выиграла у Фила в покер всю наличность, сомнений не осталось — перед ним была Герти — перманентный ужас его детства и будущая миссис Шотмэн.*
Тридцать пятое Рождество Фил встречал женатым человеком. Теперь у него было кольцо на безымянном пальце, родные пенаты и женушка, с которой они хохотали и веселились, словно дети в парке аттракционов, проделывали множество разных штук, вместе подстраивали розыгрыши для жильцов, постепенно заполнявших комнаты пансиона. Фил наблюдал за тем, как Герти наряжает их первую совместную елку, ненавязчиво пританцовывая под льющуюся из динамиков радио музыку. Сладкоголосые крунеры распевали различные варианты «Jingle Bells» и «White Christmas», из кухни доносилось благоухание выпечки и шоколада, дом полнился множеством голосов, но здесь, в гостиной они были абсолютно одни. Когда настала очередь украсить ель верхушкой, как раз зазвучала версия Синатры. Фил поднялся с кресла, с которого до этого наблюдал за хлопотами жены, и подошёл к ней, легко подхватил на руки, несмотря на шутливое сопротивление. Отливающая золотым звезда была водружена сразу тремя людьми.*
Сочельник шестьдесят второго выдался хлопотным. Фил, пыхтя и надрываясь, тащил бумажные пакеты с продуктами до авто, при этом чудом ухитряясь не поскользнуться на обледенелом тротуаре. Майлз плелся следом с одним таким же пакетом, повесив голову. Похоже, его не волновала ни предстоящий праздничный ужин, ни болтовня отца, ни непрочная почва под ногами. Фил выгрузил свою ношу на заднее сидение Паккарда, уселся на место водителя. — Ну, чего ждем, чемпион? — он похлопал по поверхности переднего сидения, приглашая сына в салон, но тот среагировал не сразу. Внимание Майлза было приковано к коллекции энциклопедий, состоящей из пяти толстых томов, что размещалась в витрине, подсвеченной золотистым сиянием. Филу собрание было знакомо, не раз он натыкался на нее в рекламных буклетах или слышал о ней в паузах между радиопередачами. Ему пришлось окликнуть сына еще раз. — Что стряслось, Стилли-младший? — спросил Фил после нескольких тщетных попыток его разговорить. — Я копил полгода, — ответил сын после короткой паузы, вздохнув. — И мне не хватает денег. Двух долларов. — О, это, конечно, грустно, парень, но… — Но? — Но ведь это не самое печальное, что могло с тобой случиться в канун Рождества, так? — Да, — вынужден был признать Майлз. — Ну вот, — автомобиль притормозил у пансиона, — а теперь иди помоги Пуки с готовкой, не то без твоей помощи ее кексы совершенно не возможно будет есть. Он согласился, его губ коснулась едва заметная улыбка. — И проследи за тем, чтобы мама не развесила шутихи на ель вместо украшений. А мне… мне нужно навестить старину Джимми, сто лет не виделись. Майлз кивнул и стал втаскивать пакет по одному с крыльца в дом. Направляя Паккард в сторону книжной лавки и насвистывая себе под нос «Двенадцать дней Рождества», Фил хитро ухмыльнулся. — Вот я пройдоха и плут.*
Самое печальное Рождество выдалось к тому же самым снежным. Семидесятичетырехлетний Филлип Шотмэн неотрывно глядел на снегопад сквозь заволоченное изморозью стекло, пытаясь припомнить, когда же он в последний раз видел такие сугробы, стремясь таким образом немного отвлечь себя. Ни ревущие двадцатые, ни проклятые сороковые, ни свингующие шестидесятые, ни любое другое десятилетие не могло похвастаться таким обилием снега. Но и ни одно из них не отнимало у него сына. Фил попробовал улыбнуться, вышло из рук вон плохо. Глаза жгло то ли от белизны пейзажа, то ли не нашедших выхода слез. Надо же, его маленький внук никогда не сможет отметить Рождество с мамой и папой. Арнольду нет и двух лет, он ни за что не вспомнит даже лиц родителей. Сейчас он спит наверху в своей спаленке, ничего не подозревая. Рядом с ним Герти — так ей проще, а ему проще одному. В этот раз никто не решился завести разговор о ели или вообще чем-то связанном с праздниками, потому холодная гостиная пустовала, даже камина не разожгли. Темно и пусто — как в его сердце. — Дедушка! — тоненький детский голосок вывел Фила из горестного ступора. На пороге, отбрасывая длинную тень, стоял Арнольд. С милой детской неуклюжестью он переступал с ноги на ногу, тянул руки к деду. Тряхнув головой, Фил поднялся. — Как ты выбрался из своей кроватки, коротышка? — спросил он, подхватив внука на руки и потрепав того по волосам. В дверном проеме возник еще один силуэт, заслонив свет снова. Герти стояла, чуть сгорбившись, из-за тени лица не было видно, но Фил знал, что оно так же, как и его собственное, отмечено печалью. Она сделала три шага вперед и заключила мужа с внуком в объятия. Фил физически ощутил, как в грудной клетке пульсирует комок тепла. — Снег! — Арнольд указал пальчиком в сторону окна, крепко прижав вторую ладошку к его шее. Из глаз Фила брызнули слезы, плечи едва заметно вздрогнули. Ему было ради чего жить, и это дарило надежду.*
Восемьдесят первый канун Рождества — был сочельник воспоминаний. Фил сладко потянулся в кресле качалке и протянул руку к чашке с горячим шоколадом, где плавало ровно девять кусочков зефира. Отпив глоток вкуснейшего напитка, он зажмурился от удовольствия. Все-таки, до чего уютный праздник. Спокойный, домашний, тихий. — Оскар, негодник, немедленно верни мне мою каску! — орал Эрни Поттс своим нетипичным для своего карликового роста голосом, где-то на лестнице на второй этаж. — А я-то здесь причем, — оправдывался Кокошка. — На что она мне? — Я видел, как ты, мошенник, ошивался возле моей комнаты, а перед тем слышал твой разговор с Хьюном о том, что у тебя не хватает денег на подарок жене. Вот решил продать, небось. Ну, почти тихий… — Остынь, Поттс, — попытался урезонить его Фил, не поднимаясь с насиженного места, — неужто ты и правда решил, что этот лис задумывался о подарке для Сюзи. — Хм, а ты прав, дед, — Эрни спустился с лестницы, подтянув полы халата. Это придало ему вид древнекитайского философа. — Значит, чтобы карточный долг погасить. Ну, Кокошка, я до тебя доберусь. Он снова понесся на второй этаж, откуда доносились неразборчивые вопли Оскара, оставив Фила едва слышно посмеиваться над этим сборищем цирковых уродцев. — Дедушка, — Арнольд вошел в гостиную, представ перед ним в образе эльфа Санта Клауса. — Бабушка наконец перестала путать Рождество с Днём всех святых. — На твоем месте, внучек, я бы не был в этом так уверен, — Фил снова засмеялся, на этот раз хлопнув себя по коленям. — Дедушка, — голос внука принял шутливо-укоризненный тон. — Ты еще просто не видел свой наряд. — Эге, это наше проклятие, коротышка. Надеюсь, ты хотя бы хорошо спрятал шутихи? — Можешь быть спокоен, — Арнольд подмигнул деду, усевшись возле камина. — Отлично! А пока у нас есть немного времени, я расскажу тебе о своем шестом Рождестве...