Затишье

"Ебанные боги! Ебанное вино! Ебанные сирийцы!", - мысли прокручиваются в голове Агрона с безумной скоростью. Во рту сухо, грудь ходит ходуном - он тяжело дышит, будто сам сейчас там. Там, это на вытоптанной ногами рабов площадке перед храмом. Там, где танцует в этот самый момент смуглый, гибкий мальчишка. Агрон не понимает, как он допустил подобное: слишком много вина, слишком много смеха, шума, чьи-то голоса, яркие быстрые ритмы музыки, Сакса.. Точно, все это проделки белокурой бестии. Она подбила сирийца на такое: вытащила нагло за руку, бросила вызов, а тот, разгоряченный вином, даже не подумал отказываться. "Ох, мать твою!", - гладиатор наблюдает за неторопливым движением чужого бедра, не в силах заставить себя оторваться от перехватывающего дыхание зрелища. Назир двигается в отсветах костра так, будто сам является воплощением живого пламени - медленные движения перетекают в стремительные, быстрые; кожа сирийца лоснится от пота, а полураскрытые губы пытаются поймать немного прохладного ночного воздуха, кажется, раскалившегося сейчас до предела. Агрон, похоже, знает почему так. Как знает, что у него уже добрых десять минут крепко и мучительно стоит. Сидящие рядом смотрят на мальчишку разинув рты - видно, что его долго и упорно обучали искусству танца и, судя по всему, танец этот служил одной цели. В том, как держится Назир, в изящном прогибе его спины, в плавном скольжении рук чувствуется поистине кошачья грация. Сирийца будто окружает аура желания - вязкого, тягучего, достающего до всех, но направленная лишь на одного(на протяжении всего танца, отзывающегося сладким томлением внизу агронова живота, он не сводит темных глаз с любовника). Еще минута - и Назир заканчивает представление, припав к земле перед гладиатором, выгнувшись, словно зверь, застывший перед прыжком. Вместе с последним движением стихает и музыка; вокруг звучат аплодисменты, им вторят восторженные крики, но Агрон ничего этого не слышит, только смотрит на улыбающегося Назира, будто оглушенный. А тот подходит и целует, жадно, мокро, заставляя подняться, тянет за собой в храм. И Агрон следует беспрекословно, как привязанный, отвечая кривой ухмылкой на ехидные замечания окружающих: — Ха, германская порода! Другой на его месте в таком состоянии ходить бы не смог! — Щель Юноны, да у него разве что голодная слюна не капает! — Брат, будь у меня такой сириец, я бы из постели не вылезал! Германец одной рукой обхватывает мальчишку за талию, чувствуя, как тот дрожит в предвкушении, и шагает вглубь святилища. Сегодня им дана еще одна ночь. А завтра... А завтра у Агрона от похмелья будет раскалываться голова, будут помятые после ночной гулянки лица товарищей и чудесное, полустертое воспоминание о произошедшем вчера. Завтра Агрон не будет уверен в том, что увиденное не стало шалостью его возбужденного сознания, но, несмотря на сомнения, он все равно попросит Назира танцевать отныне исключительно для него.