В любовном треугольнике четвертый не лишний

Когда всхлипы Финника за ширмой становятся просто невыносимыми, его куда-то уводят. Теперь я одна в палате, пристегнутая ремнями к койке, чтобы не покалечить ни себя, ни других. В вену через капельницу поступают лекарства. Если я начинаю буйствовать, в них подмешивают успокоительное. Я потеряла счет времени. Ко мне никто не ходит, кроме врачей, поэтому мне становится невыносимо от нехватки информации. Кажется, я уже в Тринадцатом. По-прежнему в больничном отсеке, с иглой в руке. Кожа вся в сети мелких порезов, а на том месте, где был датчик, теперь зияет безобразная рана. Медикам не хватает средств, чтобы убрать это. Изо всех сил стараюсь сосредоточиться на своей боли, чтобы не думать о Пите. Но получается плохо. Пытаюсь отсоединить капельницу, по которой, как я уже догадалась, поступал морфлинг, но меня опять усыпляют. Когда я в очередной раз прихожу в себя, ремней больше нет, как и капельницы. Хотя ощущения по-прежнему ужасные. Видимо, здесь, в Тринадцатом, здорово экономят на всем, потому что освещение горит в треть силы. Сквозь полумрак оглядываю небольшую палату. У единственного соседа, Бити, собрались несколько медсестер и что-то колдуют над аппаратурой. А спустя некоторое время увозят его из палаты. Теперь я совершенно одна. Замечательно. Однако, это длится недолго. Едва я успеваю как следует осмотреть палату, дверь открывается. - Проснулась, солнышко? - язвительно протягивает Хеймитч. Различаю на его лице затянувшиеся царапины от моих ногтей. Становится не по себе. Уверена, ментор был готов меня разорвать при нашей последней встрече. Я не боюсь его, но не особо хочется оставаться с ним наедине. А потом вспоминается еще кое-то, что произошло в тот день. Не узнаю себя. Если бы это случилось раньше, до Кровавой бойни... я бы разнесла все вокруг, а ментору досталось бы, как никогда. Но что-то сломалось во мне. Отвожу взгляд и притворяюсь, что занята повязкой на руке. Тут же слышу, как Хеймитч насмешливо хмыкает. - И что же, даже уткой в меня не запустишь? Он садится рядом с койкой на низкий стул. Я не готова ко встрече с Хеймитчем. Я еще не успела все как следует обдумать. - Я не буду извиняться за это, - киваю я на его исцарапанное лицо. - Я тоже не буду извиняться, - отвечает он, и я без подсказок понимаю, за что. Я молчу, словно воды в рот набрав. Хеймитч не спешит начинать разговор и просто сидит рядом с насмешливым видом, а я все ковыряю эту проклятую повязку на руке. Злости я не чувствую. Ну, по крайней мере не за то, что между нами произошло. - Вообще-то Плутарх попросил поговорить с тобой о восстании, - наконец заговаривает Хеймитч. - Но пока рано обсуждать с тобой такие важные вопросы, особенно учитывая твое неадекватное состояние. Я мгновенно вспыхиваю, и это придает мне силы. Оставляю повязку в покое и поворачиваюсь к своему ментору. Быть может, эта вина тусклого освещения, но он выглядит немного осунувшимся. В Дистрикте-13 не приветствуют пьянство, догадываюсь я. Видимо, Хеймитчу основательно перекрыли кислород. - Зачем тогда пришел? - резко спрашиваю я. - Вынюхиваешь, как бы стащить медицинского спирта? - Ты знаешь меня лучше всех, солнышко, - прежним тоном отзывается он, откровенно подкалывая. - Думала, что знаю, - огрызаюсь я. Хеймитч мрачнеет. Понимаю, что он не меньше моего переживает за Пита, но ничего не могу поделать. - Ты обещал мне, ты смотрел мне в глаза и говорил, что вытащишь Пита вместо меня! - Ты же знаешь, как все было! Если бы мы задержались хоть на несколько минут, планолет бы рухнул! - Тогда нужно было спасать его, а не меня! Мы говорим на повышенных тонах, уже кричим друг на друга. Уверена, вопли слышны за пределами палаты, но медикам хватает мозгов не входить. - Когда ты наконец перестанешь быть такой эгоисткой и посмотришь чуть дальше своего носа? - не особо стесняясь в выражениях, разрывается Хеймитч. - Люди избрали тебя символом, на свою голову! Нельзя было забрать Пита и оставить на Арене тебя! - Нельзя?! Или этого не хотелось тебе? - я сама не понимаю, зачем говорю это. - Да! - раздраженно кричит на меня ментор. - Не хотелось! Я падаю на спину, закрывая лицо руками. Перед глазами мелькают страшные картины пыток, искаженное от боли лицо Пита... Мне хочется рыдать, но слезы не приходят, и меня просто трясет в беззвучной истерике. Запястья знакомо сжимают пальцы Хеймитча, он отводит руки по обе стороны от моей головы и прижимает к кровати. - Успокойся, иначе тебя опять накачают успокоительным, - шипит он. - Ну и пусть! - Морфлингистка чертова, - с досадой бросает он. - Алкаш! - со злостью парирую я. - Истеричка, - уже совсем спокойно произносит ментор. Все мои мысли и чувства смешались сейчас в один водоворот. Мне хочется, чтобы все оказалось страшным сном, обычным кошмаром, чтобы я проснулась от собственного крика, а Пит пришел меня утешать... Хеймитч отпускает мои руки, и я, вместо того, чтобы оттолкнуть его, обхватываю за шею. Наконец слезы льются рекой, орошая его плечо. Меня трясет сильнее, чем прежде, и в какой-то момент мне начинает казаться, что я сейчас сойду с ума от горя. Ментор шепчет на ухо какие-то слова утешения, поглаживая меня по голове. Но этого не достаточно. Мне нужно забыться... - Поцелуй меня, - прошу я и чувствую, как рука Хеймитча застывает на миг. - Как в тот раз. После секундных колебаний, он снова берет мои руки в свои и наши лица оказываются очень близко. - Ты точно сумасшедшая, девочка моя, - сообщает он. Поцелуй получается совершенно легким, почти невесомым, и я чувствую себя обманутой. Но на Хеймитча опять словно находит что-то и, не успев отстраниться, он возвращается в мои объятия, впиваясь в мои губы. На этот раз я четче понимаю, что происходит, и от этого по крови начинает разливаться адреналин. Ментор, не церемонясь, проталкивает язык между зубов, грубо и несдержанно. Но мне это нравится. Я только сильнее сжимаю его плечи, не позволяя ему отстраниться. Я одета в одну больничную рубашку, и от Хеймитча меня отделяет только тоненькая легкая ткань, но и этого кажется слишком много. Его пальцы пробираются под материю, скользят по моей коже, слегка сжимая, грубо лаская уставшее тело. Мне хочется большего. Хочется ощутить его тело, хочется, чтобы его сильные руки не останавливались. Я тяну ментора на себя, цепляясь за него, словно за последнюю соломинку, спасающую от окончательной гибели.