Огонь и океан

      Она не успевает сказать ни единого слова, не может даже ничего приказать, лишь замертво падает на балкон и уже не подает признаков жизни. Некоторое мгновение в зале казни царит тишина — ни звука, ни шороха — все находятся в шоке и не верят в то, что произошло, по правде говоря, я и сама не верю. Они смотрят на меня отовсюду, тысяча пар глаз устремлены в мою сторону, и я не могу от них скрыться, не могу спрятаться, провалиться на месте, лишь бы избежать этого взгляда. Это длится всего мгновение, и уже в следующий миг по всему помещению эхом разносится дикий, булькающий смех, прерываемый кашлем. Сноу смотрит то на меня, то на мертвое тело Койн, лежащее на балконе, и не может остановиться. Бывший президент продолжает смеяться, и в этот момент я жалею лишь об одном — у меня нет еще одной стрелы. Была бы у меня еще одна, любая, хоть с тупым наконечником, я бы без раздумий пронзила ею сердце Сноу, ведь он так же, как и Койн, достоин смерти.       Тем временем люди на трибунах начинают перешептываться, а их шок сменяется бурными эмоциями, возможно, именно смех Сноу и вызвал такую реакцию. Со всех сторон поднимается шум, он нарастает с каждой секундой и чем-то напоминает мне жужжание роя ос-убийц. Люди один за другим начинают вставать со своих мест, и вскоре на трибунах не остается ни одного сидячего человека, все что-то кричат, пытаются вырваться и совершить самосуд. Мне едва удается расслышать их слова, но ясно одно — они требуют не только смерти для преступника, но и для меня. Стражи тринадцатого пытаются усмирить толпу, но ни уговоры, ни грубая сила не помогают — народ жаждет правосудия. Когда становится ясно, что толпу не удастся утихомирить, солдаты идут в мою сторону. Они надвигаются на меня стеной, а я даже не пытаются сопротивляться или скрыться от них, ведь моя судьба и так становится очевидной. Мне никуда от них не деться. Власти не простят мне убийство Койн, а тем более этого не забудет народ — либо меня отдадут на растерзание им, либо после долгих пыток и мучений прилюдно казнят. Солдаты обступают меня со всех сторон, словно живая стена из людей, и ведут обратно в коридор, откуда мы пришли. Шум тем временем не утихает, краем глаза мне удается заметить, что люди уже начинают перелезать через трибуны, пытаются выбраться в центр зала, где находится Сноу. Вокруг него нет никакой охраны, словно бы его специально отдали на растерзание толпе, а он только и ждет своего судного часа, лишь часто кашляя и выплевывая темно-красные сгустки крови. Я понимаю, что несколько человек пытаются прорвать защиту и добраться до меня, но солдаты изо всех сил отталкивают от себя посторонних и продолжают пробираться вдоль зала. Я вижу, как толпа постепенно окружает Сноу, один смельчак с размаху ударил президента по лицу, от чего тот согнулся в три погибели и начал кашлять еще сильнее. «Возможно, смерть от стрелы была бы даже милосерднее…», — пронеслось у меня в голове. Я не успела увидеть, что стало с президентом дальше, солдатам удалось прорваться к выходу, и мы очутились в центральном коридоре, а в следующее мгновение за мной захлопнулась железная дверь.        Даже здесь, за толстым слоем стали и железа, были слышны голоса людей, которые остались снаружи, они бились в железные ставни, пытались проникнуть внутрь, требовали выдать меня им. Стражи знают, что мы в безопасности, и людям не удастся пробраться сюда, но все равно решают увести меня подальше. Солдаты молчат, вероятно, еще не решили, что со мной сделать или ждут приказа свыше. Меня ведут по тем же коридорам, которые петляют и извиваются, в мыслях я прокручиваю каждый поворот, чтобы запомнить дорогу и в случае опасности выбраться отсюда. За долгое время, что я провела в дистрикте-13 и нескольких неудачных побегов из больничного крыла, я все равно не научилась ориентироваться в этих коридорах. Наверное, нужно прожить здесь целую жизнь, чтобы выучить все ходы и не путаться в них. Наконец, после многочисленных поворотов, мы останавливаемся напротив одной еще одной двери. Один из охранников вводит код, и дверь открывается, после чего меня силой заталкивают в комнату и запирают снаружи.        Я остаюсь совсем одна в практически пустой комнате. Здесь нет ничего лишнего: лампа, которая еле-еле отбрасывает свет, деревянный стол и табуретка. Возможно, именно здесь держат отъявленных преступников дистрикта-13, и, скорее всего, мне предстоит провести здесь много времени. Не в силах больше стоять, я сажусь на пол и начинаю погружаться в мир мыслей. Вспоминаю самые лучшие моменты из своей жизни и то, что от них осталось теперь: детство, проведенное в двенадцатом дистрикте, который сравняли с землей, и он стал похож на старые развалины, прогулки и охота с отцом в лесу, выгоревшем почти до основания, практически все мои знакомые и соседи, которые теперь мертвы. Лишь некоторые люди напоминают мне о прошлой жизни — Гейл, который совершенно изменился за эти годы, Прим, мама… они столько всего испытали. От таких мыслей в глазах невольно появляются слезы, но на этом воспоминания меня не оставляют. Я словно переживаю заново свою жизнь: все эти события на арене, первое убийство и Пита… того мальчика с хлебом, который спас меня от голода в тяжкие времена, а дальше тур победителей, восстания в дистриктах и Квартальную бойню — все это с молниеносной скоростью проносится у меня перед глазами. От этих мыслей, слез начинает болеть голова, на мгновение даже кажется, что я начинаю сходить с ума. Я должна успокоиться, собраться с силами вернуть самообладание, не дать мыслям взять надо мной верх. Получается с трудом, словно эти мысли копились где-то внутри долгое время, и сейчас чаша воспоминаний переполнилась, и они вырвались на свободу, словно рой бешеных насекомых. Я хватаюсь за голову и начинаю громко дышать, как будто задыхаюсь, хочется кричать, но я не могу себе этого позволить. Эти мысли… они словно жалят меня, надавливают со всех сторон, и кажется, будто моя голова сейчас взорвется. Не понимаю, что происходит, наверное, все дело в этой комнате, это она так действует на меня. Я резко поднимаюсь на ноги, от чего в глазах начинает темнеть, и быстро иду к выходу, но дверь заперта, и тогда мне ничего не остается кроме как стучать изо всех сил. Я кричу, прошу, чтобы меня выпустили из этой комнаты и не сомневаюсь, что снаружи кто-то есть, ведь солдаты не могли оставить меня без присмотра, но в ответ тишина. Не знаю, сколько времени я продолжаю стучать и биться в закрытые двери, но вскоре усталость берет надо мной верх, и я медленно опускаюсь вниз.        — Тише, Китнисс, — шепчу себе, чтобы успокоиться, но почему-то мой голос звучит совсем иначе. Он словно принадлежит не мне — мужской, тихий, с протяжными гласными, очень похожий на отцовский голос. Я не могу понять, что происходит: дурные мысли лезут в голову, слышатся странные голоса, воспоминания не оставляют меня, словно я схожу с ума. Эта с виду простая комната становится для меня камерой пыток. Я медленно ползу к противоположной стене и обессиленная ложусь на пол. Мне ничего не остается, кроме как закрыть глаза и попытаться уснуть, возможно, хоть во время сна мысли перестанут лезть в мою голову. Не знаю, как долго я еще лежала в таком состоянии, и как скоро мне удалось уснуть, но через некоторое время мысли отступили, и я ненадолго обрела покой. Не знаю, действительно ли я уснула или просто лежала без памяти, ведь даже не помню, что мне снилось.       Меня потревожил резкий звук, словно кто-то пытался открыть дверь. Я надеялась, что это пришли за мной, чтобы выпустить отсюда или перевести в другое помещение — просто хотелось поскорее уйти из этой комнаты и прекратить мучения. Но вместо лиц солдат, похожих друг на друга и мало отличимых между собой, я увидела знакомую фигуру.       — Хеймитч? — проговорила я, не веря своим глазам. Некоторое мгновение я не могла принять его появление за реальность, мне казалось, что я схожу с ума, и на смену воспоминаниям и несуществующим голосам, которые мне уже слышались, пришли видения.       — Это правда ты?       — Ну, а кто же еще? — проговорил он и, пройдясь по комнате, сел рядом со мной.       — Как тебя пропустили?       — Это не важно, Китнисс, тебе нужно выбираться отсюда, — сказал он со всей серьезностью.       — Они меня не выпустят, — сказала я, хотя все еще надеялась на помощь ментора.       — Да… натворила ты дел, — произнес он.       Я не знала, что ему ответить, ведь и сама еще не до конца осознавала свой поступок, но понимала одно — Хеймитч пришел мне помочь.       — Наверное, мне теперь всю жизнь придется провести в этой камере.       — Конечно, убийство президента в тринадцатом дистрикте, как и во всем Панеме, карается сурово. Да, ты совершила ужасное преступление, по закону тебя должны казнить без суда и следствия, но власти дистрикта решили иначе…       — Что теперь со мной будет? — я боялась, что они могли придумать что-то похуже казни, например, снова использовать меня для своих политических игр, как хотели этого Койн и Сноу.       — Не перебивай меня, — сказал Хеймитч. — Койн уже многие годы твердо стояла у власти в дистрикте, поначалу ее политика была весьма удачна, но в последние годы авторитет Альмы резко упал, и ее пытались заменить. Она бы ни за что не оставила свой пост, правила бы до самой старости и продолжала держать в руках всю власть, но ты ее убила, сделала всю грязную работу и таким образом расчистила дорогу для других претендентов.       — Я убила ее не из-за этого… — услышанное очень сильно потрясло меня, и еще некоторое мгновение я обдумывала слова Хеймитча. Не знаю, правильно ли я сделала, что выпустила стрелу ей в сердце, хотя теперь должна всю жизнь расплачиваться за это.       — Я знаю, ты слишком далека от политики, чтобы убить ее таким образом, — произнес он с такой легкостью, словно это было написано у меня на лбу, а позже добавил. — Возможно, Койн была хорошим президентом для тринадцатого, но чтобы править Панемом, нужны другие качества.       — Власти тринадцатого долго совещались, придумывали разные планы действий, но под конец решили объявить тебя душевнобольной и отпустить под пристальным наблюдением врачей, — произнес он после недолгого молчания.       — Что?! — сказанное Хеймитчем просто не укладывалось у меня в голове.       — Ты была лидером восстания — Сойкой-пересмешницей — и война оставила на тебе заметный отпечаток: власти Капитолия разрушили дистрикт-12 и убили многих жителей, твоя семья пострадала, ты побывала в горячих точках и после взрыва временами у тебя случаются приступы и ты не понимаешь, что творишь, — он говорил это с такой наигранностью, словно выступал в театре и пытался убедить в этом зрителей, — тебе придумали целую историю болезни.       Несколько минут я пытаюсь справиться с потрясением, проанализировать услышанную информацию и понять, что делать дальше.        — Конечно, все это скажут лишь для толпы, но тебя отпустят, хотя для этого ты должна выполнить некоторые условия, — добавил Хеймитч.       — Что за условия?       — Ты откажешься от любой власти, не будешь лезть в политику, станешь жить мирно и спокойно в своем уголке, чтобы ни у кого не возникало сомнений на твой счет.       Мои худшие опасения не подтвердились и власти тринадцатого не станут меня перевоспитывать, чтобы я могла им служить и повиноваться. Условия казались вполне выполнимыми, ведь все, чего мне хотелось в последнее время, это покоя и тишины, уйти подальше от всей политики и интриг, вернуться домой и жить так, словно не было никакой войны и восстания, будто я никогда не примеряла костюм пересмешницы и не участвовала в играх.       — Но дистрикта-12 больше не существует, мой дом разрушен, мне некуда возвращаться! — произнесла я, вспоминая последние события.       — Никто и не говорил про двенадцатый, там практически нет условий для проживания, а одну тебя не отпустят, поэтому ты поедешь в дистрикт-4, он меньше всех пострадал во время военных действий, так что тебя переправят туда.       — А как же моя семья? — не унималась я. — Мне разрешат забрать маму, Прим и Гейла?       — Не знаю, про них мне ничего не сказали, но один твой знакомый точно поедет с тобой…       — Финник… — я прекрасно догадывалась, о ком идет речь.       — Да, ему тоже выдвинули такие условия, и он сказал, что больше не хочет оставаться в тринадцатом и вернется домой, тем более тебе нужен кто-то для веселой поездки.       За все время нашего разговора я позволила себе улыбнуться. Все обернулось не так уж и плохо, как я представляла. Я надеялась, что Хеймитчу удастся уговорить властей тринадцатого, чтобы они разрешили поехать маме и Гейлу в дистрикт-4 вместе со мной. Скоро меня выпустят из этой комнаты, и я уеду из тринадцатого туда, где ничто не будет напоминать мне о прежней жизни.       — А что же будет с тобой? — поинтересовалась я планами Хеймитча.       — Не знаю, я тоже наигрался в политические игры, возможно, отправлюсь куда-нибудь, подальше отсюда, буду жить в отдельном доме и каждый день пить ром.        — Хорошая жизнь, — с улыбкой сказала я.        — Да, — протяжно ответил мужчина, — наверное, настало и наше время, чтобы жить, как все.        — Наверное… — повторила я.       Я не знала, что еще сказать Хеймитчу, да и он тоже молчал. Наше молчание длилось совсем недолго, вскоре пришли охранники и попросили его уйти.       — Держись, Китнисс, скоро все закончится, — проговорил ментор напоследок и в сопровождении солдат покинул комнату.       Я снова осталась одна, но теперь знала, что это ненадолго и меня выпустят в ближайшее время, и тогда все изменится.