Огонь и океан

      Вскоре меня выпустили из заточения. Оказалось, я провела в той страшной комнате больше двух дней, но этого мне вполне хватило и даже не знаю, могла бы я продержаться там еще. После того как ушел Хеймитч, я обрела какую-то надежду и знала, что когда-нибудь меня выпустят, не могли же власти тринадцатого держать меня здесь вечно, пока я окончательно не сойду с ума.       Как только я оказалась вне стен комнаты, и дверь со скрежетом закрылась за моей спиной, меня окружили солдаты и конвоем сопроводили в зал, где мне официально должны были вынести приговор. Со слов Хеймитча меня должны были отправить в дистрикт-4 в сопровождении людей, которые будут за мной присматривать, но меня интересовало другое: разрешат ли моей семье поехать вместе со мной?       Когда я зашла в зал, всё было уже готово: в центре сидели около десятка судей, лица которых мне было почти незнакомы, около стен стояли еще люди, среди них я заметила Хеймитча, рядом с ним находился Финник, а позади меня, словно стена, были солдаты, которые преграждали путь отступления. Но я не собиралась бежать, я должна предстать перед судом, выслушать их обвинения, а потом смириться с приговором, который мне вынесут. Перед тем как меня привели в зал, мне разрешили переодеться, и сейчас я стояла перед всеми не в черном костюме с крыльями за спиной, как предводительница революции — Сойка-пересмешница, — а как обычная жительница тринадцатого дистрикта, в сером комбинезоне и такого же цвета ботинках.       — Китнисс Эвердин, — прозвучал голос одного из судей, — подойдите ближе.       Я вышла вперед и окинула взглядом зал, все в этот момент смотрели на меня. Одни взгляды выражали презрение и недоверие, другие смотрели с сочувствием — видимо поверили в историю моей болезни, придуманную властями дистрикта — но я не ждала от них ничего и лишь хотела, чтобы мой суд поскорее закончился.       — Китнисс Эвердин, — повторил тот же голос, и решила взглянуть на того, кому он принадлежит. Ею оказалась темноволосая женщина средних лет в серой мантии. — Вы обвиняетесь в убийстве лидера и президента дистрикта-13 — Альмы Койн — и по законам нашего дистрикта и даже Панема это преступление считается одним из самых тяжких.       Я молчала, как и все в зале, лишь голос этой женщины разрезал тишину. Мне не верилось, что сейчас это происходит со мной, словно это был сон. Она продолжала говорить, но я не до конца улавливала смысл ее слов, ненужные размышления затуманивали мой разум.       — Мисс Эвердин? — громко прозвучал ее голос.       — Что? — спросила я, не расслышав слов судьи.       — Вы признаетесь в своем преступлении? — спросила она.       — Да, — коротко ответила я, ведь это было очевидно, все видели, как я убила Койн.       Дальше женщина продолжала что-то говорить, я снова не понимала. Она обратилась к другим судьям, сидящим за столом, они о чем-то перешептывались, обсуждали, но тут совершенно неожиданно в центр вышел Хеймитч и направился в мою сторону.       — Уважаемый суд, перед тем как вы вынесите приговор для обвиняемой, я хочу кое-что учесть, — взгляд людей мгновенно обратился в его сторону, обсуждения за столом прекратились, и тогда он стал говорить:  — Китнисс Эвердин всего семнадцать лет и в этом возрасте ей пришлось многое повидать. Она пережила голодные игры, которые сами по себе оставляют неизгладимый отпечаток на людях, к тому же она стала участницей Квартальной бойни, а это, уж поверьте мне, — он приложил руку к груди, давая понять, что сам пережил такое испытание, — намного ужаснее и страшнее. Но мало того, после всего, что сотворил с ней Капитолий, она взяла в руки оружие и возглавила революцию в Панеме, стала Сойкой-пересмешницей. Она была не только лицом революции, но и ее непосредственной участницей, Китнисс находилась в горячих точках, где была на грани жизни и смерти, чуть не потеряла сестру и лучшего друга. Все, кто находится в этом зале намного старше нее, но можете ли вы себе представить, что она пережила?! — в зале начали перешептываться. — Ее дистрикт разрушен, а дом сожжен до основания, почти все ее знакомые погибли, у нее осталась лишь ее семья, которой она может доверять! Она так молода, глупа и упряма, — он повернулся в мою сторону и посмотрел мне в глаза, — для своих семнадцати Китнисс пережила то, чего бы хватило на десять жизней. Уверен, она бы не стала убивать Койн по своей воле. Взгляните на ее, как она устала и утомлена, ей нужен отдых и покой… Отпустите девчонку, пусть живет где-нибудь в дальнем дистрикте, подальше от политики и власти, у нее еще целая жизнь впереди.       Он закончил и снова вернулся на свое место. Мне оставалось ждать, хотя все и так было решено, но люди за круглым столом тянули, перешептывались, и мне показалось, что они делают это лишь для видимости. Я продолжала стоять, снова посмотрела на Хеймитча, он кивнул, подтверждая мои догадки. Шепот продолжался некоторое время, но вскоре он начал постепенно стихать, и когда в зале возникла полная тишина, женщина, которая сидела посередине, встала во весь рост, чтобы объявить решение:       — Мисс Эвердин, по закону убийство президента карается смертью, но после долгих переговоров и обсуждений, учитывая ваши заслуги и все то, что нам сказал Хеймитч Эбернети, — она грозно взглянула на него, — суд решил освободить вас из-под стражи и отправить в дистрикт-4 под усиленным наблюдением. Но, для начала, вы должны принять условия, которые вам выдвигают временные правители дистрикта-13, и согласиться с ними в письменном виде.       Я ожидала этого решения с их стороны, но вопрос о моей семье до сих пор оставался открытым.       — А как же моя семья? Их тоже отправят в дистрикт-4? — за то долгое время, что я стояла в зале, я впервые решила заговорить.       — Если члены семьи того пожелают, то они отправятся вместе с вами, — спокойно ответила женщина, после чего села на место.       Мне хватило ее слов, и я без колебаний направилась к столу, где сидели судьи, и, внимательно прочитав все требования, подписала согласие. Они желали лишь одного — чтобы я отказалась от участия в политике и побыстрее уехала, не доставляя им лишних проблем. Эти требования более чем устраивали меня. После этого женщина встала и вслух произнесла все требования, чтобы засвидетельствовать их перед народом.       Когда все было решено и большинство людей разбрелись, я подошла к Хеймитчу.        — Спасибо, — сказала я, крепко обняв его.        — Ты не заслужила того, чтобы долгие годы гнить под землей в камере тринадцатого дистрикта, — сказал он и тоже обхватил меня руками.       Мы стояли так некоторое время, но когда наши руки, наконец, расцепились, я заметила Финника, стоявшего позади.       — Финник, — окликнула я ее и обвила его шею.       — Я знал, что тебя не оставят здесь, и ты согласишься полететь со мной, — тихо прошептал он.       Не знаю, как долго мы так стояли, его объятия наделяли меня жизненной силой, избавляли меня от мыслей, словно исцеляли. Я чувствовала, что он тоже не хочет меня отпускать, пытается защитить от всех.       — Хеймитч, из тебя бы вышел неплохой адвокат, — сказала я с улыбкой, не отпуская Финника.       — Не знаю, быть может, займусь этим, когда все закончится, — сказал он шутливо. Мы не стали дожидаться, когда зал опустеет, и решили выйти из помещения.        — Тебе нужно найти своиэ мать и сестру и все им рассказать.        — Знаю, я должна их предупредить о том, что мы покидаем дистрикт-13, и уговорить их полететь с нами.       После этого я сразу же направилась в сектор, где находилась наша небольшая комната. Я надеялась застать их там, но, войдя внутрь, никого не обнаружила. Наши вещи остались на местах: на небольшом столе находилась наша семейная фотография, которую я привезла из дистрикта-12, коричневая отцовская куртка висела на стене около двери, многочисленные склянки с травяными настоями и лекарствами — все, что осталось у нас от прежней жизни. Вдруг под кроватью проскользнула легкая тень, и в следующее мгновение в середину комнаты с шипением выскочил Лютик. Вероятно, кот решил, что в комнату зашел кто-то чужой, но, увидев меня, он успокоился, хотя и продолжал недоверчиво мурчать.       — Лютик… — произнесла я, и после этого он вовсе перестал враждебно на меня смотреть. Я села на одну из кроватей и окинула взглядом комнату — все вокруг было таким чужим и непривычным, хотя мы прожили здесь достаточное время, но я никак не могла свыкнуться с окружающей обстановкой. Четыре стены и потолок словно надавливали на меня сверху, комната стала казаться еще меньше, а воздух здесь был сырой, словно в подземелье, хотя, мы и так находились под землей. Мне недоставало солнца, шума ветра и рек, зелени вокруг — мне не хватало дома. Я поняла, что не могу здесь больше оставаться и завтра же должна покинуть тринадцатый дистрикт вместе с его серостью и унынием. Оставалось лишь сказать об этом маме, Прим и Гейлу, я уверена, они поддержат меня, и мы вместе полетим в дистрикт-4.       Заперев комнату снаружи, я направилась в больничное крыло, надеясь, что там я точно увижу своих близких. Мама, должно быть, сейчас лечит раненых, а Прим… Ее уже должны были выписать, но почему, же она не вернулась в нашу комнату? Это тревожило меня, но вряд ли власти тринадцатого захотят выместить все на моей семье.       Миновав всех медсестер, я наконец-то добралась до дальнего отделения, где помогали людям, которые находились на грани, именно там должна была быть мама. Войдя внутрь, я увидела множество коек с ранеными солдатами, которым требовалась срочная помощь. Мест для всех не хватало, многих положили прямо на пол, на окровавленные простыни. Увиденное повергло меня в шок, ведь я даже не догадывалась, что их может быть так много. Конечно, ни одна война не обходится без жертв, но мы заплатили высокую цену ради мира для остальных.       Долгое время я, не отрываясь, смотрела на искалеченных людей, но, увы, ничем не могла им помочь. Мне бы хотелось, чтобы все они выжили, чтобы их раны затянулись, шрамы исчезли, и они вернулись к своим семьям, чтобы ничто не напоминало им о тех страшных событиях. Я бы хотела, но многие из них так никогда и не увидят своих близких, а некоторые даже не доживут до следующего дня. От всего увиденного у меня в глазах появились слезы, которые были готовы хлынуть в следующий миг, но чудесный и родной голос избавил меня от этого.       — Китнисс? — позвала Прим, стоя недалеко от меня.       Наверное, она находилась здесь некоторое время, но я не заметила ее, рассматривая раненых. Сестра подошла ко мне ближе.       — Что ты здесь делаешь, Прим? — Я не думала, что она окажется рядом с ранеными.       — Помогаю маме, — сказала она, не тая. — Каждый день их все больше и больше.       Я взглянула на нее совсем по-другому. Прим всегда была для меня маленькой сестренкой, которую я должна была защищать от всего вокруг. После смерти отца у меня ничего не осталось кроме нее и мамы, и тогда я дала себе обещание, что всегда буду о них заботиться, даже на голодные игры вызвалась, чтобы не дать ей погибнуть. Так было раньше, но сейчас образ беззаботной маленькой девчушки в светло-голубом платье и заплетенными косичками исчез в один миг. Она предстала передо мной совсем по-другому: платьице сменили белые одежды медсестер, светлые волосы скрывала повязка и даже черты лица изменились — похоже, война и на ней оставила неизгладимый отпечаток и дала ей быстрее вырасти.       — Где мама? — спросила я.       — Она там, помогает ранеными, — сказала Прим и указала в сторону помещения, ограждено большой белой ширмой, откуда доносились стоны и вопли измученных людей.       — Нам нужно срочно поговорить, — сказала я, хотя и понимала, что работа мамы намного важнее разговора, ведь каждая секунда была на счету и могла стать решающей для жизней этих солдат.       — Она сейчас занята, но придет позже, я ей передам, — сказал сестренка и ушла обратно.       Я не знала, что мне делать дальше. Я не имела таланта врачевания, даже утешать людей у меня плохо получалось, но я не могла вынести вида этих людей, звуков, которые переполняли эту комнату. Меня никогда не пугал вид ран или крови, но муки и страдания, застывшие на лицах раненых солдат наводили на ужас. Я поспешила покинуть врачебное крыло и подождать маму снаружи, около входа, но увиденное сильно отпечаталось на моем сознании и не покидало меня. Я видела их изможденные лица, полные отчаяния глаза и губы, которые что-то шептали. За что эти люди сражались? За что они пострадали и отдали жизни? Я пыталась найти ответы на вопросы, которые меня тревожили, но ничего толкового не приходило в голову. Вскоре от всего этого у меня разболелась голова, и я села на пол, скрестив ноги. По коридору ходили медсестры, суетились, многие из них косо на меня смотрели, но не решились что-либо сказать в мой адрес. Я уткнулась лицом в колени и не заметила, как вскоре внешний мир для меня потерялся, словно я провалилась в сон.       В таком состоянии я пребывала не долго, и через некоторое время меня привел в чувство знакомый голос:        — Китнисс? — произнесла Прим, находясь рядом со мной.       Я взглянула на нее и почувствовала, как у меня затекли ноги, но с трудом встала. Сестра помогла мне подняться, придерживая за руку, а позади нее стояла мама. Я не видела ее долгое время, она постоянно пропадала здесь, помогая людям, и сейчас очень изменилась. Казалось, что она постарела лет на десять: под глазами легли синяки, около рта легли морщины, которые раньше были почти не заметны, она исхудала и казалась сильно уставшей. Мне потребовалось немного времени, чтобы собраться с мыслями и вспомнить цель моего визита сюда.       — Ты хотела о чем-то поговорить, — напомнила мне Прим.       — Да… — единственное, что смогла я сказать, пытаясь связать свои мысли в слова.       — Суд тринадцатого решил меня оправдать, — проговорила я с трудом. — Я подписала нужные документы и приняла все их условия — меня переправят в дистрикт-4, где я буду жить вдали от политики и власти.       Они слушали меня внимательно, но, похоже, не до конца верили.       — Меня переправят незамедлительно, чтобы я не успела еще чего-нибудь натворить, но мне разрешили взять вас с собой, — сказав это, я посмотрела на них.       Между нами повисло долгое молчание.       — Что-то не так? — не выдержав, спросила я.       — Прекрасно, что тебя освободили Китнисс, — проговорила Прим, — теперь тебя ничто не удерживает здесь, но…       — Мы не сможем поехать с тобой, — закончила за нее мама.        Я не верила своим в то, что услышала. Это могло быть правдой. Все представлялось иначе. Они должны были обрадоваться и полететь со мной, а потом мы снова жили бы вместе.       — Что, но как же… — я не могла ничего сказать.       — Ты видела этих людей, они ранены, всем им нужна помощь, и мы не можем оставить их здесь на погибель, — твердо проговорила мама.       — А я не могу оставить вас, — громко произнесла я в ответ.       — Нет, тебе нельзя оставаться здесь, — присоединилась сестра.       Все было похоже на страшный сон, казалось, что они отказываются от меня. Я была на грани и просто не могла это больше слышать.       — Китнисс, — остановила меня Прим и взяла за руку, — ты дала людям надежду, повела их на войну и помогла им победить — ты выполнила свой долг, так дай же выполнить и нам свой…       После этого я наконец-то поняла, что они хотели мне сказать, и все встало на свои места. И мама и Прим были нужны здесь, они были рождены, чтобы помогать людям и спасать жизни, но не я… Они любят меня и тоже не хотят, чтобы я покидала их, но долг зовет их.       — Понимаю, — неуверенно сказала я, не скрывая слез.       После этого они обняли меня, и я стала плакать еще сильнее.       — Я буду скучать, — рыдая, проговорила Прим.       — Мы любим тебя, — сказала мама.       — Обещайте, что приедете, когда все закончится, — всхлипывая, произнесла я.       Мы стояли так некоторое время, не отпуская друг друга, а слезы все не прекращались, даже мама не могла сдержаться. После смерти отца я никогда не видела ее в слезах, она не плакала, но держала все горе и обиду внутри, и мне казалось, что она выплакала все слезы, и их больше не осталось, но сейчас они стекали по ее щекам. У нас не было времени на долгое прощание, и вскоре нашу связь нарушил посторонний голос.        — Миссис Эвердин, прибыли новые раненые, — проговорила медсестра позади нас.        — Сейчас, — сказала она, смахнув солёные капли пыльной стороной руки.        — Береги себя, — проговорила она.       — Мы всегда будем с тобой, — проговорила Прим, — Знай, что мы в тебя верим и всегда переживаем.       Я понимала, что маму и сестру нельзя задерживать:        — Я люблю вас, — сказала я, напоследок обняв их.       Но вскоре они ушли, и я почувствовала внутри жгучую пустоту. После такого прощания я не могла ни о чем думать. Было крайне сложно оставлять их здесь, но другого выхода не было, я понимала, что у каждого из нас свой долг и свое предназначение и я не могла никак повлиять на это. Я хотела пойти в нашу комнату, лечь и снова погрузиться в мысли, но в больничном секторе у меня оставался еще один близкий человек, которого я очень хотела навестить.