Королева серых мышек

Саундтреки: R.E.M. - Losing My Religion CaRter - Just another Radiohead - Karma Police Alice et Moi - Filme Moi Почти в каждом фильме про подростков, который когда-то смотрела Полина, главный герой сидел на каком-то уроке, витая в облаках, и рассказывал «тупому» зрителю иерархию американских школ – что правят всем чирлидерши и футболисты, а фрики не имеют права голоса. И под конец этот умник обязательно задавался вопросом «кто же я?». Полина не знала насчет Америки, хотя была практически уверена, что все эти традиционные представления о школьной иерархии там тоже являются глупыми стереотипами, но если брать их школу, то никакой явной иерархии в ней вообще не было. То ли из-за того, что футбольной команды, а тем более чирлидерш, у них в школе никогда не существовало, то ли еще из-за чего-то, но выделить наиболее крутую школьную компанию Полина не могла. Была, конечно, одна группка местных гопников, что приходила в школу с карманными ножичками, но, черт, это Россия, и откуда по-вашему берутся гопники, если не из школьных двоечников? Не то чтобы Полина жила в каком-нибудь гетто, Теплый стан был вполне себе нормальным районом, что еще раз доказывало, что такие пацаны есть везде. И кем-кем, а верхушкой школы их язык назвать не поворачивался. Явных изгоев у них тоже не было – если только какие-нибудь ребята, которые сами создавали себе такую репутацию одиночек, к которым лучше было не подходить. Да и, всё-таки, Полина не была выпускницей, кем являлись герои пресловутых подростковых фильмов, а, как известно, в большинстве русских школ наибольшим уважением пользуются именно одиннадцатиклассники. Поэтому, даже если какая-нибудь отечественная кинокомпания вдруг решила бы снять будни суровых русских школьников, то делать Полину главной героиней было бы проблематично. Девочка усмехнулась своим мыслям. На кого она меньше всех походила, так это на главную героиню чего-либо, от произведения какого-нибудь классика до нашумевшего фильма. И если в первое она не вписывалась по понятным причинам, то для второго… Ну, она была слишком обычной. Статус серой мышки остался с ней до сих пор, и если раньше она воспринимала это как оскорбление, то теперь прекрасно понимала – это то, что есть. Она сама сделала себе такую репутацию, когда в первый год обучения приходила на занятия раза три в неделю, если повезет, оправдываясь соревнованиями. Сейчас она продолжала использовать ту же отмазку, несмотря на то, что за последний год всего один раз была на стартах, когда надо было внести графу «участвовала в соревнованиях» в объявление о продаже Сицилии. И… На самом деле, кто сказал, что сейчас Полине не нравилась собственная репутация? Ее никто не трогал и не отвлекал, когда на переменах девочка читала книгу, ей не нужно было ходить на какие-то ненужные встречи, только потому что «ну, Полин, там же Юлька будет, она ж обидеться может», зато она многое видела и слышала, и пусть и являлась невидимкой, но замечала в окружающих ее людях довольно много интересного, в то время как остальные не обращали внимания. Но, всё-таки, порой не хватало какой-то… Поддержки, наверное. Иногда хотелось в школе подойти к человеку, которого можно было бы назвать хотя бы приятелем, и пожаловаться на дурацкий тест по химии, не получив взгляда «какого-хрена-ты-лезешь-мы-даже-не-общаемся». Впрочем, Полина быстро заталкивала эти мысли куда-то на самые задворки сознания, еще не хватало париться из-за такой чепухи. - Слойкин, я, конечно, всё понимаю, у тебя подростковые гормоны и все дела, но не на уроке же! – громкий голос Тамары Александровны, учительницы литературы, резко ударил по ушам. У Полины очень часто складывалось ощущение, что свою работу эта женщина ненавидит, впрочем, как и книги, с трудом заставляя себя прочитать краткое содержание какого-нибудь произведения, чтобы проводить уроки. Тем временем так разозливший обычно более-менее спокойную и меланхоличную Вилку (о том, откуда появилось это прозвище, похоже, не знал никто) Слойкин продолжил невозмутимо лапать соседку по парте, сосредоточенно устремив свой взгляд на доску. Можно было бы подумать, что парень только притворяется, будто вникает в тему, но Полина знала, что Глеб действительно пытался ее понять. Репутация в классе у него была заядлого бабника, парни его уважали, девчонки – кокетничали, и мало кто видел что-то за этим. А вот Полина прекрасно различала, когда человеку интересен его собеседник, а когда нет, и на лице Слойкина интереса по отношению к его вечным спутницам не видела ни разу. Просто если бы он не изображал из себя ловеласа, то быстро прослыл бы ботаником и получал бы только насмешки и оскорбления вместо восхищенных взглядов. Глеб очень серьезно относился к учебе и, к тому же, носил очки – и если сейчас девушки говорили, что это «безумно притягательно», то, не создай он себе репутацию, стал бы очкариком и козлом отпущения. - Тамара Александровна, ну не ругайтесь вы на Глеба, - неожиданно вступила на защиту парня его соседка Дина. - И ты туда же, Митрофанова! – сердито воскликнула учительница. - Тамара Александровна, ну, вы же знаете: «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит», - ухмыльнулся Слойкин, прижимая девушку ближе к себе. - О, ну, прекрасно, в ход пошли девчачьи цитаты, - попыталась поддеть Тамара Александровна своего ученика, но ее план с треском провалился. - Тамара Александровна, - со слащавой улыбочкой начал Глеб. – Это цитата из «Мастера и Маргариты», романа, который мы проходили еще на прошлой неделе. Неужели вы, как настоящий литературовед, прочитавший этот роман не раз, не запомнили такую прекрасную цитату? Полина еле сдержала смешок. Видимо, не только она заметила, что их учительница слишком поверхностно рассказывает о книгах, не углубляясь в детали, что довольно подозрительно. Во всяком случае, теперь ясно, что к урокам она книги не перечитывает. Тамара Александровна возмущенно стала что-то доказывать Глебу, который уже не слушал ее, снова шепча что-то на ухо Дине. Этот парень никогда не выходил слишком за рамки, не желая получать плохие оценки за поведение. Скорее всего, дело было в строгих родителях. Вдохновенный монолог учительницы Полине слушать не особо хотелось, поэтому девочка начала лениво оглядывать класс, в котором за пять лет ей была знакома уже каждая вещь. Традиционная статуэтка с бюстом Пушкина на учительском столе, якобы подлинные черновики Тургенева в раме на стене, парта с рисунками… Полина болезненно поморщилась, когда ее взгляд упал на этот, вроде бы, совсем обычный предмет мебели. Да, эта парта уже почти полгода словно служила напоминанием для их класса о том, кого они не смогли спасти. Сашка Ленцов никогда не уйдет ни из чьей памяти. Его любили все: от «сурового» гопника Игната до главной сплетницы школы Алёны. Потому что он был одним из тех редких людей, которых они сами волновали в последнюю очередь. Сашке всегда было плевать на свою репутацию, на свои проблемы. Зато других он внимательно выслушивал, всячески старался поднять настроение и всегда, всегда улыбался. Именно он был единственным человеком, который подошел к Полине в первый день в школе. А она сама была той единственной, что заметила «проблему» улыбчивого брюнета. Она не знала, почему побоялась тогда подойти к нему и поговорить. Возможно, испугалась. Возможно, посчитала, что они не слишком близко общаются, и это не ее дело. Можно было придумать множество причин, но факт оставался фактом: когда после того, как Сашку нашли, школьный психолог спрашивал, не замечал ли никто за парнем какого-то «суицидального» поведения, Полина промолчала, ничего не сказав о вечно подозрительно красных запястьях. Возможно, если бы не ее плохое зрение, она бы заметила, что запястья были не просто красными, а со множеством порезов на них, и тогда, может быть, она бы поговорила с одноклассником, и… Нет, она не питала ложных надежд насчет того, что Сашка бы не сделал того, что… сделал, но тогда б Полина хотя бы не чувствовала себя так дерьмово каждый раз, когда ее взгляд падал на парту с надписью замазкой посередине «Личное место Александра Ленцова» и кучей рисунков вокруг. Поначалу, после произошедшего, учителя хотели выбросить ее, ставшую лишней, но тут уже завозмущались ученики. Какие-то умники даже на следующий день после произошедшего весь день клали на нее цветы, но десятиклассники, не сговариваясь, выбрасывали это безобразие. Пожалуй, вряд ли еще в какой-либо школе можно было увидеть столько цветов в мусорных корзинах, сколько их было в тот день. Неожиданно громко прозвеневший звонок вытащил Полину из дерьмовых мыслей, но не из дерьмового состояния. Без какого-либо желания девочка отправилась вслед за всеми на завтрак, наплевав на гигиену вроде помытых рук – есть она не собиралась, просто хотелось раствориться в толпе и наблюдать за людьми, не чувствуя уже ставшую в какой-то степени привычной, вечно методично грызущую изнутри вину. На этот раз столовая была почти полная – сегодня подавали горячие бутерброды. В другие дни там было не больше половины учеников – остальные либо не завтракали, либо питались сигаретным дымом в курилке, о местонахождении которой знал каждый в школе, даже директор, но никто особо по этому поводу не парился. Полина же предпочитала ходить курить в одиночестве, заскакивая туда либо на пятиминутных переменах, во время которых остальные ленились выходить из школы, либо прогуливая уроки. Так она собиралась сделать и сегодня, пропустив следующую алгебру. - Какого, сука, хера? – раздалось на всю столовую. Полина обернулась на шум. Ну, конечно, обычная ситуация. На полу валялся поднос с завтраком, а между двух ближайших к стойке с раздачей еды столов стояли две выпускницы: Тая Сироткина из 11 «А» и Олеся Лаврентьева из «Б». Обе девушки имели дурную славу: Олесю в школе боялись, действительно боялись все, даже многие парни, потому что одними словами эта девушка-одиночка могла довести другого до слез, откуда-то зная слабые места практически всех в школе. О Лаврентьевой мало что знали, никто никогда не был у нее в гостях, и вообще фигурой она была довольно загадочной. А Тая была лесбиянкой. Она и ее девушка Ната Позднякова были единственной открытой, да и вообще, скорее всего, единственной парой нетрадиционной ориентации в их школе. И ненавидели их все. Ну, возможно, многие, как и Полина, лишь делали вид, что эти девушки их раздражают – большинство боялось, что к ним тоже приклеят ярлык «педика» или «лесбы», Тенькина же, как и всегда, не хотела выделяться. Девушки справлялись со всем этим дерьмом, что выливалось на них, Полина это видела. Скорее даже, не справлялись, а им реально было наплевать, а особенно – Нате. Каждый раз, когда они были вместе, вокруг них создавалась какая-то другая атмосфера, как будто их накрывал какой-то купол, отделяющий от других людей. И все, кто находился с ними в этот момент в одном помещении, словно чувствовали себя лишними. А, ну, и еще взгляды. Полина никогда до этого не видела в одном взгляде столько презрения. Как будто обливали кипятком и сдирали заживо кожу. И это если еще учесть, что конкретно на саму Тенькину ни Ната, ни Тая никогда не смотрели, они просто пробегали взглядом по толпе, словно показывая свое презрение ко всем ним. Каково же было тогда Олесе, на которую Тая смотрела в упор? - Не стой на проходе, - хмыкнула Лаврентьева. Иногда Полине казалось, будто девушка совершает некоторые поступки словно нехотя, из-под палки. И сейчас в ее глазах Тенькина видела, что Олеся предпочла бы оказаться где угодно, но только не здесь. Вся столовая с замиранием сердца ждала, что же произойдет дальше. Но на этот раз всё разрешилось быстро. К девушкам быстро подошла Ната и нежно, словно мимоходом, коснулась скулы Таи. Видимо, это был какой-то знак, возможно, Позднякова спросила, всё ли в порядке. Дождавшись короткого кивка от Таи, девушка цепко схватила ее за локоть и повела прочь из столовой, по пути на секунду обернувшись и кинув куда-то в толпу колючий взгляд. Такое происходило довольно часто, правда, обычно Тая не срывалась и держала себя в руках, смотря на Олесю безразлично-отстраненно. Но иногда она не выдерживала, и тогда на всю столовую слышался злой мат. В таких случаях ситуацию всегда спасала Ната. Поодиночке девушки в школу никогда не ходили, и Полина понимала их – вдвоем они, конечно, чувствовали себя сильнее перед Олесей и всеми остальными, кто пытался их задеть (часто это были учителя, специально громко фыркавшие, когда видели держащуюся за руки парочку). Сама же Полина испытывала к Тае и Нате нечто наподобие глубокого уважения, но никогда бы не осмелилась им в этом признаться. Девочка была уверена, что сама она бы так не смогла: находиться под вечным вниманием, терпеть насмешки… Она никогда не была сильной и сама прекрасно это понимала, и это было еще одной причиной не выделяться – меньше шансов быть задетой. - Эй, ты идешь на алгебру? – Полина не сразу сообразила, что обращаются именно к ней. Это была Настя Стрельникова, соседка по парте Тенькиной на алгебре. - Не, я в курилку, - помотала головой девочка. Настя поморщилась, но ничего не сказала. Эта серьезная, задумчивая девочка прославилась тем, что заставила бросить курить пятерых своих друзей. Поэтому, несмотря на их вполне нормальные отношения, Полина не сближалась с ней – сигареты, пусть и дешевые, были одним из редких удовольствий, что она могла себе позволить. - Ладно, сяду с Соней, - буркнула Стрельникова и пошла к выходу из столовой. Полина последовала за ней, но позже они разошлись: Настя пошла на второй этаж на уроки, а Полина обогнула лестницу, прошла по коридору, и, никем не останавливаемая, вышла из школы. На ней не было куртки, но особой разницы она не чувствовала – из-за сломанной молнии ее единственный элемент верхней одежды в гардеробе ни черта не грел. Полина почему-то была уверена, что в курилке будет одна. Зайдя за угол, девочка прислонилась к стене, достала из кармана пачку, подожгла сигарету и жадно затянулась. - Не ожидала еще кого-то тут увидеть, - послышался голос напротив. Полина подняла голову. Перед ней была Олеся Лаврентьева собственной персоной, видимо, как-то незаметно ушедшая из столовой, не поднимая много шума. - Взаимно, - хмыкнула Полина и повнимательнее оглядела вынужденную соседку по курилке. Олеся выглядела совсем не так, как в столовой. Да, тогда в ее глазах пусть и была эта неохота что-то делать, но напускное отвращение тоже присутствовало. Сейчас же она выглядела… измотанной. Да, пожалуй, самое точное слово. - Ты выглядишь усталой, - вырвалось у Полины, и она сразу пожалела о своих словах. Олеся не выглядела той, кто нормально относился к тому, что посторонние люди указывали на ее недостатки и видели слабости. И правда. Девушка сразу подобралась, губы ее изогнулись в неприятной ухмылке. - У тебя тоже синяки под глазами чернее ночи, но я же не говорю об этом так прямо, - зашипела Лаврентьева. - Ты только что именно это и сделала, - Полина сложила руки на груди и еще сильнее вперилась взглядом в собеседницу, не желая сдаваться. Олеся лишь фыркнула и явно собралась уходить. Полина, понимая, что повела себя неправильно, попыталась остановить ее. - Эй, - она мягко потянула девушку за рукав толстовки. Та сердито отдернула его, но осталась на месте. – Прости, я не должна была этого говорить. Ты не должна уходить только из-за того, что сюда пришла я. Олеся немного расслабилась, снова прислоняясь к стене, и кинула Полине странный взгляд, который можно было бы даже назвать благодарным. Несколько минут они курили в тишине, но затем Олеся вдруг сама прервала молчание. - Я первый раз тебя вижу здесь, - пробормотала она. – Но ты не выглядишь как человек, который курит в первый раз. - Я предпочитаю ходить сюда, когда тут нет других людей, - пожала плечами Полина. - Они мешают тебе? – внимательно посмотрела на нее девушка. - Ну, - Тенькина закусила губу, пытаясь подобрать правильные слова для ответа. – Просто… Они все курят, чтобы быть крутыми. Я курю для удовольствия. Зачем мне это показывать кому-то? - Но и мешают они тоже, да? – понимающе усмехнулась Олеся. – Говорят о какой-то ерунде, обсуждают вечеринки, смеются, - последнее слово она даже произнесла с неким отвращением. Полина лишь кивнула. Одиннадцатиклассница сейчас озвучила все ее мысли. - Зачем ты делаешь это? – осторожно произнесла Полина. Она понимала, что сейчас, возможно, разрушит то хрупкое спокойствие Лаврентьевой, что сейчас последняя опять закроется, начнет бегать от вопросов и язвить, но не спросить было нельзя. Почему-то показалось очень важным знать, зачем эта девушка делает то, чего не хочет. И, как и предполагала Полина, ее собеседница сразу вскинулась и нахмурилась, вперилась в нее сердитым и недоверчивым взглядом… И, тем не менее, про этот взгляд нельзя было сказать, что он затравленный или как у какого-нибудь дикого зверя. Нет. Олеся явно чувствовала себя хозяйкой ситуации, словно она была хищником, а Полина – жертвой, вот только жертва попалась раздражающе-болтливая и задавала глупые и ненужные вопросы. - Если ты о Тае и Нате… - начала она. - Нет, я обо всех. Зачем ты причиняешь людям боль? – от вопроса старшая девушка скривилась, но всё же ответила. - Если ты сейчас хочешь услышать какую-то захватывающую историю о детстве, в котором меня били, папа изменял маме и в четыре года выкинул нас из квартиры на улицу с сотней рублей в кармане, то ты не услышишь об этом, понятно! – разъяренно воскликнула Олеся, перепугав стайку голубей неподалеку от них. – С чего бы мне вообще рассказывать что-то о своей жизни незнакомому человеку?! Да и вообще, прежде чем судить других и их поведение, разберись со своим дерьмом, которого у тебя, судя по твоему внешнему виду, предостаточно! Полина выдохнула сквозь плотно сжатые зубы. Чем больше Олеся говорила, тем больше закипала злость в груди младшей, грозясь вырваться наружу. Девочка уже начала жалеть, что заговорила со старшеклассницей, уж лучше бы они курили в молчании, этот разговор не стоил той боли, что сейчас испытывала она. Еще никто в школе не указывал ей на время от времени появлявшиеся синяки или дешевую одежду. Это было нормально, здесь было не так уж и много выходцев из хороших и благополучных семей. Но, видимо, Полина действительно разозлила старшеклассницу, раз та обратила внимание именно на это, а не, например, ее незаметность или неимение авторитета. Хотя, возможно, Олеся и правда до этого не замечала ее и могла судить лишь по внешним признакам. И, всё-таки, вот так вот упомянуть не такой уж и заметный, умело замазанный синяк на скуле, оставшийся после того самого вечера, когда Полина высказала родственникам свои недовольства, и говорить про убогость ее одежды… Это было подло. Полина взяла себя в руки. Нельзя показывать свои слабости, нельзя давать увидеть, что чужие слова как-то ее задели. А если уж ей и нанесли удар, надо собраться и ударить в ответ. - Ну, знаешь, уж кто бы говорил, Олесь. У кого-то вообще, говорят, мать – проститутка, - Полина говорила и следила за изменениями в выражении лица старшей девушки. Она была уверена, что то, о чем она говорила сейчас, лишь слухи, которые как всегда разнесла по школе Алёна. И каково же было ее удивление, когда Олеся дернулась, словно ее ударили. И вот сейчас ее взгляд действительно стал диким и затравленным. Словно у попавшего в ловушку зверя. Лаврентьева с трудом сглотнула и жадно затянулась уже практически истлевшей сигаретой, как будто это могло помочь ей спастись от уже произнесенных слов. - Иди… Нахуй, Полина, - тихо прошептала она. – Просто иди нахуй. Олеся нервно затушила окурок о стену и быстрыми шагами, не оборачиваясь, направилась в сторону школы. А Полина как-то совсем не к месту подумала о том, что, вау, сама Олеся Лаврентьева знает ее имя. *** Больше всего в квартире, в которой она жила (язык не поворачивался назвать ее своей), Полина ненавидела крючки в коридоре. Наверное, глупо. Более ожидаемо было бы услышать что-нибудь про запах алкоголя или людей, которые в ней обитают. Но нет. Полина ненавидела ебучие крючки, которые, почему-то, вечно пустовали. А, возможно, если бы на них что-то висело, было бы не так больно ударяться о них головой, когда снова бухой дядя Гоша прижимал ее к стене… - Какие люди, и без охраны! – вспомнишь лучик, вот и… Пожалуй, пословица про говно сюда бы более подошла. Сейчас у дядя Гоши, похоже, была третья стадия его опьянения под названием «великий комик», во время которой он сыпал шуточками и считал себя безумно забавным. Эта стадия была самой любимой у Полины: в это время мужчина никого не трогал, ну, конечно, кроме тех, кто считал его несмешным. Что ж, приходилось притворяться… - Как в том анекдоте про офицера! Ну, помнишь, где он еще про чулки говорит? – дядя Гоша вздохнул и вдруг заговорил нормально, без своих шуточек. Кажется, стадия приближалась к концу. - Я ухожу, остаешься с тетей Ниной. Надеюсь, вы тут не устроите битву титанов в мое отсутствие, - он мерзко рассмеялся, и, с силой хлопнув племянницу по плечу, вышел за дверь, даже не закрыв ее за собой. Полина выдохнула. Пронесло. С превосходством посмотрев на своих вечных врагов-крючков, которые сегодня, к счастью, ее не коснулись, девочка пошла вглубь квартиры, стремясь сварганить себе бутербродик и засесть смотреть какой-нибудь сериал. Когда-то Сашка Ленцов рекомендовал ей Стрелу, наверное, посмотреть стоит… Кухня у них в квартире была самая типичная: с мутными стеклышками буфетных шкафчиков, раковиной с грязной побитой посудой и столом с уродливой красно-белой скатертью в крошках. Пожалуй, наибольшим ветераном среди всей этой мебели советских времен, всё же, выглядел холодильник: грязно-серый, с идиотскими магнитиками из под Растишки на дверце, которые вообще непонятно откуда взялись: уж что-что, а детских йогуртов в этой квартире никто никогда не покупал, слишком много хотите. Сейчас внутри этой жертвы времени находилась лишь банка с рассолом, несомненно, нужная дяде Гоше каждое утро, маленький персик с уродливым пятном на боку и упаковка мантов. Решив, что она не настолько алкоголик, чтобы вот так вот пить рассол, и не настолько сумасшедшая, чтобы есть персик, срок годности которого уже наверное истек месяца как два, Полина решила сварить манты. Она уже достала кастрюлю из шкафа, как услышала шаги за спиной, и поэтому поспешно бросила ее вместе с мантами на стол. Но было уже поздно. - И что это тут такое происходит, а? – Полина наткнулась на презрительный взгляд тети Нины, прожигающей в ней дырку. – Вас что, в школе не кормят? - Хорошо-хорошо, ухожу, - подняла руки вверх девочка и двинулась к своей комнате. Сейчас ей не хотелось еще вдобавок ко всему ссориться с родственниками, она слишком устала сегодня. Уже, когда она была у двери, тетя вдруг окликнула ее. - Ладно-ладно, оставайся, вари свои манты, только мне тоже несколько штучек приготовь, - женщина странно отводила взгляд. Полина подозрительно посмотрела на нее, и, вроде как не увидев никакого подвоха, лишь пожала плечами и пошла ставить кастрюлю на плиту. Конечно, это всё не значит, будто тетя Нина решила пообщаться с ней или еще что-то, ей просто захотелось мантов, ничего особенного. - Я сейчас приду, можешь закинуть манты в кастрюлю? – услышав трель своего телефона, доносившуюся из коридора, робко попросила Полина, ожидая грубого отказа. Но, к ее удивлению, тетя лишь кивнула. Девочка быстро сбегала в прихожую и вытащила телефон из кармана куртки, где его забыла. Оказалось, что ей всего лишь пришла смс-ка с очередной рекламой от МТС. Быстро проверив телефон на наличие других оповещений и не найдя ничего интересного, Полина вернулась в кухню, откуда уже около минуты доносились тихие ругательства. Увидев тетю, Тенькина быстро поняла, в чем дело – женщина неудачно закинула пельмешку в кастрюлю, и ее пальцы обожгло кипятком. Какая-то часть ее мозга хотела сейчас остаться и понаблюдать за тем, как страдает та, кто целыми днями мучил ее, но это было бы слишком мерзко. Поэтому она сняла с крючка полотенце, намочила холодной водой и без слов передала тете, которая спешно прижала его к обожженным кончикам пальцев. - Кхм, - кашлянула женщина, и Полина думала, будто она снова предъявит к ней какую-то претензию, совершенно не ожидая услышать тихое, с трудом выдавленное «спасибо». На самом деле, она не понимала, что происходит. Стоило начать с того, что тетя за последние проведенные вместе на кухне пятнадцать минут ни разу не ругнулась на нее, не сделала обидного замечания и не смотрела как на насекомое. А еще теперь и это «спасибо»… Дело в том, что Полина ни разу за всю жизнь не слышала от тети Нины доброго слова в свой адрес. Ни разу. Они предпочитали вообще не разговаривать, но если какие-то слова и были произнесены в полинин адрес, то это почти всегда были оскорбления. А сегодня с тетей что-то происходило, и девочка пыталась понять, что. Это какой-то розыгрыш с очередной целью унизить ее? Какая-то идиотская воспитательная мера? Или что? От мыслей ее отвлек недовольный голос тети Нины. - Черт, вот как вообще их нормально бросать, так, чтобы не обжигаться? – сердито пробормотала она, в очередной раз поднося пельмешку к кастрюле. Полина среагировала мгновенно – в последний момент перед тем, как горячие брызги от попадания твердого тела в воду попали бы на пальцы женщины, она отдернула ее руку. - Ты неправильно делаешь, - девочка достала из упаковки одну пельмешку. – Смотри. Полина встала в метре от кастрюли, кинула в нее пельмешку и отскочила назад. И тут… Ох, этого не может быть. Нет, этого действительно не может быть, она же ненавидит ее, она же… Но сколько бы Полина не говорила себе, что этого сейчас не происходит, это происходило. Тетя Нина смеялась. И смеялась совсем не так, как над похабными шуточками дядя Гоши или над неловкими попытками племянницы вставить ключ в замок, когда она была слишком усталой, чтобы выполнить даже это простое действие. Тогда этот смех был самым мерзким, что Полина слышала в жизни. А сейчас… Сейчас тетя смеялась искренне, да, черт возьми, абсолютно искренне, не сказать, что ее смех был безумно красивым, он был немного хрипловатым, но не был злым. Да. Сегодня был какой-то особенный день, или что? Сначала она поблагодарила Полину, теперь смеется… Либо сейчас она проснется, либо… Это всё закончится. - Как же ты на нее похожа… - шепот тети был едва слышным, но Полина всё-таки сумела уловить ее слова. Ее? Кого?.. – Но ты – не она, - и вот на этих словах голос женщины наконец стал привычно-злым и ледяным. Как же она так быстро успела сменить интонацию? Впрочем, и ее выражение лица больше не было расслабленно-спокойным, нет. Ее брови были нахмурены, глаза смотрели сердито, как будто это Полина виновата в нахлынувших на нее воспоминаниях, или что это там было. Костяшки пальцев побелели… Наконец всё стало привычным, но почему-то ожидаемо спокойнее от этого не стало. Наоборот, как будто бы… Предали. Нет, не думать. Не думать об этом. Полина изначально ждала от тети подвоха, правда же? Она ведь не поддалась этому обманчиво-доброжелательному состоянию тети, да? Потому что уже давно она создала для себе маленькое правило: никогда. ничего. не ожидать. Чтобы потом не разочаровываться. Неужели сейчас она его нарушила?.. Но, черт… Она ведь и никогда не думала, что такая ситуация произойдет. Если бы еще час назад ей сказали, что сегодня она будет кидать вместе с тетей Ниной манты в кастрюльку и отпрыгивать, чтобы не обжечься, она бы просто рассмеялась этому человеку в лицо. Ну, потому что это звучит почти так же нереально, как то, что инопланетяне существуют. Мда. Пожалуй, у нее и правда отвратительная фантазия, раз примера получше она придумать не может. И, всё-таки, что же это за таинственная «она»?.. Впрочем, какая разница, если сейчас тетя опять начнет орать, или, может, ударит, в зависимости от ее настроения? Но эта странная женщина снова удивила ее. В последний раз стрельнув в племянницу взглядом, она резко подскочила со стула и, не оглядываясь, вышла из кухни. Полина не хотела сейчас думать ни о чем. Только на периферии сознания пронеслась абсолютно идиотская мысль: «кажется, пельмени переварились…» *** Полина любила свой КСК, действительно любила, хотя бы за то, что сейчас именно это место являлось для нее домом, а не ненавистная квартира с вечно бухающими родственниками. Здесь ее знали и помнили с самого детства, здесь никогда никто не сомневался в ее словах, когда она рассказывала о своих «конных» победах, здесь ее выслушивали и относились с уважением, здесь никто не думал о ней как о серой мышке. Конечно, она уже давно ушла от детских иллюзий: понимала, что хозяйка клуба держит ее, Андрея и Катю тут лишь потому, что знает их, и платить им можно в два раза меньше. И, тем не менее, она до боли в груди любила это место, хотя бы за царящую тут атмосферу тепла и уюта, окутывающую каждого открывавшего двери конюшни. Но на это раз всё было каким-то не таким. Всё как-то неуловимо поменялось, словно маленький ураганчик пронесся по помещению и поменял несколько предметов местами. Это как заметить новую стрижку лучшей подруги, несмотря на то, что подстригли ей лишь кончики, а прическа в целом осталась та же. Так было и в Алании: в целом, всё оставалось таким же, как и было, но что-то было не так. «Эх, паранойя», - мысленно усмехнулась Полина и пошла в амуничник, пытаясь вытрясти из головы мысли о неправильности происходящего доведенным до автоматизма процессом седловки. Сицилию она чистила долго и монотонно - кобыла вся извалялась в опилках. Навязчивые мысли продолжали крутиться у нее в голове, и девочка с сожалением подумала, что теперь это так на весь день. Так всегда с ней бывало: она зацикливалась на чем-то одном и переставала нормально воспринимать реальность. Ясность в ее мысли пришла лишь тогда, когда Полина уже пришла вместе с кобылой в манеж. Подозрения подтвердились. Внутри занималась спортивная группа, вот только сегодня на занятии присутствовало лишь трое самых слабых детей. Да и тренировала их, к тому же, вовсе не Ира. В женщине, что сейчас монотонно покрикивала на пытавшуюся сделать ровную перемену направления головную, было что-то неуловимо знакомое. Словно в прошлом Полина уже где-то ее видела, словно и ей самой так же сердито командовали когда-то. В памяти всплывали какие-то смутные фрагменты, в одном из которых почему-то присутствовал Вад, сетующий на крики из кабинета хозяйки. Но собрать воспоминания в целостную картинку не выходило. И Полина решила бросить это дело. Ей надо было еще работать. - Здравствуйте, меня зовут Полина, младший тренер, - учтиво поздоровалась она с незнакомкой. Та окинула ее быстрым взглядом, коротко кивнула, и ее вниманием снова завладела бедная головная. “Что ж, на нет и суда нет”, - подумала Полина, садясь на лошадь. Всю тренировку она исподтишка наблюдала за женщиной, стараясь поймать знакомые черты, сравнивала с разными людьми, образы которых подкидывала память, но никак не могла ухватиться за нужный. Словно мозг не хотел, чтобы она вспоминала. Но иногда Полина могла быть довольно упрямой, особенно в такие моменты, которые не принесли бы ей ни плохого, ни хорошего, а лишь удовлетворили бы ее любопытство. В то время, как она делала вторую рысь, отшагавшая лошадей спорт-группа собралась уходить. Полина надеялась, что уйдет и новый тренер, и что она сама сможет спокойно поработать, не думая о всякой ерунде, но надежды не сбылись. Как только дети вывели лошадей из манежа, в него сразу вошла незнакомая девочка, которая вела за собой Брикета. Ее появление было довольно неожиданным, словно всё то время, пока Полина занималась, девочка стояла у ворот и дожидалась момента, когда можно было бы эпично зайти. Но самым удивительным было увидеть вместе с ней именно Брикета – всё же, конем он был сложным, и давать его новенькой было не лучшим вариантом. Впрочем, Полина не имела права на раздражение и несогласие – она ведь всего лишь младший тренер, пусть и ходит сюда с младенчества. Полина сделала галоп, немного пошагала кобылу и, неловко спрыгнув с нее, пошла ставить барьеры. Сегодня было достаточно лишь небольшой системы чухонец-брусья в два темпа между препятствиями. Полина с неудовольствием наблюдала за тем, как новенькая, практически не пошагав коня, слишком жестко поднимает его в рысь. К людям, которые сейчас находились вместе с ней в манеже, Тенькина испытывала вполне объяснимую антипатию: новый тренер не научила своих учеников жалеть лошадей, а девчонка не смогла додуматься до этого сама. Хотя, возможно, ей это и не было нужно. Прыгала Сицилия сегодня, на удивление, неплохо. Полина не понимала, зачем эту абсолютно выездковую кобылу решили напрыгивать. Конечно, не ей решать, но обидно, что лошадь, которая при желании могла бы бегать Большой приз, уходит в совершенно не подходящий для нее конкур. Но сегодня занятие было удачным: Сицилия закинулась лишь пару раз, и то оба раза она испугалась подъехавшей слишком близко девочки на Брикете. Полина в последний раз прыгнула поднятую до метра десяти систему и стала отшагиваться, в то время как новый тренер опускала барьеры до шестидесяти. Шагала Полина специально долго, ей было инетересно посмотреть, как прыгает новенькая. И прыгала она действительно хорошо, вот только не благодаря контакту с лошадью, а лишь благодаря навыкам и отточенной до автоматизма посадке. Такие обычно идут в большой спорт. И уже под конец тренировки, когда Полина выходила из манежа, краем уха она услышала: “Сколько раз я просила называть себя на конюшне не мамой, а Светланой Алексеевной! Ань, ты просто пойми, ко мне тогда никакого уважения не будет!” И вот тогда наконец кусочки паззла собрались в один образ. Память на лица у Полины была не особо хорошая, зато имена она запоминала мгновенно. И сразу, как только женщина произнесла свое имя, она вспомнила ее. Вспомнила, как, когда ей было всего девять, Светлана Алексеевна заставляла их ходить в парк на покатушки под предлогом благотворительной ярмарки. Вспомнила, как именно благодаря этому и познакомилась с Вадом. Вспомнила тот скандал, с которым ее выгоняли из Алании. Но тогда какого черта эта баба делает здесь, да еще и со своей дочерью?! Полина твердо решила сходить завтра к хозяйке клуба, которая всё еще позволяла девочке называть себя тетя Маша. Полина почему-то была уверена, что, когда ей начнут платить деньги, всё станет более официальным, но, к счастью, всё осталось по-прежнему. Ну, почти всё. Быстро расседлав Сицилию и отведя ее в денник, девочка пошла к левадам, месту, где для нее думалось лучше всего. Именно туда она последнее время приходила каждый раз, когда нуждалась в тишине и покое. Но сегодня тишины не предвиделось – около одной из левад сидел Лёша с неизменной камерой в руках, фотографировавший свою любимую Бьянку, что, несмотря на возраст, носилась сейчас как годовалый жеребчик. Полина подошла сзади и заглянула в лешину камеру. Кадры и правда получались хорошими. Когда она уже хотела как-то обозначить свое присутствие, Леша вдруг заговорил: - Я знаю, что ты здесь, можешь не пытаться напугать меня, - с легкой улыбкой, чувствовавшейся в голосе, пробормотал он. - Ну ты и говнюк, - беззлобно ответила девочка, присаживаясь рядом. Еще один очень сильно изменившийся человек – это Леша. От того дворового пацана, которого без зазрения совести можно было назвать шпаной, не осталось ничего. И если Лиза, его бывшая «любовь», поменялась определенно в худшую сторону, то Леша просто стал другим. Парень нашел себя в фотографии, и, несмотря на негодование пожилого отца-бизнесмена, собирался быть фотографом. Полине оставалось лишь радоваться за того, чьи мечты таки сбывались, потому что она сама не имела понятия, чем будет заниматься в будущем. Аттестат без троек она с трудом и кровавыми соплями, но смогла вытянуть, но вот что дальше… - Ты помнишь две тысячи девятый? – пожалуй, еще «нового» Лешу отличало умение задавать неожиданные вопросы. – Хорошее было время. Полина съежилась. Для кого-то это время было хорошим, а вот для нее… То, что произошло в ноябре две тысячи девятого, перевернуло всю ее долбаную жизнь. Девочка с удивлением поняла, что не злится на Лешу за вот такие довольно бестактные слова. Наоборот, она даже любила в нем это качество: парень никогда не говорил дурацких «мне жаль» и не пытался построить фразу так, чтоб угодить другому человеку. Потому что ее саму уже начинало раздражать, что практически каждый человек, разговаривавший с ней, пытался избежать в своем рассказе слов «ноябрь», «родители» и «смерть». - Да, начало две тысячи девятого было хорошим, - осторожно ответила Полина. – То ли время было другое, то ли люди… - И то, и другое, я думаю, - кивнул Леша. – Всё-таки, хорошо тогда было… - Особенно Лиза, да? – Полина не могла не сказать этого. Если Леша решил идти с ней напролом, то и она будет поступать так же. С Лизой они, будучи еще детьми, «расстались» через несколько месяцев после событий в ноябре. Девочка решила, что парень, мечтающий стать фотографом, бесперспективен и бесполезен. Хотя, возможно, решила это вовсе не Лиза. Хорошо же ей тогда промыли мозги… - И Лиза, - Леша, казалось, ничуть не обиделся на Полину, но резко ставшие грустными глаза выдавали его печаль. Возможно, Лиза не была тогда его настоящей девушкой, они были маленькими детьми, игравшими в парочку. Скорее, Лиза была дорога парню как друг, и видеть раньше вечно улыбчивую милую девочку такой было просто выше его сил. Но ему не дали право выбора. Они сидели так еще несколько минут, а Полина, на самом деле, жалела, что заговорила обо всей этой фигне с воспоминаниями. Она ненавидела говорить об этом, да, она иногда с упорством мазохиста возрождала их у себя в голове, но делиться ими с кем-то… Это было слишком тяжело. Но как раз из-за этой лешиной прямоты Полина и не могла на него сердиться. Одно дело, если бы он подводил ее к этому разговору специально и медленно, делая дурацкие намеки… А так он сказал просто то, что думал. Полина хотела бы уметь так же. А воспоминания – это всегда боль. Боль от того, что этого уже не будет, или боль от того, что это произошло.