Установка

Данте умел ненавидеть. Зародившись как ответная реакция, ненависть быстро вросла в каждую его кость, слилась с каждой мышцей и вспыхнула в каждой клеточке. Ненависть то затихала, оставаясь тлеющими углями в глубине сердца, то бушевала подобно степным пожарам в конце сухого лета. Ненависть давала миру Данте яркие краски, запахи и звуковое сопровождение. В собственной ненависти Данте черпал силу и физическую, и моральную. И все, что — кроме его собственной ненависти — еще несколько дней назад было ему нужно, так это полбутылки бурбона и, регулярно, стройные ноги на своих плечах. Данте никогда бы не оценил составляющую своей ненависти — ненависть в обмен на ненависть — если бы Вергилий совершенно неожиданно не протянул к нему руки в диалоге. Эти самые руки, без перчаток ледяные, как рождественский снег, коснулись локтя Данте всего на секунду, но ее хватило, чтобы почувствовать разницу между ними. Ненависть Данте была перманентна, с вечно меняющейся амплитудой, и затмевала рациональное начало, не давая ни оглянуться назад, ни заглянуть хотя бы на шаг вперед. Отмахнувшись от напутствия перед миссией, Данте получил в спину ровные и одновременно тревожные слова Вергилия, заставившие его хоть на секунду, но задуматься. Слова, в которых он нашел бы ответы, если бы поставил вопрос. Слова, которые приближали Вергилия к понимаю собственного брата. — Не задохнись под трупами зарезанных тобою врагов.