Ва-Банк

Год назад незнакомец во второй раз нашёл Блейна в баре, пригласил его домой, обнял за плечи и водил пальцами Андерсона по холсту, спасая его неожиданными для Блейна способами, уча, как с помощью красок излить свои эмоции, слёзы и надежды, что он может значить нечто большее. Сейчас Курт Хаммел сидит за обеденным столом Блейна, мягко проводя пальцами по краю бокала с игристым сидром, и на этот раз он нуждается, чтобы Андерсон спас его. — Никаких планов на Новый Год? — беспомощно спрашивает Блейн в отчаянной попытке нарушить молчание, которое повисло между ними с самого начала ужина. — Не умереть, — отвечает Курт, не отрываясь от своего стакана. Он всё ещё полон, как и его тарелка, и Блейн чувствует себя слишком неловко, чтобы сделать что-нибудь, и просто съедает несколько кусочков картофеля. Окей, возможно, Блейн ожидает такого ответа. С момента прощания с Сантаной два дня назад и перевозки скудного имущества в квартиру Блейна, Курт угрюм, задумчив и окутан собственным одиночеством и беспокойством, притаившись внутри них, словно гусеница в коконе. Он сдерживает все попытки Блейна завести нормальный разговор и, кажется, вполне доволен, свернувшись калачиком на раскладном диване, решая все газетные кроссворды, которыми Блейн пренебрегал, и изредка переключаясь на телевизор, чтобы посмотреть «Я люблю Люси». Блейн, в свою очередь, старается держаться подальше от Курта. Андерсон знает, что тот заработал неделю или две замкнутости. Курт всегда видел себя в качестве брошенного — он оставил свою прежнюю жизнь, отца и всё, что он знал. Теперь Курт бросал и себя, и Блейн думает, что возможно это гораздо труднее для Курта, потому что тот точно знает, что Сантана чувствует. Курт взвалил на себя двойную боль, обдумывая всё в голове, где он не может доверять собственным чувствам, стараясь удержать в ней эмоции двух человек — это уже слишком много и слишком тяжёлая ноша. Справедливо, что Курту нужно время, чтобы выделить собственное я, чтобы плыть по течению с письмами и сериалами и просто иметь время, чтобы собрать все свои мысли и позволить себе справиться. Поэтому Блейн остаётся заключённым в своей комнате, иногда выбираясь на кухню за Pringles. Он наконец начал читать книги, которые хотел прочесть много лет назад и которые купил в твёрдом переплёте, с соответствующими закладками, но всё это время они пылились на его книжной полке. Фантастически волнующим образом Блейн обнаруживает произведения Нила Геймана довольно приятными и вспоминает, как давно Курт насмехался над его выбором книг, когда всё было нелегко, но терпимо. Сейчас, сидя за новогодним ужином, Блейн думает о Курте, которого он знал год назад, и Курте, которого он знает сейчас, и как первому так хорошо удавалось скрывать последнего, что Блейн понимает, что никогда не узнал бы о Курте всего, даже когда влюбился в него. Сейчас Блейн понимает, что до сих пор не знает его. Не по-настоящему. Не в традиционном смысле. Но он начинает узнавать. Он видит это в том, как Курт улыбается, когда решает особенно сложный кроссворд, как он с волнением смотрит на Блейна, когда тот кашляет. Он видит это в том, как Курт любит Сантану, как держит руку Блейна, когда они уходят от онколога. Как он закрывает глаза и тихо хихикает, когда Люси делает что-то невероятно глупое и Рикки остается с катастрофой в руках. И Блейн задаётся вопросом, каким был Курт, когда ему было шестнадцать, и каким был дом, которому он принадлежал. Задумавшись, Блейн не сразу слышит вопрос Курта. Это достаточно удивительно, что Курт разговаривает с ним, предоставленное одиночество на самом деле продвигает разговор. — Что? — говорит Блейн, когда мозг догоняет его уши. Курт качает головой, позволяя небольшой улыбке появиться на губах. — Я спросил, есть ли у тебя какие-то цели, — он делает глоток сидра и берёт кусок хлеба. — Ох, — Блейн в удивлении приподнимает брови, прежде чем прикусить нижнюю губу, хмурясь. Давно никто не задавал ему этот вопрос. Он знает ответы, которые удовлетворят других людей. «Больше тренироваться» или «лучше питаться». Но он знает, что Курт не примет их. Блейн задумывается и, наконец, отвечает: — Думаю, я хотел бы поехать в Огайо и навестить семью. Курт хмыкает и кладёт немного хлеба в рот. — Я… я хочу больше наслаждаться своей работой, — продолжает Блейн. — Или… или найти новую. Курт глотает. — Я думал, что ты любил Уолл Стрит. Блейн морщит нос. — Не думаю, что это так. На этом я сделал себя, но сейчас думаю, что … — он пожимает плечами. — Я просто не вижу в этом особого смысла. Курт наклоняет голову, уставившись на него, и, наконец, улыбается. — Думаю, ты прав. Ты не подходишь для этого. — Не подхожу? — Нет, — говорит ему Курт и, наклонившись через стол, кладёт ладонь на руку Блейна, нежно сжимая, что само по себе является новым, потому что Курт не часто инициатор контакта. Уже нет. — Ты особенный. Блейн краснеет и чувствует, как теплое чувство распространяется в его животе. Особенный. Для кого-то он особенный. Он особенный для Курта. Блейн знает, что лучше не надо, но ему внезапно так трудно не показать Курту, что для него его слова значат всё. — Ты тоже особенный, — говорит Андерсон, будто это заставит его румянец исчезнуть. От этого становится только хуже. Но щёки Курта краснеют, и он наклоняет голову, стараясь скрыть ухмылку. — Что после того, как тебе станет лучше? — спрашивает Блейн позже, когда они заканчивают ужинать. — Какие у тебя цели? Курт моргает, смотрит на свою почти пустую тарелку с остатками гороха и пожимает плечом. — Думаю… я хотел бы снова увидеться с отцом. Блейн кивает и улыбается. — Я уверен, что он хотел бы того же. — Да, — Курт кладёт нож и вилку на свою тарелку. — Возможно… возможно мы съездим вместе. Ты и я. Мы ведь оба из Огайо, так? — Думаю, это будет весело, — говорит ему Блейн, и мысль, что Курт возможно хочет сделать что-то вместе с ним после того, как они оставят всё позади, что Курт на самом деле может захотеть сохранить Блейна в своей жизни и совершить поездку в Огайо, наполняет его и исцеляет старые шрамы. Блейн говорил Курту, что оставит его, если тот захочет. Всегда казалось такой неизбежностью, что Курт захочет, чтобы он исчез, испарился и уплыл, как происходило со многим в жизни Курта. Но вдруг появляется не только «раньше» и «сейчас», но и «потом», и это самое ценное, что Курт может дать Блейну, потому что это самое ценное, что Курт может взять на себя. В последние дни Блейн больше узнаёт об операции, что она значит, какие влечёт последствия. Курт говорит об этом коротко и бесстрастно, и Блейн думает, что это должно быть легче, если Хаммел представляет, что читает информацию из учебника, считая, что это произойдёт с чужой головой. Информация поступает маленькими частями и фрагментами, которые разрастаются в течение часов и дней. Иногда, когда Курт смотрит на Блейна, кажется, он решает, что готов рассказать немного больше. После Нового года они проводят больше времени вместе, несмотря на длинный рабочий день Андерсона. Курт приглашает его посмотреть телевизор на диване, они говорят о книгах, которые Блейн прочитал, и начинают по утрам вместе решать кроссворды, склонившись над кухонным столом в пижамах и с кофе в руках. Это было бы так нормально, так чудесно и просто. Самое главное — Блейн может представить, что будет через пять лет, пока всё не рушится, когда Курт поворачивается и долго смотрит на Блейна, прежде чем открыть рот и напомнить о том, что сказок не бывает. Это не истинная любовь, и Курт всё ещё умирает. Блейн изучает, соединяет вместе маленькие факты, строя общую картину. Во время операции врачи будут пытаться вырезать бóльшую часть опухоли, которая угрожает жизни Курта. Но это образование расположено в таком месте, что нейрохирург опасается, что попытка извлечения всей опухоли может привести к повреждению моторной коры головного мозга и тем самым навсегда сковывать движения Курта, так что врачи не могут прогнозировать последствия. Но даже если они оставят гноиться только несколько клеток, кто знает, что может случиться? Курт неохотно признаёт, что, хотя некоторые аспекты роста опухоли были классифицированы как доброкачественные, выявляются тенденции злокачественной опухоли, что осложняет лечение. И на этом же вдохе Курт признаёт, что то, что с ним происходит не является нормальным, Хаммел выбрасывает все знания, что Блейн тщательно собрал для себя. Бесполезный. Он ничего не знает. Не правду. Он знает, что они удалят большую часть опухоли, а затем с помощью лучевой или химиотерапии (или как они там это делают) избавятся от остального. Или это то, что они надеются сделать. Всё может пойти не так. Столько всего. Кажется, Курт уверен, что так и будет. Блейн находит это забавным, потому что, когда впервые узнал, ему казалось, что всё происходит очень медленно, Курт всё время сопротивлялся, но теперь день операции приближается и вскоре наступит, и это действует подавляюще. Понимание приходит частями и обрывками. Время проходит, и каждый день пролетает отрывисто, совершенно не похожим на реальность — просто сцены, объединённые надеждами и молитвами. Потому что, когда Блейн действительно садится и задумывается о том, что кто-то вскроет голову Курта, чтобы вырезать опухоль, растущую в его мозге… Это страшно. Такое не должно происходить в реальной жизни. И если иногда ночами окаменевший Блейн лежит совершенно неподвижно, пока его подушка мокнет от слёз, как себя должен чувствовать Курт? Он задаётся вопросом, лежит ли Курт, тихо плача, чтобы Блейн не услышал. Блейн помнит, как ему снились кошмары, когда он был ребёнком. Как он сражался с пиратами, зомби, а иногда и динозаврами. Позже они превратились в парней с танцев Сэди Хокинс, которые смеялись, били, пинали и дразнили его, пока Блейн не просыпался. Но, когда он стал старше, понял, что не это настоящие кошмары. Пятого января Блейн берёт больничный. Курт всё ещё спит на разложенном диване, когда Блейн крадётся в гостиную. Он завёрнут в пять одеял, словно гусеница в кокон. Теперь Курт использует одеяла вместо одиночества, чтобы скрыться от мира. Его лицо расслаблено, без единой морщинки, от чего он кажется намного моложе. Блейн вдруг вспоминает, что Курт чей-то ребёнок. Когда-то его поддерживала мать, она его обнимала, целовала и заботилась, а сейчас всё, что у него есть — это он сам. Это больнее, чем кажется. Курт потерял мать, когда ему было восемь лет. Блейн подавляет эту мысль и позволяет ей осесть тяжёлым осадком в животе, пока он делает чай. Он пытается быть тихим насколько это возможно, потому что полагает, что будет лучше, если Курт проведёт как можно больше времени, не думая о том, что произойдёт завтра. Он ест свои хлопья, когда Курт начинает шевелиться, ворча и сильнее кутаясь в одеяла. Блейн с ложкой, торчащей изо рта, наблюдает за тем, как Курт поднимает голову вверх и смотрит на него сонными глазами. — Доброе утро, — тихо говорит ему Блейн, и Курт дважды моргает, прежде чем начинает выбираться из-под одеял, стряхивая их, как собака воду. Его волосы растрёпаны и спутаны, кожа покрыта пятнами от жары и пота, пижама в тонкую полоску выявляет внезапную молодость его движений. Блейн хотел бы, чтобы у Курта всё ещё была мать, чтобы обнимать его. Потому что Курт нуждается в этом, и Блейн знает, что он не тот, кто мог бы это сделать. Блейн хочет им быть. Он надеется, что, может быть, однажды, после поездки в Огайо, он сможет быть тем, кто обернёт Курта в свои руки, чтобы дать ему побыть в безопасности, дать ему знать, что всё в порядке, если однажды сила его поведёт, потому что Блейн всегда будет рядом, чтобы поймать его. И когда Блейн опустит руки, Курт превратится в бабочку. — Хочешь чай? — спрашивает он. Курт кивает и идёт на кухню, накинув на плечи одно из одеял. Блейн молча наполняет кружку и передаёт её Курту через стол. — Хочешь что-нибудь съесть? — Курт обхватывает кружку и держит её возле лица так, что пар омывает его кожу. Он медленно качает головой. Блейн понимает. Но Курт должен поесть, потому что ночью он не сможет этого сделать из-за операции, а потом в течение, по крайней мере, недели, если не дольше, будет только больничная еда, часто не отличающаяся богатым разнообразием. — Есть ли что-то, что ты хотел бы съесть позже? — спрашивает он мягко. Курт вздыхает, жестом отгоняя облако пара от его кружки. — Думаю… от мороженого бы я не отказался. — Ладно, — соглашается Блейн, улыбаясь. Он встаёт, идёт к конторке и толкает баночку с лекарствами Курту. — Прими. Курт корчит гримасу, но принимает таблетки без комментариев. — Какой-то конкретный сорт мороженого? — спрашивает Блейн. — С бисквитным печеньем, пожалуйста, — отвечает Курт, облизывая губы, чтобы избавиться от горького вкуса таблеток. — Договорились. Во второй половине дня, пока Курта решает кроссворд, Блейн идёт в продуктовый магазин. Он не любит оставлять Курта в одиночестве, но также понимает, что его присутствие не убережёт Курта от волнения, так что он вполне может сходить за продуктами. На самом деле, Курт, вероятно, будет благодарен за уединение — теперь он не получит его в течение нескольких недель. Ни в больнице, ни по возвращении домой, он будет нуждаться в уходе, и… Не тогда, когда он вернётся домой. Дом. Блейн должен напоминать себе, что его квартира Курту не дом. Он не может обманывать себя, представляя, что может просыпаться рядом с Куртом, спящим на соседней подушке. От этого пустые утренние часы станут только больнее. Блейн покупает большой контейнер мороженого с бисквитным печеньем, самый большой, какой может найти. Когда Блейн возвращается домой и убирает бананы, Курт хватает мороженое из пакета и возвращается к дивану, снова прячется под одеялами, как Голлум в своей пещере, и сидит так, будто мороженое его единственный ребёнок. Блейн улыбается и выходит из комнаты, чтобы взять ложку из ящика. — Тебе, возможно, это понадобится, — говорит он, подходя и протягивая ложку. Курт берёт её, слегка краснея и бормоча: — Спасибо, — он смотрит вниз, на мороженое, потом на Блейна и снова вниз. — Почему бы тебе не присоединиться ко мне? — О-окей, — отвечает Блейн после паузы. Он идёт на кухню, чтобы взять ещё одну ложку, и садится рядом с Куртом на диване, не желая притеснять его. Хаммел закатывает глаза и подвигается ближе, так что они могут вместе держать контейнер с мороженым. — Хочешь посмотреть фильм? — спрашивает Курт после неловкого молчания, во время которого ни один из них не решается хлопнуть крышкой контейнера. — Конечно. Какой? — Блейн встаёт с дивана и подходит к шкафу, где хранит свою коллекцию DVD-дисков. — Что-то забавное, милое и счастливое, — заказывает Курт с усмешкой. Блейн хватает фильм и поднимает его. — Этот подойдёт? Курт поднимает бровь. — Когда Гарри встретил Салли? Блейн пожимает плечами. — Ага, — он может вспомнить, как смотрел его с мамой, когда был юн, и все сцены секса тут же проносятся в его голове. Он понимает его теперь, но всё ещё помнит чувство тепла, любви и того, что он достаточно большой мальчик для того, чтобы с миской попкорна смотреть с мамой взрослые фильмы в снежный день. Медленная улыбка расплывается по лицу Курта. — Звучит отлично. Возвращайся сюда. Они сидят бок о бок, поочерёдно запуская ложки в мороженое и отправляя его в рот, неотрывно глядя в телевизор широко раскрытыми глазами. Курт ест, будто мороженое оскорбляет его своим присутствием, его щёки набиты, и он иногда ноет, когда холод бьёт по мозгам, что заставляет Блейна смеяться в сгиб локтя. Каким-то образом Андерсон оказывается под одеялами, и иногда его ноги легко потираются о ноги Курта, пока один из них или оба не отодвигаются. Блейн рефлекторно краснеет, когда они достигают сцены, где Мэг Райан изображает оргазм в ресторане, но Курт громко и долго смеётся. До конца остаётся минут двадцать, когда Блейн чувствует тяжесть на своём плече, а волосы щекочут его щёку. Курт сворачивается рядом, опустив глаза и по-прежнему слабо посасывая свою ложку. — Устал? — спрашивает Блейн, даже не стараясь скрыть насмешку в голосе. — Заткнись и дай мне использовать тебя как подушку. Ты мягкий, — бормочет Курт. Блейн поджимает губы и наклоняет голову. — Ты говоришь, что я толстый? — Да, — отвечает Курт мгновенно и визжит, когда Блейн тыльной стороной своей ложки пачкает мороженым его нос. — Я пошутил, ты дурак! — он вытирает лицо рукавом Блейна. — Ты ответишь за это. — Ох, очень по-взрослому, — смеётся Блейн. — Я никогда не говорил, что я взрослый, — бормочет Курт и оседает обратно вниз. Блейн улыбается, поглаживая руку Курта, и сидит, едва смея дышать, пока Курт засыпает у него на плече. Возможно, Курт и не умеет превращаться в бабочку, пока нет, но он уже достаточно близок. Утром Блейн даёт Курту выспаться. Хаммелу нельзя ничего есть, поэтому завтрак вычёркивается из расписания. Блейн считает, что у Курта будет меньше времени на панику, если он будет приходить в себя после сна по пути в больницу. За полтора часа до момента, как они должны быть в больнице, Блейн склоняется над диваном и мягко кладёт руку на плечо Курта. Тот шевелится и, ворча, утыкается лицом в подушку. — Давай, Курт. Пора вставать, — шепчет Блейн, и Курт поднимает голову, нерешительно глядя на него. — Привет. Добро пожаловать в мир живых. — Ох, ты уморителен. — Курт зевает, скатываясь с постели. — Иди прими душ, — говорит Блейн с нежностью. Блейн понимает, что у Курта опухоль в мозгу. Сегодня хирурги сделают ему наркоз, состригут волосы, вскроют череп. Они вырежут столько, сколько смогут, и затем хирург установит пластину на том месте, где была опухоль, по крайней мере, так говорит ему Курт, когда Блейн узнаёт тип препарата химиотерапии. Затем они закроют его череп и снова зашьют, надеясь, что он будет готов продолжить лечение, как только выздоровеет. Курт говорит, что будет выходить из наркоза несколько часов, но Блейн не сможет его увидеть до следующего дня. В конце концов, он не является членом семьи, и, несмотря на его желание, он не сможет туда попасть. Курт, конечно, не говорит эту часть громко, но Блейн задаётся вопросом, знает ли он, насколько это правда. Блейн пытается подумать об этом и возмутиться. От мысли, что Курт будет лежать под скальпелем, ему становится плохо: появляется давление в желудке, а перед глазами — мерцающие пятна. Он проводит поездку в такси до больницы, прислонившись лбом к прохладному стеклу. На другой стороне сидения Курт отражает его позу, и только когда такси приближается к больничному комплексу, Блейн понимает, что их руки переплелись, сильно сжимая пальцы. Он заходит с Куртом в хирургический центр, ждёт с ним, пока оформляют документы. Блейн, не задумываясь, отдаёт деньги, даже не обращая внимания на тысячи долларов, что только что прошли через его руки. Они сидят бок о бок, и Блейн старается не плакать; он чувствует, что рядом с ним начинает трясти Курта — его глаза плотно закрыты, губы дрожат. Лицо Хаммела напряжено, будто это сдерживает слёзы, будто если он постарается, то всё исчезнет. Когда приходит медсестра и называет его имя, Курт с Блейном встают и крепко обнимают друг друга, но когда Хаммел, наконец, двигается с места, он не бабочка. Он просто человек, и он не знает как летать. Блейн не может остаться в больнице, потому что в любом человеке, с тревогой ждущем, в тех палатах, он видит только себя и то, кем он мог бы быть. Но и домой он вернуться не может, потому что диван ещё не сложен, и всё говорит ему о Курте, даже небольшие воспоминания органов чувств напоминают Блейну о том будущем, которое он мог бы иметь с Куртом. Вместо этого Блейн идёт на работу, утверждая, что в обеденное время почувствовал себя лучше и готов выйти. В этот раз цифры обнадёживают, они не скучные, а постоянные. Единица внезапно не становится двойкой. Шестёрка никогда не умирала из-за него. Семёрка никогда не разбивала ему сердце. Он старается не думать о скальпелях. Старается не представлять лицо Курта, расслабленное наркозом, с интубационной трубкой, скользнувшей вниз по его горлу. Блейн позволяет единицам, двойкам и шестёркам забрать его, приветствовать его в нормальной жизни и этом странном чувстве «не больно». Когда Блейн засыпает от истощения, ему снятся ночные бабочки. Приёмные часы начинаются в половину десятого, и Блейн уже там, сидит в зале ожидания, положив руки на колени. В десять к нему подходит медсестра, мягко улыбаясь. — Блейн Андерсон? — Да? — Блейн вскакивает на ноги, зная, каким отчаявшимся он выглядит. Небритый в спортивных штанах и толстовке с растрёпанными волосами и дыханием, пахнущим тремя чашками кофе. — Курт в порядке? Она кивает, протягивая руку, чтобы коснуться его плеча. — Он в порядке. Операция прошла хорошо. Отёков нет, психические функции работают нормально. Он не спит сейчас, если Вы хотите его увидеть. — Да, пожалуйста, — выдыхает Блейн. Когда он увидит Курта и узнает, что с ним всё в порядке, даже если это не так; когда своими глазами увидит, что Курт жив, тогда, возможно, он сможет остановить пульсацию в собственной голове. Медсестра кивает и провожает Блейна через дверь. Он слепо следует за ней, не обращая внимания на пациентов, врачей и медсестёр с каталками и планшетами, на мигающий электрический свет больницы. И тогда медсестра открывает дверь, и Блейн может увидеть его, лежащего там и присоединённого к сотням трубок и проводов под светом, но с размеренным писком сердечного монитора и не мёртвого. Медсестра жестом приглашает его войти, и Блейн на цыпочках подходит к кровати. Глаза Курта закрыты, половина лица скрыта бинтами, но это он, это он, и он действительно там. — Курт? — шепчет Блейн, проходя вперёд и касаясь руки Курта кончиками пальцев. — Курт, ты меня слышишь? — Она сказала, что он очнулся, тогда почему он не просыпается? Что не так? — Он может услышать Вас, — шепчет за его спиной медсестра, и Блейн поворачивается и видит, как она начинает хмуриться. — Он проснулся пять минут назад… он не должен был снова так быстро уснуть… О боже. Что, если что-то случилось? Что, если что-то случилось за пять минут, и Блейн не знает, что это может быть, но что делать, если это всё-таки случилось и, о боже, о боже… Блейн обхватывает руку Курта и поднимает. — Курт? Курт? — зовёт он, и из-за паники голос становится громче. — Курт, пожалуйста… открой глаза… Всё его тело с облегчением содрогается, когда Курт моргает и медленно открывает веки. Каждый его мускул дрожит, трясётся и плавится, и Блейн удивляется, как Курт за тридцать секунд напугал его так, как он годами никогда не боялся. — Курт? Привет. Как ты… Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Блейн, опускаясь на стул возле постели, пока сонливость исчезает из глаз Курта. Хаммел слегка поворачивает голову, чтобы уставиться на него, немного хмурый взгляд распространяется по его лицу со скоростью ледника. Бинты вокруг его головы стягивают кожу странным образом, углубляя морщины на лбу, отчего его глаза и скулы выглядят измождёнными и суровыми. Чисто белые бинты контрастируют с тенями под глазами. Возможно, два дня назад Блейн внезапно посчитал Курта очень молодым, но сейчас он выглядит таким старым, намного старше, чем он должен быть, чем вынужден быть чем-то, чем он не может управлять, но что управляет им полностью. Небольшие пряди волос выглядывают из-под повязки, как маленькие мягкие и пушистые птицы, и контраст между его лицом и нежной окантовкой волос внезапно делают Курта нестареющим, внезапно слишком молодым и слишком старым, но не таким, каким ему нужно быть. Не тем, что он заслуживает. Курт начинает говорить надломленным голосом, едва громче шёпота, голосом который требует воды, которая этого не исправит: — Кто… — Да, милый? — выдыхает Блейн, слово срывается с его губ, и он подаётся вперёд, чтобы Курту не нужно было стараться. Курт пялится на него, качая головой. — Кто ты?