О чём они молчат

«Настоящая дружба не кончится после первой ссоры» М. Серрен

Четыре раза в неделю Элиот тренировался со своим учителем по фехтованию, пять раз выезжал на гигантский ипподром, владельцем которого отец сделал его ещё в двенадцать. Дважды в день они ходили в зимний сад играть в шахматы, трижды посещали обеденную, и практически все свободные часы проводили в библиотеке. И, как минимум раз в день, они с Лео играли на рояле в четыре руки. Жизнь дворянства была столь насыщенной, что они не замечали, как много времени проводили вместе. И не понятно, существовало ли для них то время, когда они были не вместе. Элиот Найтрэй в четырнадцать лет был известен тем, что выходил из себя даже от простой колкости. Поэтому обитатели Академии, куда он был зачислен ещё без слуги, сразу заметили, как новоявленный безродный умел удержать своего вспыльчивого хозяина от драк. И при том сам оставался невредим. Это казалось чудом. И некоторые вслух радовались, говоря, как повезло юному Найтрэю найти такого на редкость внимательного прислугу. Но, к сожалению, никто их них не знал, что в этом «прекрасном человеке» имелось немало черт, из-за которых можно было лезть на стену. Наверное, единственное, что тогда действительно нравилось Элиоту в его подопечном – это невысокий рост. Лео оказался ему по плечо, из-за чего было легко трепать его по голове. Хотя не очень разумно, ибо последний не стригся много лет, и ворошить его «воронье гнездо» было себе дороже. В противовес воинственному златовласому наследнику дома Найтрэй, Лео был щуплым угольным брюнетом с тихим нравом. А ещё он всё время прятал глаза за челкой и очками, из-за чего о нем то и дело пускали слухи, что, мол, в этом омуте те ещё черти водятся. И все в нем по сути было противоположно открытому и живому Элиоту. Все, кроме любви к одним и тем же книгам. В первый год службы Лео спокойно мог отказаться помогать своему хозяину сесть на лошадь, оставить на лестнице с горой тяжелых тренировочных мечей, пролить дорогое вино и не торопиться вытереть, не откликаться на зов или даже ругань. Но в то же время он мог подать чай ровно тогда, когда Элиот этого хотел; мог незаметно убрать мешающие вещи, о которых остальные слуги спохватываются лишь после приказа. Но, что действительно оказалось нужным – Лео мог красноречиво ответить любому обидчику. Это цепляло и радовало Элиота даже больше, чем массаж ног после тяжелой тренировки: как на проверку, Элиот нередко притворялся спящим, но слуга ни разу его не разочаровал. Лео можно было назвать любителем делать то, о чем его не просили, и не делать того, что требовалось, оставаясь при этом в глазах взрослых верным и послушным пажем. Элиот жаждал разоблачения обманщика, но при этом не хотел, чтобы у него забирали того слугу, которого он выбрал сам. Поэтому он ничего не говорил отцу. Иначе мальчика без фамилии неминуемо ждал пинок с порога – как поместья, так и приюта, из которого его взяли в слуги. К тому же, единственным достоинством, которое сглаживало самовольство прислуги наследника дворянского рода, была, как это ни странно, честность. Лео не лгал, не сплетничал, не был заносчивым и не жаждал выдуманного мщения. Все, что ему было нужно – это наука и способы её изучения. А этим «добром», как выразился герцог Барма, род Найтрэйев никогда не жадничал. Зная темперамент Элиота, все в поместье были уверены, что тот души не чает в своем новом слуге. И не подозревали о постоянных угрозах «пожаловаться отцу» и о долгих перебранках за стенами библиотеки или садовой беседки. Хотя, Элиот всё же держал дистанцию: пусть Лео нередко фамильярничал с ним на людях, Найтрэй не бранил и не бил его. Так, день за днём, незаметно минуло четыре года. И на восемнадцатый день рождения юного Найтрэя произошло то, что перевернуло их отношения навсегда. На вечернем банкете Лео под предлогом поздравительной речи зачитал стихотворение об аристократии, позиционирующий людей, наделенных властью, как зависящих от неё, подразумевая слабость. Затем оттолкнул возмутившуюся важную гостью, которая оказалась в едва ли приличной позе из-за этого, и в знак финального протеста разбил огромное блюдо с устрицами. Тогда Элиот впервые не выдержал и с размаху влепил ему пощечину. Многочисленные уроки по фехтованию и вспышка гнева вложили в его удар так много силы, что Лео, отлетев, упал навзничь. Элиот в то же мгновение не просто пожалел о поступке, а обомлел от страха, позабыв как о гостях, так и о причинах своей злости. Но он не знал, как смягчить ситуацию. А если бы и знал, то вряд ли сумел бы обойти свое общественное положение. Одно Найтрэй понял точно: это было ошибкой. Которая будет стоить ему нескольких бессонных ночей и непривычной тишины по вечерам. Но, каким бы роковым не виделся тот вечер, худшие опасения Элиота не подтвердились. Кроме одного. Когда они с Лео садились за рояль, когда играли в шахматы или сидели в библиотеке – они не говорили друг другу ни слова. Прошлые темы потеряли ценность, и Элиот, зная, что возвращаться к ним или пытаться оправдаться уже нет смысла, чувствовал огромную тяжесть в душе. И одновременно ощущал между ними стену своих же привилегий. Разговаривали они с Лео теперь только тогда, когда всплывали настоящие проблемы, и чаще всего через кого-то. Мальчик без фамилии как назло стал заметно более чутким к потребностям хозяина, и ещё чаще, чем Элиот мог ожидать, понимал всё без приказов. Найтрэй не сомневался, любого другого хозяина в такой ситуации эти жесты только сильнее разозлили бы. Но ему самому последовать всеобщим ожиданиям и выгнать наглеца ко всем чертям что-то мешало. Каждый день он с удивлением понимал, что выгнал бы своих братьев и сестер, или, может, приятелей по академии, но не друга. Друг. В глубине души Элиот верил в то, что они друзья. Точно ими были, пока его ладонь не встретилась с лицом Лео. Хотя тот даже после этого не перестал быть ему верным. Упрямо молчал, но не перестал. Спустя время, они настолько абстрагировались друг от друга, что Лео не пытался осадить Элиота, даже если тот вел себя жестоко с другими людьми. Найтрэй же избегал общих бесед, для себя оправдываясь тем, что ему все равно не по рангу якшаться с безродной челядью. Наконец, ближе к выпускному, когда ранние полевые цветы уже отцвели, превратившись в пожухлую траву, а деревья в саду только-только отделались от плодов, красуясь густой листвой, наследника дома Найтрэй посетила новость, изменившая его обыденность: Оз Версаллес собирался жениться. Его вечный соперник, наследник не менее именитого рода – к тому же, младше него на два года – уже выбрал себе невесту. Уловив пару сплетен, Элиот понял, что брак, вероятно, далеко не благословенный, но придавать этому значение в нынешнем обществе не было смысла. Важен сам факт: наследие в руках. За партией в шахматы, в которые они с Лео привыкли играть задом наперед – то-есть двигая фигуры, выстроенные у линии противника – Элиот в который раз хотел заговорить об этом, как привык говорить обо всем, но что-то мучительно мешало. Теперь, когда тот явно больше не проявлял интереса к их совместным делам, становилось трудно найти нужные слова. Хотя, они всегда так легко находились раньше. Наверное, это больше всего и обескураживало. С течением игры наплыв собственных мыслей начинал постепенно выводить Найтрэя из себя. Он все больше хмурился, не замечая этого. Не видел со стороны, как, сложив руки на груди, сгибается над игральной доской в крючок. В этот момент Лео не мог решить – снисходительно поддаться в игре, или попробовать спросить о причине беспокойства «своего господина», но не знал, что из этого будет хуже, поэтому продолжал невозмутимо двигать шахматы. Когда безвредная ладья с щелчком выскочила из напряженных пальцев Элиота, Лео устало вздохнул: - Знаешь, если тебе станет легче, можешь ударить меня ещё раз, - сказал он, откинувшись на спинку белого стула. Элиот вскинул удивленный взгляд. Его внимание, до этого момента полностью обращённое на игральную доску, переключилось на слугу. И понял, что любой, глядя на них со стороны сейчас, решил бы, что прислуга – Элиот, а брюнет, сидящий напротив - его хозяин. Хотя Лео не пытался показать свою стать. В нем просто всегда присутствовала некая нотка высокомерия: он всему знал цену, в том числе себе. И это, порой, было слишком заметно для настоящих дворян… И, пусть Элиот никогда не говорил этого вслух, эта нотка и была причиной, по которой он выбрал именно его. Найтрэй выпрямился, глядя в затененные челкой глаза брюнета, и понял, что, пока искал, что бы ответить, его скопившаяся злость на себя и на игру полностью исчезла. На мгновение даже почудилось, что перед ним действительно сидит какой-нибудь скрывающийся отпрыск Барма - хотя Элиот прекрасно знал, что у того не было детей, а у Лео - родителей. Эта мысль столкнулась с недвусмысленным предложением «ударь меня ещё раз». - С радостью, - улыбнулся Найтрэй, делая ход. - Но только если ты ударишь меня первым. Голова Лео в изумлении склонилась набок, губы дрогнули и тоже расплылись в улыбке: - Так уж и быть, поставлю тебе щелбан, если выиграю. Элиота его ответ почему-то очень рассмешил. Не смотря на пренебрежение своими прямыми обязанностями, Лео ни разу не смел рукоприкладствовать. Это было слишком по-варварски, говорил он, и Найтрэй удивлялся, что слышит это от жителя приюта, сломавшего в детстве не одну вазу или стул о головы недоброжелателей. Мальчик без фамилии утверждал, что львиную долю споров всегда можно решить с помощью интеллекта, и что вспыльчивым людям, увы, эта способность недоступна по определению. Элиот ловил этот камень в свой огород не без негодования, но признавать очередную теорию Лео не собирался. Именно поэтому статус неприкосновенности между ними был чем-то особенным, и нарушение сего пугало Элиота хлеще разговоров с отцом. Пришлось очень постараться, чтобы выиграть эту партию в шахматы без так и норовящих сорваться с губ ругательств. Найтрэй на радостях просто старался не думать, поддался ему Лео на этот раз или же нет. Когда Элиот видел, как Гилберт бледнеет от рассказов Оза об их прошлых детских шалостях, как краснеет, получив комплимент от девушки, он вроде бы и раздражался - то, с какой легкостью сводный брат обличает свои эмоции, но с другой стороны, завидовал искренней привязанности Оза к этому человеку. Эти двое были живым примером того, что за официозными и натянутыми с виду отношениями могут скрываться истинно дружеские узы. И именно такого единения хотелось Элиоту. С тем, кому он доверял, и кто был ему морально близок. Кто мог попросту разделить эту идею в ненавязчивой беседе за шахматами. Молчание Лео с момента удара по лицу, которое затем странным образом рассеялось после шахматной партии в саду, стало похоже на отложенный на долгое время неоконченный этюд. И Элиот наполовину страшился, на половину ленился его продолжить. С того времени он потерял счет случаям, когда злился, но тут же остывал. Возможно, сказалось ещё и появление в его жизни такого друга, как наследник Версаллес, но факт, что взрывы в нем становились все реже и незначительнее, чем в недалёком прошлом, давал о себе знать. Даже тренер по фехтованию, - пожалуй, один из тех немногих людей, кто имел право кричать на молодого господина в определенных условиях, - был заметно удивлен его душевным спокойствием, и похвалил за достижение долгожданного равновесия. Но Элиот хотел вернуться на полшага назад и понять, что на самом деле было этому причиной. Хотел, но не мог. Он видел, как ведут себя слуги отца, замечал отсутствие слуг у старшего Гила и видел обращение единственной сестры к горничным - и не мог не заметить, что его личные отношения с собственным слугой кардинальным образом отличались от всего этого. Каким словом можно было назвать их грубые споры, взаимные тычки и нередкое взаимопонимание без слов? Почему Элиот, который брезговал фамильярничать со многими дворянами, позволял Лео не только говорить с ним на равных, но и называть себя «идиотом»? Оба вопроса оставались без ответа, однако кое-что Элиот знал наверняка: этого человека ему не заменит никто, даже самый покорный, умный и обходительный паж. Многие пожилые богачи смеялись, говоря, что отпрыск Найтрэя - «первый социалист своего поколения», позволивший дружбе со слугой воспрять над многолетними монархическими традициями в воспитании герцогских семей. Никто всерьёз не считал это поведение какими-то отношениями; всем казалось, что юный Найтрэй, в силу молодого возраста и неопытности, забавляется, и вскоре Лео отойдет на более дальний план. Было предположение о том, слуге может улыбнуться удача и он окажется на пути в дворецкие. Но ни того, ни тем более другого Лео не желал. Мальчик без фамилии презирал сливки общества так же сильно, как чистокровный аристократ презирал бы дворовую собачонку. К тому же он был ученым по мировоззрению, мало кого интересовали услуги такого радикально-мыслящего семнадцатилетнего молодого человека. Кроме, разве что, Элиота. Загадкой оставался и сам Натрэй, который по достижении совершеннолетия не отпускал его от себя даже на короткое время, будто боясь потерять важного союзника в войне. Даже спальню ему он устроил рядом со своей, а не в общих покоях слуг. Несмотря на стороннее недовольство и насмешливые слухи, Элиот не менял ничего. Они оставались неразлучны и, при наличии прежде нередких всплесков молодого господина, по настоящему дорожили мнением друг друга. Их обоих интересовала философия, литература и юриспруденция, и, помимо занятий в академии, они могли пуститься в горячий спор прямо посреди обеда или ужина, часто эмоционально возвращаясь в то время, когда только-только встретили друг друга. Лео был бесстрашен перед гневом Найтрэя с самого первого момента – как только заметил его краем зрения на пороге съеденной термитами библиотеки приюта. Ему было не свойственно полагаться на случайности, однако после несмелого предложения молодого дворянина стать его слугой он мигом понял, что судьба выкинула ему редкий жребий, предложив решить, что делать дальше. И он без промедления сделал свой выбор. Лео был уверен, что смена одно пристанища на другое, чуть более наполненное благами, для его вольной души не будет значить ровным счетом ничего. Но он очень скоро осознал, что книги, так долго занимавшие его голову, не всегда оставались ему верны, а ситуация не всегда шла так, как он предполагал. Элиот Найтрэй. Этот человек не просто стал его пропускным билетом в высшее общество, он оказался слишком близким по духу человеком. Слишком понимающим. Настолько, что вынужденное молчание рядом с ним становилось мучительным. Он, конечно, замечал, как сильно влияет на этого несносного аристократа. Что в действительности никого больше Найтрэй и не слушал так, как его. Но, пожалуй, Лео слишком поздно подумал о том, что мнение Элиота значит для него самого. Первые месяцы, и даже год, ему был просто любопытен этот юноша. Как был бы любопытен любой, кто, будучи не намного старше самого Лео, предложил бы вот так с порога стать его или её личной прислугой на неясных правах. Чуть позже он заметил, что в этом, по сути, нет ничего ироничного. Не больше, чем в желуде с двумя ядрами, который на вид вроде бы банально разбух. И что вечно это продолжаться все равно не будет. Рано или поздно, титул решит, расставит настоящие приоритеты. Жёлудь лопнет и распадется на два ядра. Через четыре года Элиот будет женат на какой-нибудь родовитой принцессе и начнет воспитывать нового наследника или наследницу. От этой мысли Лео всегда было неуютно, и часто посещала навязчивая идея сбежать. Просто уехать в другую страну втайне от Элиота и его семьи, не оставить ни единой связи, чтобы они вдруг случайно где-то не встретились. Все ради того, чтобы не путаться у будущего правителя четверти Риверры под ногами. Не становиться очевидной для того общества проблемой, которая скорее всего навредит другу. Лео не сомневался в будущем Элиота. Но старался не думать о своем. Чьим-то ещё слугой он быть просто не мог, эта должность никогда не вызывала у него радости и уж точно не была его призванием. Он им и не был в полной мере, пока жил с Элиотом. И если ему придется вести дела дворецкого для целого семейства, Лео предпочел бы вернуться в приют и помогать там. Когда Элиот выберет партию, он не станет перечить. Не станет рассматривать её плюсы и минусы. Пусть Найтрэй сам думает. Ведь он уже не ветреный подросток и не гордый грубиян, которым был раньше, а совершеннолетний юноша, почти мужчина, с завидным имуществом и самой громкой фамилией в стране. Когда Элиоту исполнится тридцать пять, ему Барма в подмётки не будет годиться по уму, а Версаллес – по красноречию. Даже если ради его благополучия придется предать себя, Лео готов был пойти на это. Только не становиться сучком на дороге в его долгой, яркой жизни.