«Друг познается в беде. А враг, видимо, в счастье» А. Верин
Всем приближенным герцогской свиты было известно, что Найтрэй-младший так и не смог найти себе невесту. Особенно к тому времени, когда семья Версаллес возвестила о бракосочетании своего отпрыска с дочерью владельца острова Калануц. С одной стороны, Элиот был рад тому, что друг пригласил его на праздник, но, с другой, сам факт присутствия наследника Найтрэй на свадьбе наследника Версаллес вешал над головой символ позора. Да, Лео ни раз говорил ему, что пора бы перестать зависеть от слов отца, который уже, если смотреть правде в глаза, не мог положиться на собственный ум. Но сказать всегда проще, чем исполнить. А – что действительно раздражало Элиота – делать первое Лео любил куда больше, чем второе. Найтрэй-младший не мог освободиться от угрюмого настроения, постоянно думая о том, что если уж Оз сумел найти себе достойную девушку, то ему следовало сделать это намного раньше. И при этом он уже принял решение не искать никого. К черту всех этих падких до денег папаш, которым на самом деле нет дела до счастья дочерей. В конце концов, большинство из них видят в своих детях только повод для получения источника доходов и чести в виде хорошего мужа и с легкостью поломают им ради этого жизнь. То, чему его научил отец - это быть всегда первым... То, чему его научил Оз - это оставаться самим собой. Как не прискорбно, оба мнения противоречили друг другу. Элиот стиснул пальцами шелковую салфетку, которую не выпускал из рук ещё с обеда, проходившего за одним столом с домом Барма. Преемница этого дома, ныне тридцати двух летняя вдова, Изелла, буравила его взглядом всю первую половину приема, и, только благодаря Лео, он смог удержать себя в руках и не перепутать столовые приборы по порядку. Перед другими щеголями Элиот признавался вслух, что просто-напросто ищет идеал, коего нет. Однако, сам в душе понимал, что ему не хочется пока связывать себя никакими узами, тем более брачными. Он хотел бы посвятить себя писательству, музицированию, изобретениям, иностранным языкам, а продолжение фамилии оставить на старших братьев или, на худой конец, сестер… Но весь прикрас картины будущего мгновенное обрушивало обещание, данное самому себе: поднять фамилию выше других. И ведь это именно он, в отличие от старших, должен заниматься простейшим продолжением рода, ибо он - единственный носитель чистой крови Найтрэй. Ему придется последовать приказу отца, сколько бы аргументов против не восставало внутри него, сколько бы рациональных доводов не приводил его умник-слуга. Остановившись возле огромной хрустальной ширмы, взгляд сквозь которую превращал зал в струю переливающихся пятен и солнечных зайчиков, Элиот понял, что в который раз помимо воли ищет укрытие. Ищет, где бы спрятаться от знакомых и самого Оза, а также от других глав домов. Словом, ведет себя, как последний трус. Каждый раз, когда его старались представить новой пожилой чете с одинокой наследницей и предложить ему станцевать с ней один вальс, ему приходилось прилагать усилие, чтобы держать осанку прямо и никого не оскорбить. Давно ли он начал делать это через силу, и давно ли ему стали так противны светские приемы? Взгляд Элиота внезапно упал на один из фуршетных столов, возле которого стояла знакомая фигура. Юноша узнал в ней самого старшего из своих братьев – Гилберта. Все это время живший под крылом у Версаллеса, он внезапно два года назад вернулся в поместье Найтрэй, и, вопреки косвенному предательству, был встречен отцом с распростертыми объятиями. Элиот не сомневался, что на мнение последнего повлиял этот красноглазый подхалим Винсент. Нет, он без сомнения уважал и чтил своих сводных братьев, просто иногда не мог понять, который из них его больше раздражает. Гил, который, не смотря на свои двадцать восемь лет, продолжал хвостом увиваться за Озом по неясной причине, или Винс, который всегда имел острый язык и скользкий характер. Оба выросли в бедняках, это было по ним заметно и не прибавляло шарма, однако, Элиот откровенно сомневался, что, будь один из них его врагом, он справился бы в одиночку. Братья были поразительно сильны, и, будто черт заговорил, невероятно привлекательны для дам. Да, им в отличие от некоторых не стоило почти никаких усилий найти себе жен. Найтрэй-младший стиснул зубы, подавив внезапное желание пнуть ненавистную ширму. Но вероятность привлечь этим лишнее внимание его остановила. - Подонок, где ты шаришься? – прошипел он, оглядывая зал в поисках слуги. Чего именно он хотел от Лео, юноша ещё не сформулировал, однако решил, что придумает, когда увидит его. Внезапно, из центра зала раздались бурные аплодисменты и крики, заставившие Найтрэя поддаться любопытству и выглянуть из своего укрытия. Он тут же заметил, что почти все гости давно покинули фуршетную поляну и ждут чего-то возле наскоро декорированной трибуны с восседающим на ней Оскаром. Счастливый крестный Оза был уже изрядно навеселе, хотя сам праздник ещё только начался. Элиот в который раз понял, что не отмечает происходящего, как и летящего времени. За волной бурных оваций, звучавших в честь разрезанного свадебного торта, он какое-то время смотрел на восторженную толпу, а затем развернулся и быстро пошел прочь. Сейчас должен был начаться первый вальс, а у него совершенно не было настроения. На днях завершилась передача львиной доли владений Найтрэя, коее он ещё даже не осматривал, в его собственность, но последнюю и окончательную печать на документы должен был поставить его умирающий отец. И, судя по всему, Найтрэй-старший делать этого пока не собирался - ему было плевать, что Элиот был единственным сыном и преемником, старика совершенно не радовало то, как юноша говорил, как жил и как устраивал свою карьеру, которую начал с дружбы со своим слугой, а также ненавистным домом Версаллес. На семьдесят пятом году жизни до Бернарда Найтрэя уже невозможно было донести, что времена давно поменялись, что война между домами давно окончена, и что нынешние главы заключили союз. Старик никак не хотел этого признавать, он утверждал, что Оз Версаллес умело обдурил всех старших сыновей дома Найтрэй, и ладно приемные, но чтобы на его чары повелся ещё и родной сын. Словом, без фамильной печати Элиот оставался вне наследства, что топором рубило как по его гордости и сильнейшему желанию поднять фамилию, так и по его полу-атрофированной любви к отцу. Получить владения в свои руки без последней печати можно было ещё одним способом: жениться. Однако, эта идея вызывала у Элиота нерадостный смех, потому что он уже на шесть лет перевалил тот возраст, в который можно узаконить отношения с девушкой и завести детей, но все никак не мог сойтись на подходящем варианте. Ему уже двадцать, а веной следующего года будет двадцать один. Все это время он честно искал хотя бы в чем-то устраивающую его партию или чтобы он сам устраивал кого-то, но все попытки оказались позорно пустыми. Они раздражали в первую очередь самого Найтрэя, так как он чуть ли не обрывал налаженные связи со многими дворянами, чиновниками, чьи дочери были свободны и весьма не дурны, как только дело доходило до сватовства. Он чувствовал себя богатым ублюдком, который покупает у этих людей их жизни, набожно заверяя, что будет любить их вечно, как своих родных. Его тошнило от этого вранья, которое, начавшись однажды, будет преследовать его всю жизнь. И самое ужасное было в том, что Лео ничего не говорил по этому поводу, хотя всегда имел свое мнение на любой счет, - и просто послушно выходил из комнаты, когда Элиот в гневе выгонял его. Это безразличие злило Найтрэя, пожалуй, сильнее самого факта сватовства, заставляя бить кулаками стену. Юноша без фамилии был непривычно сдержанным, даже когда Элиот начинал язвить уже по поводу его собственного неженатого положения. Как назло он, тут же вспомнил, что произошло за кулисами перед выступлением, и, сжав пальцами переносицу, в очередной раз спросил себя, какой черт его потянуло на эти действия. Или просто мысли.***
За три часа до банкета Обед начинался в три после полудня. Перед этим гостей предполагалось расположить в концертном зале, с небольшой, но очень ярко освещенной сценой, на которую предусмотрительно был выкачен огромный рояль. Новоиспеченная чета Версаллес вместе с семьей Калануц располагались в первых рядах. Найтрэи и Барма сидели там же, сбоку. Госпожа Рейнсворт со свитой должна была прибыть чуть позже. Остальные места предоставлялись гостям с менее высокопоставленными чинами. Элиот стоял за кулисой, готовый к скорейшему выходу, и незаметно для себя притопывал ногой. Сегодня он намеревался восхищать и выглядеть не менее блистательно, чем его невыносимые сводные братья, в отличие от него спокойно занимавшие места в зрительном зале. Однако, единственное, чего ему хотелось теперь – чтобы все к чертям отменили, и никакого концерта не было. До того, как люди рассядутся по своим местам, как будут вынесены цветы, и старый Барма объявит о начале церемонии, а затем пригласит юного Найтрэя выступить с его феноменальной сонатой из трех частей под названием «Рождение Бездны», оставалось ровно пятнадцать минут. Вспомнив первые четыре такта своего произведения, Элиот с усилием подавил очередной рвотный позыв. От завтрака удалось все же съесть половину, и, кажется, теперь он жаждал вернуться обратно, к недоеденной родне. Его не пугало, если у него при выходе оторвется подол фрака, или на голову упадет канделябр, или же сцена вдруг взорвется, даже внезапное появление какой-нибудь нечисти во время игры были не таким беспокойством, как мелкая неприятная дрожь в пальцах. Найтрэй молился, чтобы она в скором времени прошла, однако, гудящий трепет в животе с каждой секундой только усиливался. И в этом состоянии он мог надеяться лишь на чудо, чтобы не сбиться во время первой части. Это было недопустимо! Он помнил все ноты до единой, но в таком состоянии во время игры, руки ему не принадлежали. В принципе этому даже есть весомая причина. Элиот ещё ни разу не играл на публику шире, чем поместье Найтрэев, изредка выкладываясь в зале Академии вечером, когда почти никого не было, и некоторые школьные концерты, не выходящие за пределы самого заведения. А собственные произведения были праздником лишь для слуг и не более, причем чаще всего именно Лео заставлял его сыграть где-то. Точнее, брал на слабо. Элиот понимал, что никогда прежде не играл на большой сцене. И, если задуматься, он вообще не играл серьёзно ни перед кем, кроме Лео и отца. И теперь долгожданная возможность проявить себя казалась больше ужасной, чем важной. Что уж там, мечтательной. Сделав глубокий вдох, Найтрэй медленно сделал шаг назад. Голова шла кругом, а грудь сдавило так сильно, как будто фрак уменьшился. Однако, не успел он ощутить хотя бы что-то отдаленно напоминающее спокойствие, как совсем рядом раздался голос: - Ну что, готов? Элиот дернулся, почувствовав лопнувший где-то в внутри узел нервов, из-за чего вместо гнева на него навалилась истощающая тяжесть, и он не стал разворачиваться. Все равно этот голос мог принадлежать лишь одному человеку. - Иди к черту! – выдохнул Найтрэй сквозь зубы, его правая рука, сверкнув фамильным перстнем, мягко легла на грудь в попытке унять едва не выпрыгнувшее сердце, - Не подходи ко мне сзади, сколько раз говорить! - Неужели ты так боишься внимания всех этих людей? – не дожидаясь ответа, Лео взял его за локоть и внезапно потащил вглубь кулис, - Пошли! - Нет, я... Погоди, куда ты...?! – Найтрэй не успел даже подумать над вопросом, тем более затормозить. - Не волнуйся, тебе сейчас станет легче, - обыденно отозвался Лео, поэтому Элиот доверился, беспомощно оглядываясь назад на то место, где он только что стоял, ожидая какой-нибудь встряски: взрыва, вскрика, падения свода или любого другого знака с выше. А может быть это он и настал. Обтянутые белыми перчатками руки друга сверкнули в полутьме черных портьер, когда Лео завел его в маленькое пустое ответвление кулис. На шесть футов в длину и ширину голого дощатого пола не приходилось ничего, кроме одинокого резного стула. - Садись, - Лео указал на сидение, а сам зашел за спинку и стал стягивать перчатки. Элиот оторопел, но натянутые нервы не дали раскрыть ему рта. Судя по пустому помещению, Лео не собирался окатывать его ледяной водой или кидать за шиворот жука,на этот раз мероприятие было слишком серьёзным для таких шуток. Найтрэй решил не поддавать сомнению друга, и, преодолев расстояние в два шага, по-дворянски невозмутимо опустился на стул, расправляя сзади фрак и облокачиваясь на спинку. Не успел юноша ощутить расслабление от сидячего положения, как на плечи тяжелой шалью опустились чьи-то горячие ладони. Элиот, конечно знал, что никто кроме Лео, сейчас не стоял за его спиной, однако неожиданный жест все равно насторожил его. Лео, помнится, делал ему массаж плеч всего лишь один единственный раз в жизни, и только потому что сам хотел. На просьбы, обращенные к нему раньше, он никак не реагировал, оправдываясь тем, что руки у него все равно не из того места растут... Сейчас Элиот с улыбкой понял, что, как он тогда и предполагал, слова Лео оказались неправдой. Пальцы сперва сдавили плечи тисками, а затем расправили назад, словно крылья. - Странно, - как бы невзначай протянул Найтрэй. - Что именно? – не понял Лео. - Раньше ты всегда задавал мне вопросы, с целью получить ответ. - Неужели? - Да... Тебе стало не интересно знать, чего я так боюсь, хотя внимание других мне всегда только льстило? - Нет, - задумавшись, ответил Лео, - Мне не нужен ответ на вопрос, который я итак знаю. Элиот не стал комментировать, ощутив, как власть над телом медленно от него ускользает, и лишние слова только помешали бы этому блаженному состоянию настать. Хотя их выход на сцену был буквально через считанные минуты, Найтрэй за долгих трое суток бессонницы наконец беспрепятственно мог развеять внутреннее напряжение, и сделать вид, что это все происходит не с ним. Ему хотелось закрыть глаза, однако гордость не позволяла впадать в негу в присутствие другого человека. Даже в присутствие Лео. - Не помни мне фрак, - сухо проворчал Элиот, стараясь удержать себя в сознании, тем не менее подставляя затекшую часть шеи прямо под руки. - Тебе стоит поменять портного, - с усмешкой заявил Лео, осторожно убирая длинные светлые пряди волос с шеи, - Потому что парадный костюм тебе уже мал в плечах, а этот бездельник даже ухом не ведет! - Ммм... но мне его сшили-то всего три месяца назад, - промямлил Элиот, растекаясь по спинке стула. - Целых три месяца! – возмутился Лео, - Я не удивлюсь, если сегодня на середине сонаты рукава треснут у тебя в подмышках! - Эй! - Найтрэй хотел было взорваться в ответ на глупые предположения, ибо фрак вовсе не был настолько тесен, чтобы рваться, однако все, что он сделал, это слегка нахмурился с закрытыми глазами, - Хватит нести чушь. Элиот безвольно опрокинул голову вперед. Лео заметил его изменившееся состояние и с улыбкой нагнулся ниже, чтобы тщательнее изучить пальцами позвонки. Высокий воротник несомненно мешал, но Лео не видел ничего хорошего в его устранении, хотя его многоуважаемому господину, судя по всему, сейчас было бы скорее наплевать... Волосы Элиота приятно пахли сливой, а кожа шеи восторженно и дерзко благоухала свежей древесиной. К запаху тела примешивался прачечный аромат от чистой накрахмаленной рубашки и выглаженного фрака, однако Лео без труда мог отличить, где заканчивалась одежда и начинался человек. Осторожно запустив пальцы в волосы друга, он почувствовал, как Элиот затылком устремился навстречу его рукам. Массаж продолжался от силы две минуты, но Найтрэй, кажется, готов был уснуть прямо здесь, на кануне своего выхода на сцену. Оказавшись лицом возле его уха, Лео прошептал: - Тебе лучше? - Да... Да, мне очень... да... – прошелестел одним дыханием Элиот, очевидно не разбирая собственных слов, и Лео не удержался, отпустив короткий смешок. Он вдруг задался вопросом, почему ему не довелось массировать плечи друга раньше, хотя он ни раз покушался на его затылок. Сколько же невероятно смешных моментов было теперь безвозвратно упущено! В это время, за кулисами минуты бежали, как сумасшедшие, подгоняя слуг, декораторов и осветителей своими острыми кнутами. Отовсюду слышались суетливые голоса, отдающие приказы. В какой-то момент до слуха Элиота донесся крик, то ли зовущий его по имени, то ли просящий о помощи, однако, он не мог и не хотел реагировать на него, отмахнувшись, как от мухи. Какая-то часть его нутра все ещё оставалась в дикой панике перед выступлением, а воздух по-прежнему казался разреженным. Но Элиот все больше погружался будто в плавленое золото. Руки Лео творили чудеса не столько с его телом, сколько с моральным состоянием. Все равно через несколько минут предстояло идти на виселицу позора, так чего теперь было волноваться. Внезапно навалившаяся тяжесть на руки и на ноги уж никак не могла сделать обстановку хуже. Постепенно он понял, что сознание его действительно покидает, и, чтобы не поддаться пассивному режиму, Элиот постарался выпрямиться. С этим движением, руки Лео незаметно переместились а уши, и Элиот понял, как сильно жаждал этого прикосновения в массаже, но не отдавал себе отчет. Волна тепла пробежалась по шее. Она была похожа на только-только разгорающийся огонь, который щелчком обратился в жгущий разряд молнии и застрял где-то наверху, в горле, из-за чего Элиот задохнулся, замирая на месте. В животе сладко защемило и к щекам прилило что-то колючее, пуская по затылку мурашки. Он не открывал глаз, прислушиваясь к новым неясным ощущениям, а когда пальцы друга сомкнулись одновременно на мочках ушей, отодвигая в сторону парадные серьги с бриллиантами, Элиот почувствовал грань дозволенного блаженства, кое уже никак не вписывалось в простое расслабление. Ему чуть не стало дурно, когда он понял, что весь организм напрягся в преддверии скорого оргазма, пришедшего неожиданно, как порыв ветра, хотя ещё пару часов назад, даже самая слащавая и страстная шлюха во всей Риверре не смогла бы добиться от него и капли возбуждения. Элиот распахнул глаза, но был не в силах оттолкнуть пальцы друга, которые продолжали волнообразно сжимать и разжимать тонкую кожу мочек между пальцами. Картина перед взором начала темнеть и вспыхивать пятнами. То, что сейчас происходило с его телом, не поддавалось никакому объяснению, и слова протеста почему-то намеренно не шли на ум и язык. Ответ на вопрос, почему Лео это делает, и почему не делал этого раньше, казался Найтрэю очевидным: потому что, сколько он себя помнил, он не давал касаться своих ушей никому, кроме неосторожного старого цирюльника, который грубыми руками прокалывал ему уши в три года. Тогда, по прихоти одного из средних братьев, ему сделали два прокола, чтобы подарок заграничных партнеров, сделанный в виде миниатюрных редких синих жемчужин на тонкой серебряной серьге, не пропал даром. Даже когда отец об этом узнал, он и слова не сказал, посчитав забаву своих приемных сыновей не стоящей его внимания. И к тому времени, когда Элиот осознал, что сделали с ним братья, половина дворян уже считала его не наследником, а наследницей. И он бы наверняка возненавидел себя, если бы Ванесса однажды не сказала, как красиво и необычно выглядят эти драгоценные камни в сочетании с его собственными глубокими темно-голубыми глазами. Вскоре он перестал стесняться, однако больше ни одна живая душа не тронула его сережек, он предпочитал ухаживать за ними сам, чем отдавать на заботу ювелиру, и когда у него появился Лео, отмахиваться от назойливых услуг даже не пришлось. Мальчик без фамилии обошелся тем, что в день совершеннолетия своего господина сказал: «Никогда не снимай своих сапфировых серег, даже если останешься голым... Ты без них становишься похожим на своих братьев. А с ними – подобен герою своих любимых детских книжек». Хотя их спор тогда переключился вновь на книги, Элиот поневоле начал носить свои сапфиры, по полтора карата каждый, с гордостью, и даже отметил, как много людей, в том числе его мать, вдруг заметили их прелесть и достоинство. А внимание девушек-дворянок всегда было приковано, если не к его персоне, то к «необычным драгоценностям» в его ушах... Элиот открыл глаза и увидел, как расплывается над ним узорчатый потолок зала. Он встретился с темными глазами Лео, совсем не запомнив, когда успел откинуть голову назад. Руки того продолжали осторожно исследовать теперь уже узор раковины ушей. Он что-то спросил с легкой улыбкой, однако Найтрэй не разобрал его слов, оглушенный давно набиравшим ход локомотивом неконтролируемых эмоций. Движение губ Лео сорвало последнюю печать с тяжелой крышки сундука, в котором Элиот на протяжении стольких месяцев запирал свою обиду, страх и вожделение, не давая им мешаться с чувством долга. Ведь в неотделимом сочетании, эти эмоции давали дикую страсть, совсем не дозволительную для будущего главы герцогского рода. Не прерывая зрительного контакта, Найтрэй схватил Лео за руку ниже локтя и резко встал со стула, да так внезапно, что его друг вздрогнул и напрягся в тщетной попытке отпрянуть. Однако, хватка на руке и не думала его отпускать. Лео сперва в недоумении воззрился на сосредоточенное лицо Элиота, потом приглушенно спросил: «Что с тобой?» Но ответа, конечно же, не последовало. Как только Элиот оказался на ногах, и ощущение, приятно щекочущее уши, тут же исчезло, его тело начало неистово требовать компенсации. Прежде чем осознать свои действия, Найтрэй подался вперед, прижимая Лео к плотной стенке из темного бархата, и, со злостью разорвав воротник друга, впился в его горячую шею. Неожиданный контакт с другим телом был похож на насыщение после долгой изнуряющей жажды, но совершенно не таким, каким оно было раньше, с женщинами, и отличалось от долгожданного касания к мочкам ушей. Элиот смотрел на все происходящее будто бы со стороны, чувствуя свой порыв, но не в силах справиться с ним. Теперь даже сцена с роялем существовала для него в каком-то параллельном мире, равно как и вся церемония и люди вместе с братьями и всеми остальными вычурными, избалованными идиотами! Это был обжигающий до боли кипяток, сочащийся по венам; неукротимый поток завладел его душой и требовал больше движения, больше тепла и больше прикосновений. Краем разума Элиот почувствовал испуг человека напротив и легкое, как пух, сопротивление, которое сразу же переломилось под его разгоревшимся напором. Мраморные белые пуговицы от рубашки запрыгали по доскам пола, перчатки, которые Лео незаметно снял перед массажем, упали следом, а дорогие запонки покатились и стукнулись о стену. Упали с жалобным звоном очки, и Лео ахнул от неожиданности, но Элиоту было плевать, даже если они разобьются. Потом они закажут новые. Дышать Найтрэй не успевал, как и думать, сминая рукава ненавистного парадного фрака, болтающегося на плечах друга, словно чуть большая по размеру ночная рубашка. Он не мог открыть глаз, ослепленный диким порывом, и даже если бы он попытался заглянуть в лицо своему подопечному, то не увидел бы практически ничего, ибо в углу портьеры, которую они бессовестно смяли, было очень темно. И все же, глаза тут были не нужны, Элиот видел руками: под своими пальцами он чувствовал изогнутую юношескую талию и жар кожи, чувствовал каждое ребро и позвонок, которые были крепкими и упругими, как пружина. Нежная тонкая кожа вокруг соска казалась сладковатой на вкус, она будто была создана для шершавой и мягкой поверхности языка. Ключицы заменяли желоб, который так и хотелось заполнить струящимся дыханием. Грудная клетка расширялась и спадала в его руках с шумом, напоминающим прибой. Элиот слышал, как чужое сердце отвечает на его страсть тревожным, беспорядочным, буйным стуком. Постепенно на фоне вспышки триумфа, где-то глубоко в душе начал всплывать совестливый протест. А что, если он делает что-то не так? Ведь он никогда раньше не был инициатором интимных игр, имея слишком высокие запросы, чтобы довольствоваться кем угодно. И сейчас ирония была в том, что Найтрэй впервые был готов распрощаться с накопленной страстью без воздействия на собственную плоть, а просто от одного поцелуя. Было ли дело именно в человеке, стоящим перед ним, или в сложившихся обстоятельствах, он не знал, но за это самое чувство глубокого удовлетворения Элиот готов был продать душу Воле Бездны. Теперь нужно было только на секунду отстраниться. Отстраниться и посмотреть в глаза. Однако толикой разума он боялся, что увидит там вовсе не удовлетворение, и в конце концов он побоялся бы вообще смотреть в глаза тому, на которого так внезапно набросился. Как он сможет ему это объяснить? Он и сам не подозревал, как давно хотел это сделать, но не давал себе даже права подумать. Ведь зачем, если у него есть множество вариантов удовлетворения своей потребности, а больше пяти сотен барышень в Риверре готовы были лишиться приданного ради ночи с юным наследником дома Найэтрэй? Послеобеденные занятия фехтованием часто изнуряли его до полусмерти, но этого было недостаточно для эмоциональной разрядки. К тому же, другого такого друга у него не было в целом мире, чтобы так легко брать и вторгаться в его личное пространство…. И все же, ответить на вопрос «почему», Элиот был не в силах. Самый главный вопрос жизни сводится к тому, зачем мы сопротивляемся собственным желаниям. Так говорил ему Лео. Лео, который всегда был прав. Наконец, Элиот сумел оторваться от искусанных губ и, отстранившись, заглянул в такое знакомое, но теперь такое изменившееся лицо. Однако вместо тёмных глаз, вспотевшего лба и приоткрытого рта с раскрасневшимися устами, Элиот увидел совершенно спокойное и каменное лицо своего брата Ангуса. - Элли-Элли, - усмешка растянула бледные обрамленные черными волосами щеки, и Элиот едва не закричал от ужаса, - Не думал, что ты такое животное. Найтрэй шагнул назад, краем глаза успевая заметить испещренное красноватыми пятнами плечо, шею и грудь стоящего перед ним чудовища. Помятый черный фрак, распахнутый до самого пояса, открывал плечи и два бугорка тазовых костей, черные бриджи вообще отсутствовали, демонстрируя белые тонкие ноги до лодыжек, на которые балластом налипли смятые бежевые чулки. Неужели все это сделал он? Он, а не кто-либо ещё! Словно так долго запертая от самого себя дверь была не просто распахнута, но вылетела из петель. Делая неконтролируемые шаги назад, Элиот внезапно оступился и полетел на пол. Однако, готовый встретить со всего маху лбом твердую поверхность досок, он вздрогнул всем телом, внезапно оказавшись на том же самом стуле, на который Лео усадил его ещё в самом начале. Вернулись звуки суетящихся за кулисами слуг, носильщиков и помощников декораторов, а, судя по гулу в зале, гости уже успели рассесться по своим местам и с нетерпением ждали начала вступительной церемонии. Элиот перевел дыхание, почувствовав, как руки Лео, только что мягко массировавшие плечи, отдернулись, и затем он осторожно спросил: - Что с тобой? Эхо голоса отразилось от стен и показалось фантомом из сна. Элиот почувствовал, как от лица отлила кровь, а внизу живота что-то зашевелилось при воспоминании о том, как он срывал со своего слуги парадную ленту и разрывал рубашку. Найтрэй задержал дыхание, однако в носу все равно стоял запах тела, который он прекрасно ощущал чуть раньше. Сам факт этого запаха, кажущегося несколько секунд назад абсолютно реальным, заставил Найтрэя в ужасе поднести руку к лицу. - Неужели задремал? – игривый голос Лео выбросил его обратно в реальность. - Я... Нет, я... – Элиоту показалось, словно Лео прочитал его мысли, или привычка возражать ему уже была непроизвольна: - Не смей трогать мои уши! – развернувшись на сиденье, он строго глянул на своего слугу, но взгляд получился испуганным. А когда Элиот понял, что именно ему мешало внизу живота, то готов был провалиться сквозь землю. - Я и не собирался трогать твои уши, я массировал только твой затылок. Что с тобой стряслось? – недоумевая, Лео обошел стул, и присел перед другом на колени, чтобы заглянуть в его побледневшее в миг лицо. Понимая, что убегать некуда, Элиот быстро положил ногу на ногу, но Лео хватило одной секунды, чтобы понять, что именно его друг пытается спрятать. Хотя, теоретически, он ожидал от своего господина абсолютно чего угодно, тем не менее увидеть выпирающий вдоль туго натянутой бархатной штанины четко очерченный набухший стержень члена оказалось небольшим шоком. Точнее, весьма большим шоком. Лео знал, как его друг реагирует на тему интима, поэтому они никогда не разговаривали о его личной жизни, а если и начинали – заканчивалось оно все теми же философскими спорами об истинности бытия... И сейчас он был постыдно рад, что таки эта тема застала Элиота врасплох, но с другой стороны, он не имел понятия, что нужно говорить в такой ситуации. А ещё чувствовал дурацкое смущение от того, что кажется, был виноват в нынешнем неудобстве своего господина. - Может быть тебе помочь? – осторожно сказал он, кивком указав на причинное место. По серьёзному взгляду друга, Элиот понял, что тот действительно не шутит. - Бога ради, не трогай меня! – рявкнул он вместо ответа, резко вскочив со стула - так, что тот громыхнул по полу. Какую, черт подери, помощь Лео ему сейчас мог предлагать? Найтрэй отвернулся от друга, запустив руки в волосы, чувствуя, как лицо горит до самых ушей. Так он никогда раньше не краснел – даже в тот момент, когда ему в тринадцать лет сделала комплимент та самая госпожа Рейнсворт. - Прости, - пожав плечами, выдохнул Лео. - За что? – процедил Элиот, зажмурившись. - За то, что заставил тебя чувствовать себя глупо, - ответил мальчик без фамилии, и убил этой фразой двух зайцев. Элиот перевел дыхание, стиснув кулаки на прядях короткой челки, - Ведь нам скоро выходить, а ты в таком состоянии на сцене опозоришься быстрее, чем дойдешь до пианино. - И без тебя знаю! – раздраженно отозвался Элиот, пресекая все попытки Лео подойти к нему, - Дай мне минуту... – добавил он, поправляя собравшийся на груди фрак, чувствуя ладонью, как податливо двигаются ребра след за тяжелыми ударами сердца. Да, успокоение требовалось не единственной части его тела. Лео вышел из-под портьеры и остался покорно ожидать снаружи. Он не мог назвать Элиота скромным, однако если что-то касалось его тела, то он становился непредсказуем. И Лео, не смотря на то, что частенько одевал его с нагого состояния, поддерживал нейтралитет. «Да, я не животное» - повторял про себя в эту секунду Элиот, закрыв глаза и сосредоточившись на дыхании. «Я не животное!» Воспоминание дикого кошмара начало притупляться, окончательно закрепившись в памяти, как идиотский сон, но несколько отрывочных сцен, а в особенности то, как незаметно реальность перетекла в сновидение, уцепились за разум будто крючком изнутри и не давали уняться тревоге. Наконец, когда возбуждение волшебным образом спало, Элиот поправил парадные бриджи. Он развернулся и только в эту секунду понял, что не может смотреть Лео прямо в глаза, однако, для выхода на сцену этого и не требовалось. Честно говоря, после столь неудобного момента он почувствовал себя другим человеком, ведь за считанные минуты до своего выхода он показал сам себе колоссальную выдержку, сумев сосредоточиться на нужных мыслях, чего раньше не получалось, даже если сильно хотел. А ведь тот человек, каким он был во сне, скорее всего не стал бы медлить и просто воспользовался бы ситуацией. И все же Элиот чувствовал себя теперь намного спокойнее, если не считать затравленного самолюбия, которое пошатнулось при виде лица Ангуса во сне. Но времени для сомнений не оставалось, так как важнее было сыграть сонату без запинок. - Ну что, готов? – этот вопрос, который звучал всего мгновения назад, вызывал у Найтрэя теперь уже кардинально новые ощущения. Развернувшись к Лео, он заметил, что тот не стремится стыдливо отводить глаза, что все было, как раньше, и что никто не собирался обвинять его в том, что он мог сделать или не сделать со своим другом. - Да, - бросил он, выходя из-за ответвления портьер навстречу ярким огням. Все тревоги остались за кулисами, а когда раздались первые аплодисменты, на его лице была лишь триумфальная обаятельная улыбка. ___________________ Не переживайте и не удивляйтесь "браку" в доме Версаллес, ибо по моей задумке, там было все не так "гетеросексуально", как кажется.