Однажды

Однажды, в студеную зимнюю пору, Сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу, поднимается медленно в гору Вскормленный в неволе орел молодой. (с)

Было холодно, и это казалось плохим знаком. Возможно, Рудольфа лихорадило, сейчас он не мог определить, на что именно реагирует его тело, на низкую температуру или на общее поганое состояние. Рассудок оставался отвратительно ясным, а вот остальной организм окончательно сдался и теперь путался в ощущениях. Прошло больше двух недель с тех пор, как вместо водителя, который отвозил его каждый вечер домой к Франку, на пороге кабинета появился один из уже знакомых громил. В первый момент Рудольф замер, решив, что сейчас его снова накажут за безделье и непослушание, судорожно пытаясь решить, сразу ли ему начать скулить и просить прощения, или же еще немножко поиграть в героя, но ничего такого не произошло. Альфа просто вежливо попросил идти за ним, если он уже закончил работу. Идти не хотелось нисколько, но и спорить казалось совершенно бесполезным. Было очевидно, что его никто ни о чем не спрашивал. При всей мягкости формулировки, это был приказ. По дороге он успел напридумывать себе самых отборных ужасов, пока шел, глядя в спину своего проводника, но снова не угадал. Они просто поднялись на этаж выше, еще немного прошли опустевшими к концу рабочего дня коридорами, и вошли в просторный, вдвое больше отведенного ему, кабинет. Охранник, или кто он там, не останавливаясь, прошел к дальней от входа стене, открыл перед Рудольфом внутреннюю дверь, все так же молча приказывая войти. Дверь захлопнулась, оставляя его в темноте и одиночестве, послышался только щелчок замка и удаляющиеся шаги, а затем все стихло. Рудольф в недоумении постоял пару секунд, ожидая, что из тьмы выберется неведомый монстр, или, на худой конец, хоть голос кто подаст. Когда глаза привыкли к темноте, удалось разглядеть небольшую комнату, полупустую, только диван, маленький столик, да пара стульев в углу, и еще одна, вроде бы, дверь. В тусклом свете, падающем из-за жалюзи, невозможно было разглядеть четче, и Рудольф бездумно зашарил рукой по стене справа от входа в поисках выключателя. Таковой быстро нашелся, и под потолком неярко вспыхнула лампа, наполнив комнату мягким желтоватым светом. Однако ничего нового так и не обнаружилось. По всей видимости, хозяин кабинета за стеной использовал это место для отдыха или для каких-нибудь очень частных встреч. За дверью оказался санузел с небольшой душевой кабиной. Все казенно-безличное, но выглядевшее вполне пристойно. На мрачное узилище не походило совершенно. Рудольф уселся на диван в полном недоумении и принялся ждать развития событий. Стейн пришел, наверное, через пару часов. Вошел, видимо сразу с улицы, в расстегнутом пальто, не задерживаясь, чтобы раздеться. По всей видимости, на долгую беседу он настроен не был, однако, в комнату прошел, уселся на диван совсем рядом с рабом, откинулся на спинку, прикрыл на мгновение глаза. Судя по запаху, он был изрядно пьян, и, как следствие, настроен философски. - Знаете, господин Эйзер, сто лет здесь не был, - на Рудольфа Конрад не смотрел, водил расфокусированным взглядом по стенам и потолку, - а когда-то ведь практически жил тут. Первый офис мой был. Сначала этот кабинет. Мы там вшестером помещались. Потом этаж, потом все здание. Теперь-то, конечно, смешно. А тогда мы с супругой пахали тут как проклятые, домой только спать уходили и то не каждый день. Вот и Франка на этом самом диване зачали. Он мечтательно провел рукой по потертому кожзаменителю, удивляя Рудольфа внезапной сентиментальностью. Это надо же, за столько лет не поменять мебель. Ведь совсем дешевка, даже у самого Франка мебель была дороже, не вяжется это с классической роскошью, и эдаким самовлюбленным шиком, присущим всему, чего касался альфа. - Может, и ты кого-нибудь зачнешь. Скоро течка? Я тебе отличного самца подберу. У меня, вообще-то, все парни как на подбор, здоровые и крепкие, но для тебя выберу лучшего. А может, пусть судьба выбирает? Как думаешь, после того, как тебя тут поимеют все желающие, а самый удачливый еще и обрюхатит, мой сын сохранит свое трепетное отношение к тебе? От такой перспективы в животе закрутило, горло перехватило, замутило, и Рудольф усилием воли заставил себя дышать глубоко и спокойно. Угроза была слишком реальна, чтобы позволить себе впасть в панику. - Молчишь? Ну и правильно. Что тут думать? Плюнет и уйдет. Он у меня мальчик не брезгливый, но не до такой же степени. Да ты не волнуйся, у меня тут ребята хорошие. Если кто в щенке твоем родную кровь признает, так выкупит его, воспитает как человека. Может, даже видеться с ним разрешит. Конрад говорил тихо и неспешно, с самой светской интонацией, будто погоду обсуждал, а Рудольф уже готов был взвыть и забиться под этот злосчастный диван. Вот только отчего-то не вылось. Бежать было некуда и неоткуда ждать помощи, а драться не хватало сил. Он просто сидел и слушал, прикидывал про себя, когда у хозяина кончится терпение, и он воплотит свою угрозу в жизнь. До течки оставалось несколько месяцев, но будет ли он столько ждать? Чтобы убедиться в упертости омеги, не внявшего прошлой «воспитательной беседе», у него ушло три дня. А сколько уйдет, чтобы разозлиться до такой степени? Три дня Рудольф бездельничал в офисе и ждал наказания. И вот, кажется, дождался. - В общем, завтра я получу все, что там было в твоем блокноте. Или мне все-таки придется расстроить Франка, как я ни пытался этого избежать. А послезавтра ты начнешь думать дальше. Тебе ясно? Рудольф пропустил тот момент, когда от пьяной расслабленности Конрад перешел к хмельной же ярости, но оказался рядом он совершенно внезапно. Придвинулся, заглянул прямо в глаза, даже взгляд стал осмысленный, ясный, и будто арктическим льдом повеяло от этого взгляда. От его близости, запахов алкоголя и природного альфьего, замутило еще сильнее, омегу передернуло от отвращения, но он не позволил себе отстраниться. Почувствовал, как дрожат его руки, сцепил пальцы в замок, но взгляда не отвел, хоть и постарался смотреть, но не видеть. Попытался представить на месте разъяренного альфы что-нибудь безопасное, малодушно сбегая от страшной реальности. Выходило слабо, все равно было страшно и противно, но лицо сохранить, казалось, помогло. В их первую встречу в этом здании Рудольф был напуган, но сейчас перед ним был не просто могущественный альфа, а возможный виновник аварии, в которой чуть не погиб его сын. «Только господин Стейн. Все это вокруг него происходит». Так сказал следователь, и сейчас Рудольф на все сто был уверен в его правоте. Он не знал, как назвать испытываемое им в этот момент чувство. Ярость? Вину? Жажду крови? Все это будто спрессовалось, смерзлось внутри мерзким комом, не давало вздохнуть. А впрочем, задерживаться Конрад не стал. Поднялся и, не прощаясь, вполне твердой походкой вышел в дверь, не забыв закрыть ее на ключ. Конечно, если бы и забыл, далеко убежать все равно бы не удалось, хозяин всегда может отследить свою собственность, так что жест был скорее показательным, чем действительно необходимым. Следующие дни были, пожалуй, самыми странными в его жизни. Весь день он как будто работал. Здоровался с коллегами, пил кофе и угощался бутербродами, принесенными не в меру дружелюбным и совсем юным омегой из соседнего отдела. Обсуждал последние новости и даже сочувствовал семейным проблемам своего благодетеля. Никак иначе внезапного кормильца он назвать не мог, ведь своих денег у него не было, а рацион строгий хозяин урезал до минимума, не то демонстрируя свое недовольство, не то в качестве предостережения от необдуманных действий. Или бездействия. Кроме неизбывного чувства голода, все было совсем обычно. Рудольф неспешно работал, по памяти воспроизводя все, чего успел добиться на прежнем месте работы, не торопясь задумываться о чем-то новом. Чтобы не слишком злить Стейна, пока хватало и этого. Оставалась надежда, что Марк успел хоть что-нибудь разобрать в том самом злополучном блокноте. Да и сам он идиотом не был, мог до чего-то и в одиночку додуматься, и Рудольф искренне на это надеялся. А впрочем, слишком расслабляться ему не давали. В тот же вечер, когда Конрад не получил сообщения о каких-либо существенных результатах, вся нормальность закончилась. Уже знакомые альфы отвели его в комнату за кабинетом Стейна, теперь уже обжитую заботами Франка. На следующий же день после того, как Рудольф вынужденно переселился в офис, ему передали сумку, собранную юным хозяином. Пара одеял, домашняя одежда и белье, брюки на смену, несколько рубашек и носки, в одном из которых обнаружился обрывок салфетки с коротким сообщением: «Держись, я что-нибудь придумаю». Рудольф даже слегка умилился такой заботе, хотя сейчас куда больше обрадовался бы шоколадке. Или хоть яблочку. Били альфы аккуратно и точно. Так, чтобы не нанести серьезных повреждений, но сделать как можно больнее. Сопротивляться не удавалось, хотя он и пытался. Вырваться, закрыться, хоть как-то защитить самые чувствительные места, но все было напрасно. Уже через минуту разум отказался принимать участие в происходящем, угас, и остались только боль и ужас. Все, на что хватало самоконтроля, это не начать униженно скулить и вымаливать прощения, обещать сделать что угодно, лишь бы только они прекратили. Рудольф и скулил и просил, но все про себя, не выпуская слова наружу. До звона напряженные нервы реагировали все острее, а присутствие альф призывало уступить, покориться, как то было задумано самой природой. Они подавляли одним своим видом, запахом, приказным тоном, низкими, холодными голосами, отдающимися вибрацией в костях черепа. Болью, которую они так легко причиняли. Но что-то внутри восстало против их власти. Заставляло сопротивляться до последнего. Он разгадал эту загадку позже, когда пытался отдышаться, скорчившись на многократно проклятом диване. Разгадал и горько усмехнулся, криво и недоверчиво. Чужие альфы, они больше не имели над ним власти. Пусть Франк не поставил на его теле метку, которая запустила бы гормональную перестройку, сделала бы его нечувствительным к другим запахам. Но он каким-то образом умудрился прочно прописаться в омежьем сознании. Рудольф еще помнил, как это было в прошлый раз, и ошибиться было совершенно нереально. Такое ни с чем не перепутаешь. Он не знал, радоваться ли, что пусть и таким экзотическим образом, Франк помогает не сдаваться, или же злиться, что к фактической несвободе прибавилась еще и эмоциональная зависимость. Он чувствовал себя совсем беспомощным и слабым, сил не было даже на то, чтобы улечься поудобнее. Так и заснул поверх одеяла, упираясь затылком в подлокотник. И утром он еле-еле поднялся с постели, а затем почти до обеда дремал в своем кресле, стараясь не делать резких движений. Другие сотрудники, очевидно не поставленные в известность о его статусе и положении, беспокоились, пытались расспросить о синяках и вообще самочувствии, но, получив несколько односложных и крайне расплывчатых ответов, видимо решили, что Рудольфу просто сильно не повезло с личной жизнью. И их сочувственно-брезгливые взгляды так же порядком раздражали. Хорошо хоть брошюрок о социальных центрах для жертв семейного насилия никто под дверь не подбросил! К счастью, еще вчера он начал вычерчивать очередную схему, и оставалось совсем немного доработать ее, чтобы было, что показать начальству. И он просто продолжил работать. Привычный мир успокаивал и защищал одновременно, делал разум ясным. Да и боль будто прогнала страх, разозлила еще сильнее. Рудольф даже начал отдаленные планы мести строить. На будущее, когда Конрад поверит в его покорность и где-нибудь ошибется. Впрочем, спасало это далеко не всегда. Руководитель проекта нервничал и торопился, а Рудольф оказался слишком уж удобным объектом, чтобы свалить на него все неудачи. Кажется, это был тринадцатый день очередной «новой жизни». Накануне вечером «хорошие ребята» были весьма усердны. Очевидно, Рудольф все-таки потерял сознание, потому что совершенно не помнил, как все закончилось. Просто очнулся лежащим в одежде, с уже привычно гудящей головой, затекшим и побитым телом и привкусом крови во рту. Очнулся сам, а не по требованию присматривающего за ним альфы. В комнате было светло от слишком яркого, явно полуденного солнца. Все еще не удивляясь внезапному выходному, он машинально добрел до душа, сбросил безвозвратно загубленную одежду и некоторое время размышлял, что же ему с ней делать. Единственный пиджак был измят и на нем виднелись пятна крови. Должно быть, пошла носом, никаких подходящих повреждений Рудольф на себе так и не обнаружил. Брюки так же восстановлению своими силами, без прачечной или хотя бы утюга, не подлежали. Но они были хотя бы не единственными. Он все рассматривал кучу тряпок, старательно отсекая остальные мысли, как будто ничего больше не существовало. И в самом деле, что может быть сейчас важнее? Сил едва хватило, чтобы самостоятельно вымыться и вернуться в постель, где он продремал практически до вечера. Никто его так и не побеспокоил. И не побеспокоился о нем. Разбудили голоса, раздававшиеся из-за двери. Рудольф, может, и не обратил бы внимания, просто проигнорировал бы приглушенные звуки, но почудился ему возмущенный, яростный голос Франка. Слов было не разобрать, видимо, кричали не в кабинете за стеной, а в коридоре, недалеко от приоткрытой двери, но и без того было ясно, что ничего умнее лобовой атаки Франк не придумал, и сейчас, должно быть, просто отчаялся и пришел поскандалить. А может, и раньше приходил, только Рудольф тогда был на своем рабочем месте и не слышал. Странно, но отвечал ему не Стейн. Голос был куда тише и спокойней, и совершенно точно, он принадлежал женщине. Сквозь звон в ушах Рудольф вяло заинтересовался происходящим. В самом деле, почему он все еще здесь? Неужели, все-таки доигрался, и Конрад отчаялся получить от раба хоть какую-то пользу? И что же теперь будет? Судя по всему, влюбленному мальчику его возвращать никто не собирается, но что же тогда? Про него просто забудут и оставят умирать от голода? Или, лучше бы уж забыли? Мысли медленно катались в больной голове, вяло переваливаясь от черной меланхолии к нервному веселью. В сознании Рудольфа рисовались фантастические картины, одна другой нелепее. То представлялся его мумифицированный труп, который лет через пятьдесят найдут какие-нибудь уборщики, то феерическая оргия и целый выводок разномастных детишек, которых он будет вынужден родить своим гипотетическим насильникам. А потом он вспоминал прошлый вечер, и понимал, что бред бредом, но многое из его видений вполне может оказаться реальностью. Голос Франка затих, отдаляясь, и стало совсем горько. И не сказать, чтобы Рудольф так уж надеялся на чудесное спасение, но отчего-то стало вдруг обидно. И вот теперь просто лежал, глядя, как темнеет за окном, дрожал от неопознанного озноба, и ждал развития событий. Все это казалось глупым, почти безумным, нереальным каким-то. Все не удавалось понять, поймать тот момент, когда вдруг сломалась его такая спокойная и даже скучная жизнь. Рудольф не стремился к изменениям, не мечтал о приключениях, даже в отпуск предпочитал летать в одно и то же место, чем неизменно расстраивал жизнерадостного и любопытного Пауля. Тому хотелось увидеть весь мир, и, желательно, сразу. Он изобретал сложные маршруты, с ежедневными переездами с места на место, с десятком экскурсий на неделю отпуска. Дважды Рудольф шел на поводу у сына, давно, когда еще Пауль учился в школе, и оба раза возвращался из таких путешествий вымотанным, будто прошел весь маршрут пешком с вязанкой дров на плечах. Но Пауль был счастлив. А уж как он был счастлив в прошлом году, когда поехал в отпуск без зануды-отца, вдвоем со своим женихом! А сейчас вот приходилось радоваться, что смог самостоятельно пройтись по коридору больницы, от палаты до процедурной. Но ведь смог! И радовался. У Рудольфа сердце останавливалось в груди, от жалости, бессилия и невозможности помочь, а Пауль улыбался беззаботно и счастливо, и еще больнее делалось от этой улыбки. Взрослый сильный мальчик, настоящий альфа, он рад был видеть отца, и, конечно, не пытался обвинять его в чем-то, требовать поддержки и заботы, но ведь Рудольф от этого не переставал быть родителем. Хотелось быть рядом каждую минуту, хоть за руку подержать, раз уж больше помочь нечем. И плевать, что ничего страшнее Пауля на больничной койке он в жизни не видел. Главное - жив. И есть надежда. А вот повезло увидеться с сыном лишь однажды. Это Франк легко отпустил его к сыну, и даже так трогательно смутился, расстроился, что сам не додумался предложить. А потом, в обед, долго и сочувственно выслушивал сбивчивый рассказ расчувствовавшегося омеги, спрашивал, что доктора говорят, какие прогнозы. Утешать пытался. И Рудольф будто оттаял тогда, позволил себе поделиться бедами, и даже благодарен был за такое внезапно необходимое сочувствие. А вот Конрада такие мелочи, естественно, не интересовали. Он не предлагал даже позвонить в больницу, а просить самому было бы глупо. Рудольф вообще ни о чем не собирался просить своего хозяина. В комнате было совсем темно, поэтому яркий свет, вспыхнувший сразу вслед за звуком открывающейся двери, на мгновение ослепил. А когда Рудольфу удалось кое-как проморгаться, его уже вздернули на ноги, и он, как был, в одном белье, дезориентированный, едва стоящий на ногах, предстал перед вошедшим. Вошедшей, как выяснилось, когда удалось, наконец, сфокусировать взгляд. Ингрид Вильдфойер, собственной сиятельной персоной. Верная спутница, супруга и деловой партнер Конрада Стейна в одном лице. Хозяйка. Глаза ее буквально метали молнии. Рудольф не понимал, чем мог так разозлить ее, ведь до сих пор они даже лично знакомы не были. Неужели, так расстроилась из-за его маленького саботажа? Но ведь даже Конрад вел себя куда сдержанней, так откуда такая буря? - Тебе стоило послушать моего мужа, - от ее тона, безупречного, ледяного, стало вдруг ясно, что вот теперь-то точно игры кончились, - он рассчитывал на тебя. Заботился о тебе, хотя я понятия не имею, для чего ему это потребовалось. А ты? Что ты такое успел наплести Франку?! Рудольф понятия не имел, о чем она говорит, какие его слова могли бы спровоцировать такую ярость? Да он и не говорил толком, пока жил у Франка, больше слушал. А сам Франк рассказывал в основном о службе, о технических новинках, робота своего саперного хвалил как родного. Даже подумалось, что, возможно, Рудольф что-нибудь сказал именно о нем. Не подумав, посоветовал какое-нибудь улучшение, оказавшееся неудачным, но такая гипотеза была попросту абсурдной. Пострадай Франк по его вине, Ингрид, конечно, все так же ярилась бы, но пребывала бы в горе. А тут ничего подобного заметно не было. Только злость и мимолетное презрение, почти обезличенное, как к таракану, заползшему на носок ее туфли. Да и где, в таком случае, Конрад? Он бы первый сюда примчался! Но ведь больше они с Франком ничего важного и не обсуждали. Кажется. Трое незнакомых альф, минутой раньше поставивших его на ноги, теперь стояли за спиной хозяйки и странно ухмылялись. И непонятно было, от чего делалось страшнее, от пышущей гневом госпожи Вильдфойер, или от их откровенно похабных улыбок. Они явно понимали больше, чем Рудольф. - Конрад обещал показать тебе, где место омеги? – Ингрид стиснула в руках тонкие перчатки, будто мечтая собственноручно придушить непонятно чем заслужившего такую ненависть раба. – Ну, так я это обеспечу. После этих слов она просто развернулась на высоких каблуках, легкая и стремительная, и не скажешь, что сыну скоро двадцать пять исполнится, и вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Последняя связная мысль была отчего-то именно про эту дверь. Насколько хорошо она пропускает звуки? Вдруг кто-то услышит. Рудольф не знал, кто еще может находиться ночью в офисе, но все те несколько секунд, что альфы неспешно подходили, а сам он отступал, до тех пор, пока не прижался спиной к окну, в сознании билась, стучала всего одна мысль. «Только бы никто не услышал. Слухи пойдут. И так уже развлек всех сотрудников своей побитой мордой. Только бы не услышали». Оказалось, что диван еще и раскладывается. Пока двое из пришедших без лишних слов отрывали его от окна и несли-подталкивали, третий быстро потянул за сидение, обосновываясь явно надолго. Ноги подкашивались, Рудольф падал, выскальзывал из сильных рук, упирался спиной куда-то альфам в колени, но его вздергивали на ноги, подбрасывали, будто не замечая сопротивления. Да и сам он уже не понимал, его трепыхания - это попытка спастись, или же тело окончательно потеряло контроль от страха, обмякло, став вдруг тяжелым и рыхлым, будто в надежде, что хищники сочтут его мертвым и бросят. Реальность доходила до него какими-то урывками, прорывалась сквозь звон в ушах веселыми, добродушными смешками насильников, бессистемными и неясными картинами. Взгляд фокусировался то на трещине в потолке, едва заметной, но хорошо изученной за сегодняшний день, то на приоткрытой двери в душевую, то на лицах, почему-то не целиком, а частями, глаза, скулы, подбородки. Все мельтешило вокруг, и от этого рваного, но безостановочного движения, его мутило, подступал к горлу мерзкий ком. Рудольф старался дышать сквозь него, терпел, пока его раскладывали, прижимали к дивану, ощупывали и тискали. Где-то внутри, из самой глубины подсознания черной кляксой всплывала злорадная горечь. Так и должно было быть, сейчас он это понимал. Так должно было случиться сразу, еще тогда, после аукциона, когда деньги поменяли хозяина, когда он фактически превратился в вещь. Франк, смешной наивный мальчик, будто остановил это, поделился своей бесшабашной верой в людей, в, прости Господи, любовь, и в него самого, Рудольфа тоже. Превратил банальный, в общем-то, секс господина и раба почти в романтическое свидание. Но чудес на свете все-таки не бывает, и сейчас, вот буквально в следующую секунду, все вернется на свои места. Он все еще сопротивлялся, молча отталкивал от себя чужие руки, брыкался и выворачивался, но эффекта не было никакого. Каждый из альф даже в одиночку был куда сильнее Рудольфа, что уж говорить о троих сразу. Душный запах их возбуждения, казалось, заполнил всю комнату, проникал в легкие, заставлял придушенно хрипеть сквозь сжатые зубы. Омега дернулся из последних сил, почувствовав влажное, скользкое прикосновение между ягодиц, рванулся, все еще не собираясь легко сдаваться. Его прижали, придавили всем весом, казалось, сминая ребра, когда один из незнакомцев уселся ему на грудь, прижимая своими коленями его руки, полностью лишая возможности двигаться. Колени Рудольфа были уже бесстыдно раздвинуты, он не видел, кто именно и как удерживал их в таком положении, но разницы уже не было никакой. Ощущение было такое, будто его в бетон закатали, не вырваться, даже не шелохнуться толком. А в следующее мгновение все вдруг закончилось. Комната наполнилась людьми в черной форме, подручные Ингрид Вильдфойер уткнулись лицами в пол, послушно выполняя чей-то громогласный приказ, а сам Рудольф оказался завернут в одеяло и захвачен в знакомые медвежьи объятия. Осознание догнало не сразу, и с секунду он все еще сопротивлялся, бестолково отталкивал Франка, а потом все-таки узнал его, замер, выдохнул облегченно, почти счастливо, и порадовал собравшихся совершенно непечатной тирадой. Оказывается, зря он грешил на чудеса. Иногда они все-таки случаются.