Однажды

В нашем саде в самом заде Вся трава помятая, То не ветер, то не буря, То любовь проклятая! (с)

К делу защиты его драгоценной персоны стражи подошли со всей серьезностью. Это удивляло, учитывая совсем небольшую его ценность для следствия. Лично ему Конрад никогда не угрожал, громких признаний не делал, и Рудольф ожидал, что охранять его будут лишь формально, но оказалось, что стражи ничего не делают наполовину. Его поселили в маленьком, но вполне комфортном, несмотря на высокие заборы, зарешеченные окна и неусыпную охрану, домике, в небольшом городке километрах в ста от прежнего места жительства, вместе с двумя товарищами по несчастью. Оба жильца были бетами, причастными к каким-то малопонятным, но незаконным бухгалтерским схемам, в своих делах тоже фигурировали как свидетели и планировали с легким сердцем сдать своих боссов-подельников. Компанией они были спокойной, но скучной, и через два месяца отчаянного ничегонеделания Рудольф был готов пробить лбом кирпичную стену, а потом самолично заделывать дыру, лишь бы хоть чем-то заняться. Уве позаботился, чтобы ценная улика не рехнулась со скуки, привез ему ноутбук и исправно передавал фильмы и новые игры, но делу это помогало не слишком. Мозг требовал хоть какой-то нагрузки, а руки – дела. А вот делать-то было и нечего. Привычных программ в стандартном ноутбуке установлено, конечно же, не было, а в сеть его не пускали из соображений безопасности. Соображения эти были Рудольфу не ясны, но спорить с профессионалами было бы глупо, да и бесполезно, так что пришлось смириться и с успехом разыгрывать образцово-показательный объект охраны. Рудольф даже вспомнил юность и художественную школу, выпросил у своих молчаливых стражей пачку бумаги, и попытался изобразить портрет своего бравого спасителя, но смотревший с листа Уве вид имел настолько суровый, что самому горе-художнику сделалось не по себе. Больше с изобразительным искусством он экспериментировать не решился, и оставшуюся бумагу потихоньку тратил на более привычные задачи, со скуки попытавшись усовершенствовать и без того вполне совершенную тележку из тех, которые стюардессы обычно используют для транспортировки еды и напитков. Тоже ведь деталь самолета, если особенно не придираться к формулировкам. Сам Барникель, приехав в очередной раз со своими бесконечными вопросами, его старания одобрил. Тележку похвалил и даже попросил подарить ему один из чертежей, пообещав вставить его в рамку и повесить у себя в кабинете для создания уюта, как его представлял себе бета. Вдохновленный такой похвалой Рудольф в порыве чувств даже показал ему спрятанный от греха подальше портрет великодушного следователя и предложил повесить и его, для устрашения преступных элементов, но Уве только вздохнул и посетовал на суровые инструкции, запрещавшие подобную жестокость на допросах. Вообще общаться с ним было легко и на удивление приятно. Скупой на эмоции бета не имел склонности лезть в душу, ограничиваясь только относящимися к делу фактами биографии, зато обладал живым умом и весьма саркастичной манерой говорить, что в сумме давало прямо-таки бесценного собеседника. Рудольф всегда искренне радовался его редким визитам едва ли не больше, чем приносимым им новостям. Пауль активно выздоравливал и, кажется, снова начал готовиться к свадьбе под бдительным присмотром родителей жениха. Франк честно и с упоением мучился совестью, переживая и за возлюбленного, и за отца. В процессе душевных терзаний он умудрился так погрузиться в работу и так рьяно стремился спасать всех подряд, что начальство уже и не знало, куда девать его совершенно неуместный в таком-то деле энтузиазм. Пока же ему на всякий случай выдали какую-то награду, Рудольф в подобном не разбирался, и даже повысили в звании, надеясь, что дополнительная ответственность вернет страдальцу былое хладнокровие. В суховатом пересказе Уве внешний мир представлялся далеким и логичным, даже тревога за будущее сына, свое собственное, да и бестолкового хозяина тоже, отступала, чтобы вернуться ближе к ночи, угрызая сотней разнокалиберных версий, правдоподобных и не слишком. Барникель говорил, что если вину Конрада докажут, то, вероятнее всего, вся собственность преступника, включая самого Рудольфа, будет конфискована государством и распродана с аукциона. Начинать эту историю заново не хотелось совершенно, но альтернатива радовала еще меньше. Если не конфискация, то разъяренная фурия Ингрид, которую Стейн без сомнения назначит управляющей своим имуществом, убивать его будет медленно и со вкусом. И что пугало больше, неизвестность или верная смерть, Рудольф так и не определился. Скорее всего, идея не пить выданную доктором таблетку, подавляющую симптомы предстоящей вот-вот течки, пришла в его голову от этого застоявшегося коктейля из безделья и нерадостных мыслей. К тому же, Уве внезапно оказался господином весьма понимающим, и согласился на небольшое нарушение служебных инструкций. В конце концов, Франк тоже был стражем, а значит, кайзер доверял и ему тоже, и сомневаться в решении монарха было бы скорее опасным инакомыслием, чем здравым смыслом. Так, по крайней мере, он объяснил свое решение сдержанно улыбающимся альфам из охраны, приказывая в нужный момент пропустить на охраняемую территорию коллегу из соседнего ведомства. Рудольфу и самому было смешно, а еще стыдно, но очень хотелось. Гормоны играли, а влюбленный мальчик показался вдруг таким надежным, привычным, почти родным. К тому же, в такой момент практически невозможно было бы думать или, уж тем более, скучать, и лучшего способа забыться хотя бы на ночь попросту не существовало. Примерно так он объяснял себе свой сентиментальный порыв в последний раз увидеть Франка без одежды. Не думать же в самом-то деле о внезапно вспыхнувших чувствах. А еще о том, как глупо он улыбался тогда, стоя за дверью в душ, в трижды проклятой комнате, за трижды проклятым кабинетом Конрада Стейна, выслушивая перепуганный лепет своего юного хозяина. Минутная слабость, не более того. От стресса еще и не такое может приключиться. Франк приехал с приличным опозданием. Взбудораженный желанием мозг к тому моменту уже успел похоронить, скоропалительно женить и отправить в глубокий загул медлительного альфу. Когда тот появился на пороге, Рудольф не знал, чего больше хочет, загрызть пакостника или все-таки использовать по назначению. От альфы пахло жженым пластиком и дымом, Рудольф даже замер на мгновение, принюхиваясь к этой какофонии. Момент вышел слишком острым, слишком реальным для ничего не значащего перепиха, приуроченного к ежегодной гормональной буре. Сжалось в груди мерзкое «а вдруг бы не вернулся», отдалось глухой досадой. Еще и за него переживать теперь, этого только не хватало. Видимо, беспокойство все-таки отразилось на его лице, Франк заметил, расцвел, будто репейник по весне, шагнул поскорее вперед, сгреб, притиснул к себе, непонятно чему радуясь. - Хороший мой, - зашептал, забормотал в самое ухо, - все в порядке. Опасности не было. Сил с ним спорить уже не оставалось, Рудольф только кивнул и сам потянулся целоваться, но, кажется, вдохнул едкий запах и тут же попытался отстраниться, расчихавшись. Отстраниться не удалось, попросту сил не хватило выбраться из захвата почуявшего близкую добычу альфы. Его только развернули, перехватили поперек груди, и принялись раздевать второй рукой, стягивать брюки, быстро, даже деловито. Сразу вспомнилась их первая ночь, когда омеге вот так же никто не предоставил выбора. И понятно, что сейчас Рудольф сам его позвал, и было бы глупо тратить время на пустые прелюдии, да и тогда все было не так уж и мрачно, Франк оказался альфой чувствительным и заботливым, вот только тогда Рудольфу неоткуда было это знать. Он еще помнил то первое ощущение бессилия, когда ни вырваться, ни отказать, и можно только ждать, что же сделают с ним дальше. Тогда он справился легко, не до тонких переживаний было, а вот сейчас ставшие чувствительными нервы явно собирались отомстить за пренебрежение. Рудольф никогда не умел покоряться. Полностью довериться полубезумному существу, в которое превращались альфы, стоило им уловить дразнящий запах, казалось опасно глупым. Даже собственное возбуждение, которое должно было напрочь отключить разум, слегка отступило. Омега напрягся в этих объятиях, уже обнаженный, попытался локтями оттолкнуть явно ничего не соображающего Франка. Его отпустили через мгновение короткой паники. Альфу заметно вело, он тяжело дышал, покусывал в нетерпении губы, но с места не двигался, покладисто ждал, пока Рудольф прекратит маяться дурью и можно будет продолжить. Даже заговорить попытался. - Я не обижу, никогда больше не буду тебя заставлять. Хочешь, я сейчас уйду? Ты только разреши мне вернуться. Потом, когда-нибудь. Или не разрешай. Я бы хотел, очень, но если ты не хочешь… Рудольф понятия не имел, как ему удается сдерживаться, но, казалось, говорил он серьезно. Захотелось проверить, прогнать его сейчас, но уж это точно было несусветной глупостью, навеянной общим взбудораженным состоянием, а настолько идти на поводу у гормонов он не собирался. Так что просто кивнул и шагнул назад, где его снова облапили, ненавязчиво подталкивая вглубь комнаты. - Ты сам раздевайся, давай, хозяин, пахнет от тебя непонятно чем. Сбивает. - Это от одежды, я сам-то мылся. Я сейчас, - он и правда принялся сбрасывать с себя форму, не прекращая движения, - не зови хозяином. Пожалуйста. Рудольф даже умилился такому бесхитростному признанию и такой наивной просьбе. И своей собственной реакции на весь этот цирк тоже. Казалось, Франку все-таки удалось убедить его в своих добрых намерениях, в способности себя контролировать. Омега, наконец, расслабился, заерзал нетерпеливо в объятиях своего полярного мишки, и тут же оказался с удобством расположен в большом глубоком кресле. Посторонние запахи перестали, наконец, мешать, и остался только сам Франк, пахнущий юностью, силой и желанием, властным, жестким, но больше не опасным. Стало, наконец, хорошо. Рудольф бездумно обнял высокую спинку, поерзал, удобнее притираясь голенями к подлокотникам, и тонко коротко застонал, почувствовав страстный поцелуй где-то в середине спины. Альфа целовал его долго, в спину, шею, лопатки, ягодицы и бедра. Гладил, ласкал везде, открытого, так удобно расположенного. Заставлял прогнуться, тянул на себя, отыскивая губы. Он слишком старался, извелся сам, даже коротко взрыкивать начал от нереализованного желания, но честно продержался до тех пор, пока Рудольф не растекся по мягкой спинке кресла, будто умаявшийся от страсти мартовский кот, и только потом окончательно перестал себя контролировать, позволив инстинктам взять свое. Рудольф и сам окончательно потерялся в удовольствии, жарком, древнем, остром. Поначалу он еще пытался отвечать, ловить придерживающие его руки, двигаться навстречу, но силы были слишком уж не равны. В общем-то, крепкому, далеко не хрупкому омеге попросту нечего было противопоставить такому напору, осталось только позволить уже делать с собой все, что угодно, и надеяться, что утром не придется обращаться за медицинской помощью. Пока же было слишком хорошо, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Тело сладко стонало, пока Франк вертел его так и этак, мял и стискивал, брал, жестко, почти агрессивно, точно так, как сейчас было нужно. Рудольф лишь полубессознательно цеплялся пальцами сначала за кресло, а потом за покрывало на кровати, куда перенес его увлекшийся альфа, прикусывал мягкую ткань и совсем ни о чем не думал. Утро наступило как-то внезапно. Казалось, только на минуту закрыл глаза, пытаясь хоть как-то отдышаться, вспомнить, кто он и как его зовут, а вот уже солнечный свет нагло выдергивает из сна. Оказывается, он спал! Рудольф повернул голову в сторону мерного сопения, раздающегося с другого края кровати, и снова зажмурился. Шею прострелило болью, пришлось долго массировать ее, уговаривая не подводить и не мешать исполнить намеченный план. Он прекрасно помнил, какими могут быть альфы после таких вот ночей. Вымотанными, сытыми, сонными и податливыми. Не способными сопротивляться. Франк как раз удобно растянулся на животе, обеими руками обнимая подушку, и только слабо мыркнул, почувствовав, как с него стягивают одеяло. Расправил плечи, подставляя их под осторожные пока поцелуи. Млел и мягко прогибался, не открывая глаз, пока Рудольф ненавязчиво подбирался ближе к намеченной цели. Замычал, вроде бы, удивленно, стоило приласкать его между крепких ягодиц, замер, но сопротивляться не стал, только дыхание затаил и чуть напрягся, но развести в стороны бедра позволил, послушно приподнялся и ткнулся уже полувозбужденным членом в подставленную ладонь. Кажется, ни сбегать на край света, ни сражаться за свою альфью честь он не собирался, хотя и особенно такому повороту сюжета не радовался. Щурился, кажется, испуганно, но даже ерзать не решался, пока Рудольф мягко разминал сократившиеся в ожидании кар небесных мышцы, аккуратно ласкал своего альфу изнутри, не забывая целовать-облизывать заинтересованно подрагивающий член. И на закономерное, в общем-то, проникновение отреагировал шипением сквозь сжатые зубы. Не от боли, Рудольф был почти уверен, что настолько неприятными ощущения быть не могут, все-таки он так старался, да и понимал, что делает, просто от полноты чувств, но напрягся он так, что двигаться дальше стало невозможно. Омега вздохнул, склонился, прижался губами к спине, пощекотал за ухом, и чуть потянул зубами за короткие волосы. - Если не хочешь… - Хочу! – Франк ответил поспешно, явно опасаясь обвинений в трусости. – Просто непривычно. Я… сейчас. Он и правда обмяк, расслабился, даже чуть вскинул бедра, подстраиваясь под новую для себя позицию. Такой трогательный, неожиданно сильно смущающийся, удивленный до крайности. Он тихо вздыхал и сдерживал стоны, а почувствовав внутри нечаянную влажность, распахнул ошарашено глаза, совсем мило покраснел и зарылся лицом в подушку. Рудольфу пришлось силой его оттуда откапывать, переворачивать на спину, чтобы помочь и ему добраться до логического завершения. Расслабленный и, кажется, вполне довольный жизнью Франк растянулся на постели, похоже, снова пытаясь заснуть, и даже жалко было его тормошить, но надо было все-таки вставать. - Я сейчас, - Франк потянул на себя одеяло, пытаясь отгородиться от внезапной помехи здоровому сну, - еще немного. - Вставай! Тебе еще на работу добираться. А еще душ принять надо. И поесть. - Еда? – альфа заинтересовался и опрометчиво выпустил свой край одеяла, чем Рудольф мгновенно воспользовался, потянув на себя. – Точно! Еда. Вставал он как-то неуверенно, явно ожидая, что свежепострадавшая часть тела протестующе заявит о себе болью, чем снова развеселил радующегося жизни омегу. - Пойдем, сегодня я тебя буду купать, - он догнал Франка уже у двери, стремясь продлить такое очаровательное шоу. - А потом кормить! – Франк снова облапил его, мешая идти, и сам ехидно усмехнулся, прекращая ломать комедию, - ты украл мою невинность, коварный соблазнитель, так что, с тебя причитается! Еще несколько часов жизнь обещала быть простой и приятной, и Франк обеими руками хватался за эту легкость, не желая вновь возвращаться в тревожную, муторную реальность. В конце концов, за пару часов мир ведь не рухнет?