I just want to let you know My mind refuses to let you go I wanna hypnotise you so You will remember me Easily forgotten love It's not so easily MUSE
Когда после премьерного спектакля в Женеве в гримёрку неожиданно заглянул Альбер Коэн и попросил Флорана зайти в кабинет к продюсерам, Мот удивился. Он лишь пожал плечами в ответ на недоумевающие взгляды Микеле и Солаля и вышел вслед за месье Коэном. Пока они идут по длинному коридору, Мот напряжённо размышляет, что он сделал не так, раз Альбер желает с ним говорить. Слажал на Симфонии? Показал не те эмоции на Вивре? Не смог сдержать улыбки в сцене с Розенбергом? В чём, в чём его прокол? Мот теряется в догадках. Но все они оказываются неверными. Потому что когда они входят в небольшую уютную комнату и Коэн закрывает дверь, говорить продюсер начинает о Локонте. Флоран изумлён, он смущён и не решается смотреть Альберу в глаза. - Как давно это у вас? – спрашивает Коэн, и Фло лишь грустно усмехается. «Это». Очень точная характеристика их странных отношений. Неопределённых и непонятных. «Это»... Как какая-то болезнь. Что вы хотите знать, месье Коэн? Как давно я болен Локонте? С первого дня нашей с ним встречи. Уже полтора года. Или вас интересуют вещи более конкретные? Как давно мы… вместе? Впрочем, и так ясно, что второе. - Три месяца, - тихо отвечает Мот, и краска стыда проступает на его щеках. Но сейчас её можно списать на жару и на волнение – он ведь всего пять минут как со сцены, а в кабинете продюсеров неожиданно душно. Флоран не пытается ничего отрицать. Глупо отрицать, потому что Коэн уже всё знает. А всё из-за Микеле, из-за его проклятого безрассудства… Локонте не считал нужным сдерживать свои эмоции с тех пор, как они стали любовниками. Он обнимал Мота слишком крепко и слишком часто, открыто напрашивался переночевать у Флорана в номере, не стесняясь того, что этот разговор слышала вся труппа, целовал при каждом удобном случае, по поводу и без. Целовал, разумеется, лишь в щёку, но всё равно это было настолько интимно, настолько откровенно, что Флоран краснел, ловя на себе любопытные взгляды Солаля и девушек и ледяной взгляд Рима. Мерван не одобрял. Не понимал. Злился. И ревновал. Теперь Фло не сомневался, что Рим ревнует. Не как влюблённый, разумеется, но как друг, о котором забыли. Потому что вместо дружеских посиделок и разговорчиков Локонте теперь предпочитал проводить вечера наедине с Мотом, а Мерван остался не у дел. Иногда Флоран чувствовал себя виноватым. Потому что из-за его чувств испортились такие хорошие дружеские отношения между ними троими. Но в объятьях Микеланджело Мот эгоистично забывал обо всём и обо всех и просто позволял себе быть счастливым. Каждым своим прикосновением Микеле будто говорил «Ты мой…», и это было чертовски приятно, поэтому Флоран даже не просил итальянца не делать этого. Хотя понимал, что они безнадёжно рискуют раскрыть свои отношения. Труппа ведь не слепая, ребята всё замечают. И, похоже, начинают догадываться, что солисты уже не просто друзья. А Локонте вместо того, чтобы быть осторожнее, кажется, совсем сошёл с ума. Целоваться в гримёрке во время антракта так опрометчиво! Ну и что, что дверь закрыта? Как будто если бы Моран вернулся, он бы не понял, почему она была закрыта… А сегодняшний минет в туалете? Локонте – псих! А Флоран идёт у него на поводу, поражаясь сам себе, как это он, всегда такой благоразумный, мог согласиться на это. Но разве Локонте можно отказать? Его «Фло, пожалуйста…» для Мота посильнее всякого Империо! Поэтому Флоран включился в эту опасную игру, наплевав на всё. Тем более Микеле благодарил его такими стонами, такой страстью, что здравый смысл послушно капитулировал, помахав напоследок белым флагом. Разумеется, это всё не могло хорошо закончиться, и теперь не только труппа в курсе их с Локонте любовных утех, новость, похоже, дошла уже и до продюсеров. С небольшим опозданием и всё равно так не вовремя. «Доигрались», - с грустью думает Мот. Что теперь будет? Коэн выгонит кого-то из них из проекта? И выгонит, скорее всего, Флорана, потому что Микеланджело выгонять нельзя, он же Моцарт. А Дов так вообще только «за», чтобы Сальери играл Мерван. Но это, пожалуй, неважно. Флорану плевать на роль, он просто не хочет разлучаться с Микеле. Заранее смирившись со своей неизбежной участью, Мот поднимает на Коэна пристыженный взгляд. Однако, удивительно, но в глазах продюсера нет ни капли гнева или недовольства. Он лишь качает головой и улыбается – очень даже понимающе. - Ну вы даёте, - беззлобно говорит Коэн и смеётся, и брови Флорана удивлённо ползут вверх. – Я за пятнадцать лет работы в сфере шоу-бизнеса, конечно, ко всему привык… Но вы, ребята… Как можно быть такими легкомысленными? Дов ещё долго будет отходить от вашей выходки… После этого Коэн перестаёт сдерживаться и хохочет в голос, а Флоран только изумлённо смотрит на продюсера. Во-первых, потому что хохочущий Коэн – это непривычно, Альбер ведь всегда такой невозмутимый. Даже если все вокруг будут умирать со смеху, Коэн может сохранять абсолютно бесстрастное выражение лица. А во-вторых, какую именно их «выходку» он имеет в виду и при чём тут месье Аттья? - Простите, - на всякий случай говорит Мот, потому что по-любому он в чём-то виноват, иначе бы Коэн его сюда не позвал. - Прощаю, - кивает продюсер, отсмеявшись и утирая выступившие на глазах слезы. – Но в следующий раз, прежде чем развлекаться в туалете, убедитесь, что там никого кроме вас нет… И вот тут Флорану становится действительно очень стыдно. Он стремительно краснеет до корней волос и очень хочет провалиться под землю. А еще – убить одного безалаберного итальянца. - Чёрт! Я же его предупреждал! – восклицает Флоран, пряча лицо в ладонях. Какой ужас! - Локонте когда-нибудь повзрослеет? – весело спрашивает продюсер, и Флоран решается посмотреть ему в глаза. Во взгляде Коэна нет злости или осуждения, только неподдельное любопытство. - Я задаюсь этим же вопросом, – признаётся Флоран, чувствуя несказанное облегчение. - Поэтому я и позвал тебя, - вдруг посерьёзнев, говорит Коэн. – Ведь этому безбашенному итальянцу бесполезно что-то объяснять. Флоран, ты понимаешь, что вы должны быть осторожнее? Фло снова может лишь удивлённо моргать. Коэн что, не против их отношений? - Я не собираюсь вмешиваться в ваши отношения, - спокойно продолжает продюсер, будто отвечая на незаданный вопрос Мота. – Это не мое дело. Я лишь прошу вас держать их в тайне. Хотя в труппе и так уже многие догадываются. Но давайте вы не будете превращать «многие» во «все», хорошо? Потому что если это попадёт в прессу, у нас могут быть неприятности. Такая новость серьёзно ударит по рейтингам мюзикла. Не всегда скандалы – это хорошо, скажу я тебе. После завершения проекта делайте, что хотите. Раздавайте интервью в журнале “Tete”, да хоть в Лос-Анджелес летите и заключайте брак, взяв Маню свидетелем. А пока – осторожность и секретность. Ты понимаешь меня? - Да, месье Коэн, - кивает Флоран. Он поражён, что Коэн не злится. И, конечно, Фло прекрасно понимает, как это глупо – все эти безрассудные выходки Локонте. И всё было бы хорошо, если бы и Мике это понимал. Хотя что-то подсказывает Моту, что Микеле тоже всё понимает, но ему просто плевать – на условности, на мораль, на осторожность. Он делает то, что хочет – а Флоран идёт у него на поводу. Может быть, узнав, что новость об их отношениях дошла до продюсеров, Локонте одумается и будет вести себя сдержаннее? Флорану очень хочется на это надеяться. - Объяснишь это ему? – спрашивает Коэн, глядя Моту в глаза. - Постараюсь, - отвечает Фло. Уклончиво – зато честно. Во всем, что касается Локонте, он не может давать никаких гарантий. С Микеле нет уверенности ни в чем. И это обидно. Три месяца как они вместе – а Флоран до сих пор не знает, как правильно назвать то, что их связывает. «Это»… Чуть больше, чем секс, и ещё так далеко от того, что называют любовью. Безумно далеко. Просто «это». - Ты любишь его? – неожиданно спрашивает Коэн. - Да, - помедлив, отвечает Флоран, смело взглянув в усталые светло-карие глаза. Коэн улыбается – понимающе и даже как-то отечески. - Тогда позволь дать тебе совет. Не выставляйте напоказ свои чувства. Не всем по вкусу чужое счастье. Некоторые люди любят вмешиваться в чужое благополучие. Если любишь его – постарайся его не потерять. Флоран недоумённо смотрит на продюсера. Коэн усмехается. - Я вижу, что ты меня не понимаешь, парень… И надеюсь, тебе не придётся понять. Надеюсь, вы с этим сумасшедшим итальянцем будете счастливы и будете радовать публику блестящим исполнением Вивра. Да, на работе ваши отношения сказываются как нельзя хорошо, этого я отрицать не буду. Просто будь начеку. Зависть – порок не только Сальери, но и обычных людей. Флорану остаётся только в очередной раз кивнуть. Только что Коэн его о чём-то предупредил, но вот о чём? И, возможно, Мот бы задал продюсеру вопрос, чтобы услышать более конкретный ответ, но в этот самый момент дверь в кабинет резко распахнулась, и в помещение ворвался Дов. - Я убью его! – эмоционально воскликнул Аттья, тряся в воздухе какой-то бумагой. - Кого на этот раз? – устало спросил Альбер, вздыхая. Он, кажется, к такому поведению Дова привык, а вот Флоран даже немного испугался. - Берраза! Этот сукин сын притащил с собой черновик статьи и с почтением мне его вручил! Гадина ползучая! Нет, Альб, ты только… - тут Дов повернулся и заметил Флорана. Глаза продюсера зло сузились, на щеках проступил румянец. Мот удивлённо моргнул, а Аттья поспешно от него отвернулся и, глядя на Альбера, отрывисто спросил: - Вы уже поговорили? - Да, - сказал Коэн, кашлянув в кулак и потирая нос. Кажется, он снова хотел расхохотаться. - Тогда вон отсюда! И не попадайтесь мне с Локонте сегодня, а то убью! – рявкнул Аттья, вновь поворачиваясь к Флорану. Мот кивнул, вежливо улыбнулся и стремительно выскочил из кабинета от греха подальше, прикрыв за собой дверь. - Они все сегодня как сговорились! Все хотят моей смерти! Бессовестные! – доносилось из-за закрытой двери бурное негодование месье Аттья, пока Флоран, посмеиваясь, быстрым шагом удалялся по коридору. …Когда Флоран рассказывает Локонте о разговоре с Коэном, Микеле заливисто хохочет. Кажется, его нисколько не смущает, что их застукали в туалете. Но, тем не менее, Мике соглашается, что это было опрометчиво. Он насмешливо смотрит Моту в глаза и, улыбаясь, обещает больше так не делать. Как ребёнок, разбивший дорогую вазу, просит прощения у строгого отца. Иногда Микеле становится именно таким ребёнком. Это очередная его маска, одна из самых любимых, вообще-то. Мик успешно может сыграть наивность и неопытность. Хотя на самом деле он взрослый и знающий. Это Флоран ребёнок. И рядом с Микеланджело он понимает это особенно отчётливо. Они идеально дополняют друг друга. Микеле – взрослый, играющий беззаботного мальчишку, вечно в образе Питера Пэна. И Флоран – ребёнок, изо всех сил старающийся быть взрослым. Мот ведь так и застрял где-то между тинейджерством и взрослением. В душе, кажется, ему по-прежнему лет семнадцать, если не меньше. А зеркало упорно отражает по утрам чужую бородатую физиономию, которая с каждым годом становится всё старше. Вокруг глаз появляются тонкие морщинки, мимика становится жёстче, улыбка всё чаще неискренняя, и лишь глаза, кажется, остаются прежними. Наивными, сияющими. Хотя и в них иногда мелькает опыт, но Флоран старается прятать его подальше. Интересно, а как он будет выглядеть через 10 лет? Уж точно не так, как Локонте. Микеланджело выглядит удивительно молодо, особенно для своих лет. - Признайся, ты пьёшь какое-то зелье? – спрашивает Мот, нежно проводя кончиками пальцев по щеке Локонте. - Угу, кровь девственниц. И двадцативосьмилетних девственников, - смеётся Микеле. А потом неожиданно грубо целует Фло в обветренные губы, отчего тонкая кожа трескается и выступает капля крови, которую Локонте с наслаждением слизывает. - Что я говорил про гигиеническую помаду? – спрашивает он, прекращая поцелуй и облизывая свои губы – всегда мягкие и красивые. - Я забыл, - оправдывается Мот, а Мик укоризненно качает головой. Микеле пытается приучить Мота пользоваться помадой, чтобы губы не пересыхали, а Фло упорно сопротивляется. Он не привык к такому. Для него это всё «женские штучки». Хотя такая забота со стороны Микеланджело весьма приятна. Правда, Мике никогда в жизни не признается, что это именно забота... Локонте не любит, когда Флоран курит. Он терпит эту плохую привычку своего любовника, но ненавязчиво советует Флорану бросить – и это тоже забота. - Я ведь тоже раньше курил, - признаётся Микеле, стоя рядом с Фло на холодном балконе и задумчиво глядя вдаль. Мот затягивается и представляет себе курящего Локонте. Картинка получается слишком соблазнительной, и Флоран бы не отказался посмотреть на неё в реальности. - Во сколько лет ты начал курить? – спрашивает Микеле, а проклятый ветер гонит белый дым в его сторону, заставляя итальянца морщить нос и щурить глаза. - В семнадцать, кажется, - отвечает Мот, поспешно отгоняя дым в сторону. - Значит, не всё потеряно, - коварно улыбается Локонте и проводит горячими пальцами по руке Флорана – от локтя к кисти, забирая у француза сигарету. – Говорят, если куришь меньше 12 лет, то сможешь бросить. А если больше – то лучше и не пробовать, для здоровья только хуже… Так что у тебя ещё целый год в запасе. Микеле становится с другой стороны от Мота, облокотившись на перила балкона, подносит сигарету к губам и делает глубокую затяжку. Флоран отмечает, что курящий Микеле – это действительно чертовски сексуально. Локонте делает ещё пару затяжек, мастерски стряхивая серый пепел, а потом щелчком пальцев выбрасывает сигарету и, притянув Мота к себе за шею, целует в губы, глубоко проникая в приоткрытый рот языком. И поцелуй выходит неожиданно горьким. Флоран не может не почувствовать этого сигаретного привкуса на губах и на языке Локонте, даже несмотря на то, что сам наверняка пропитан этим же никотиновым ядом. Странный выходит поцелуй, Мот ведь привык, что Локонте всегда нежный, сладкий, приятный. - Нравится? – спрашивает Мике, оторвавшись от губ Фло. - Не знаю, - честно отвечает Мот. - А мне – нет. Поэтому давай ты не будешь курить, перед тем, как меня поцеловать, хорошо? - Хорошо, - отвечает Флоран, твёрдо решив бросить курить вообще. «Ради тебя я сделаю всё, что угодно. А ты по-прежнему не пускаешь меня в свою жизнь…» ...Они вместе три месяца. Три месяца невыносимо странных отношений. Три месяца, за которые Мот узнал о сексе больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Три месяца, за которые он осознал, что совсем не понимает Локонте. С Микеле очень сложно. Он непростой, это Флоран понял давно. Не с первой встречи, конечно. Но уж за то время, что Мик жил в его квартире – точно. Микеле слишком странный. Эксцентричный? Да, но есть ещё что-то. Его противоречивость. Его непредсказуемость. Раньше Флорану казалось, что он уже знает о Локонте всё. Что он читает итальянца, как открытую книгу, улавливает в его глазах его сокровенные мысли, может по улыбке понять его настроение. Теперь он сомневается. Потому что на самом деле он видит лишь то, что Микеле позволяет ему увидеть. Локонте тщательно оберегает все свои секреты. Они спят вместе – но они безумно чужие. А так хочется, чтобы Микеле ему доверял… Но Микеле не доверяет. Хотя частенько любит поговорить о себе любимом. Потому что просто не любит тишину и заполняет пустоту вечера разговором. Фло любит такие вечера, когда Мик сидит на кровати в его номере, позволив французу положить голову ему на колени, и рассказывает Моту о себе. Рассказывает, конечно, вещи совсем незначительные и несущественные. О детстве и проказах в школе, за что в итоге его оттуда и выгнали. Смешно. Сын детских психологов вылетел из школы за плохое поведение… Мике говорит об Италии, с восторгом расписывая Флорану красоты итальянских городов и с горечью сетуя на тупость итальянского правительства. Он охотно и совершенно бесстыдно делится с Фло подробностями своих многочисленных сексуальных похождений. А потом с интересом выспрашивает у Мота про его, и Флоран рассказывает про своих легковерных канадских подружек и даже про пьяный поцелуй с басистом после концерта в очередном клубе. Локонте спрашивает о его первом разе, и Мот, краснея и смущаясь, говорит о Мари. Мике хочет знать всё – и Флоран послушно ему рассказывает, воскрешая в памяти прежний, почти забытый теперь образ. Микеле смеётся и шутит, что он начинает ревновать, рассеянно перебирая в пальцах густые чёрные волосы Мота, массируя кожу головы. Прикосновения такие легкие, но от них по всему телу расползаются мурашки, и хочется мурчать от удовольствия. Это момент искренней заботы и ласки, что бывает так редко. Почти никогда, на самом деле. Просто сегодня у Мика приступ сентиментальности, поэтому он такой разговорчивый и такой нежный, и Флорану хочется, чтобы этот момент длился вечно. - Лев, - восторженно шепчет Локонте, зарывшись пальцами в чёрную гриву Флорана. – Такой шелковистый, такой мягкий… У тебя чудесные волосы, Фло. Не хочешь их отпустить? Хотя бы до плеч? Мне кажется, тебе пойдет… ...Эти вечерние разговоры отчетливо врезаются память. Потому что они – самое интимное, что есть в их безумной связи. Это намного интимнее секса, потому что это – частичка загадочной души Микеланджело, его воспоминания и мысли, которыми он делится с Флораном. Это ещё не доверие, нет, но, возможно, это первый шаг на пути к нему. Они не говорят «люблю». Это негласное правило, установленное Микеле, и Флоран интуитивно понимает, что его лучше не нарушать. Фло рискнул сказать о своих чувствах лишь однажды. Очень тихо, думая, что Мике уже уснул, Мот прошептал в темноту комнаты: - Я люблю тебя… - Не усложняй, - услышал он в ответ сонное бормотание Локонте. Было больно. «Это неправильный ответ, Микеле… Но, наверное, просто ещё не время…»***
…Полторы недели в Женеве кажутся просто бесконечными. Будто время остановилось, и каждый новый день так похож на предыдущий. Остаётся всего два представления, но Микеле слишком устал и, кажется, не справится. Таблетки от головной боли не спасают. Мике становится нервным и раздражительным. Он выходит на сцену, пересилив себя. Ему всё сложнее улыбаться на поклонах. Зато он искренне плачет на каждом спектакле – на «Розах» и на «Вивре», и у Флорана сердце замирает, когда он смотрит на Локонте. Микеле очень беспокойно спит. Ворочается, разговаривает во сне, а в последнее время даже кричит, поэтому Мот всё чаще не высыпается. Интересно, что за кошмары мучают Локонте? - Ты снова кричал во сне, - как бы невзначай говорит Флоран утром, пока Микеле сидит перед зеркалом и уверенными движениями проводит чёрные линии карандаша и золотые полосы теней. - Да? – спрашивает Мик, поворачиваясь к нему. Фло смотрит внимательно и, кажется, замечает, что в глазах Локонте мелькает страх – но Мот не уверен и не знает, чего именно Мике боится: вспомнил страшный сон или не хочет, чтобы Фло знал об этой его слабости. Однако уже вскоре улыбка появляется на бледных губах, и Микеле просто говорит: - Прости. Если сегодня снова буду орать – заткни меня подушкой, ладно? Он пытается всё свести к шутке, но Флорану совсем не смешно. - Я могу чем-то помочь? – осторожно спрашивает Мот. - Со мной всё в порядке, Фло, - резко отвечает Микеле. И приходится ему верить. Потому что Локонте не любит показывать свою слабость. Он не любит, когда его жалеют. И Флорану лучше просто заткнуться и не лезть не в своё дело. Потому что пока что проблемы Микеле – не его дело. Локонте не хочет ими делиться. Это обидно, но это удачно вписывается в их сложную систему не-отношений. Но Флоран по-прежнему не теряет надежды.***
После последнего спектакля в Женеве за кулисами к Флорану подошёл секьюрити и сообщил, что какая-то женщина ожидает его в коридоре у служебного выхода. - Что за женщина? – недоумённо спросил Флоран, но молодой широкоплечий парень в форме и с бейджиком «Симон» только пожал плечами и сказал, что мадам не назвала своего имени, но настаивает на личной встрече с месье Мотом, утверждая, что она его знакомая. - Хорошо. Передайте ей, что я минут через двадцать подойду, - попросил Мот охранника, направляясь в гримёрку. Он удивился. Кто мог желать с ним встретиться? Действительно его знакомая или просто очередная изобретательная поклонница? Второй вариант более вероятен, особенно учитывая то, что прецеденты уже были. На что только не идут девушки, чтобы встретиться со своими кумирами! А охранники – удивительно наивные люди. Помнится, в Лилле одна барышня назвалась сестрой Микеле и так убедительно тараторила по-итальянски, что сердобольные секьюрити не просто проводили её за кулисы, а чуть ли не привели в их гримёрку. А в Нанте над Флораном ржала вся труппа, потому что парень из охраны сообщил, что месье Мота ожидает его жена. Мадам Мот оказалась приятной блондинкой семнадцати лет (впрочем, выглядела она старше), которой посчастливилось быть однофамилицей Фло, чем барышня и воспользовалась, тряся перед носом у секьюрити документами. Интересно, а что наговорила охране мадам, которая ждёт Флорана сегодня? Но выйти к ней всё равно придется. Потому что своих фанатов нужно уважать. Этой простой истине Флоран научился у Микеланджело. Мик никогда не отказывался подписать автограф и сфотографироваться с восторженными поклонницами. И неважно, что после спектакля он еле стоял на ногах и хотел спать до одурения, неважно, что десять минут назад его рвало в туалете из-за того, что он снова забыл вовремя поесть, а эти его чёртовы таблетки нельзя принимать на голодный желудок… Стоило Мику выйти к ждущей их у служебки большой толпе фанаток, как он снова начинал лучезарно и приветливо улыбаться, сыпал комплиментами, обнимал и целовал всех, кто только попросит, и подписывал бесконечные бумажки-плакаты-фотографии. Такой солнечный, такой щедрый на ласки и улыбки. И Флорану, порой, приходилось крепко хватать это солнце за локоть и тащить прочь от ненасытной толпы. Потому что иначе бы итальянец так и умер там, на месте – продолжая улыбаться, с маркером в одной руке и дурацким сувениром от очередной малолетней дурочки – в другой. Микеле совсем себя не жалел, поэтому об этом приходилось думать Флорану. Сегодня, к счастью, Мик к фанатам не выходил. Никто из труппы не выходил. Сколько можно, и так восемь дней подряд их окружали возле служебного выхода в плотное кольцо, и приходилось задерживаться ещё на час после спектакля, чтобы раздать автографы всем желающим. Флорану даже казалось, что за эту неделю у служебки «Арены» побывало всё женское население Швейцарии… Поэтому сегодня – никакой автограф-сессии, к тому же последний спектакль был в дневное время. Дов сразу после представления забрал Микеле и Маэву, не дав Мику даже переодеться, и повез на какое-то интервью в студию. Остальные из труппы были свободны и могли распоряжаться своим временем, как им только вздумается. Сегодня они ещё ночуют в Женеве, а завтра днём – на самолет и прямым курсом в Бельгию. Флоран быстро «снял» с себя Сальери, вполз в любимые джинсы и футболку и поспешил на встречу со своей незнакомкой. Ему было любопытно, кто же она… …Он знал её. Он знал её очень хорошо и так же хорошо старался о ней не вспоминать. Она почти не изменилась. Годы были милостивы к ней. Она была всё так же прекрасна, с густой копной огненно-рыжих волос, собранных в растрепавшийся пучок на затылке, с румянцем на щеках и милой улыбкой. Вот только морщинок в уголках её тёплых тёмно-карих глаз, кажется, стало больше, по-прежнему стройная фигура уже утратила былую лёгкость и гибкость, а губы были накрашены неоправданно-ярко. 12 лет назад она вышла замуж и уехала в Швейцарию. Через 12 лет он приехал в Женеву с мюзиклом, и она пришла на представление. 12 лет Флоран не видел свою Мари – и вот они снова встретились. Он совсем не ожидал её увидеть. Поэтому застыл на месте, не решаясь произнести ни слова. Она смущённо и как-то потерянно улыбалась ему, комкая в руках пояс своего плаща цвета спелой вишни. Она всегда любила насыщенные, сочные оттенки… - Здравствуй, Флоран, - наконец, негромко сказала она, неуверенно шагнув ему навстречу, всё так же глядя в глаза и улыбаясь. Он молчал. Он любовался ею и не верил, что всё это происходит на самом деле. – Я долго думала, стоит ли приходить. Директор театра мой хороший знакомый, он пропустил меня за кулисы. Я не уверена, правильно ли я сделала... Просто мне так захотелось вновь увидеть тебя, поговорить с тобой… - несла она какую-то милую, малозначащую чушь, и смысл её слов упорно ускользал от него. Флоран просто вслушивался в звучание её голоса – глубокого, обволакивающего, с легкой хрипотцой, которая лишь добавляла очарования… Раньше этой хрипотцы не было. Теперь есть. Конечно, Мари ведь курит. И свою первую в жизни сигарету он выкурил именно в её постели… - Ты помнишь меня? – спросила она, делая ещё один шаг, позволяя разглядеть себя ещё лучше. - Мари, - едва слышно вымолвил он непослушными губами, всё ещё не в силах пошевелиться. А потом - в два шага преодолел разделяющее их расстояние, крепко прижал женщину к себе, зарываясь лицом в густые рыжие волосы, вдыхая аромат её духов и жарко шепча: - Мари... Моя Мари… Он не соображал, что делает. Кажется, здравый смысл просто на время отключился, и Флоран поддался эмоциям. Как только он её увидел – что-то шевельнулось в его душе. Чувства – давно забытые, запрещенные. Прошлое, которое он пытался вычеркнуть все эти годы – и не мог, потому что слишком много радостных моментов в нём было. И вот теперь Мари здесь. Он снова обнимает её – и приятное тепло расползается по всему телу, когда её руки неуверенно гладят его широкую спину. Простая, очень сдержанная ласка – но даже она напоминает совсем другие прикосновения. Более смелые, более откровенные, когда эти пальцы сминали его кожу, царапали острыми ногтями, а губы в экстазе шептали его имя… Прошло уже столько лет... Эта женщина казалась ему такой забытой, навсегда потерянной – и вот она здесь. Реальная, тёплая, и запах её новых духов опьяняет, а мягкие волосы всё такие же густые и рыжие. И он вспоминает всё. Он будто снова вернулся во времена безрассудной юности, погрузился в прошлое с головой. Он помнит эти руки, эти пальцы, эти губы и эти глаза… - Ты стал совсем взрослым. Ты так изменился... Настоящий мужчина, - сказала она, когда он, наконец, разжал объятья и немного отстранился, чтобы смотреть в ее лицо. Она радостно улыбалась, а в уголках её таких знакомых, таких красивых глаз блестели слёзы счастья. - Я боялась, что ты не узнаешь меня... Столько лет прошло, боже, целая вечность! Сколько, Фло? Девять, десять? - Двенадцать, Мари, - сказал он, глядя ей в глаза. Не видя ничего вокруг, кроме её глаз. Эта женщина - ведьма? Почему когда он смотрит в её глаза, он забывает обо всем на свете? Он будто под гипнозом. Он сдался в плен её любимых глаз. Как будто он снова наивный юнец, по уши влюблённый и безумно счастливый. Настоящая любовь никогда не исчезает бесследно, не заканчивается, а ведь он любил эту женщину. Со всем пылом мальчишеского сердца, той чистой, нерастраченной любовью, которой любят лишь раз. - Я так рад тебя видеть! Боже, Мари, я... - он говорит, сам не зная, что. Он слишком счастлив и не хочет ни о чём думать. Вокруг происходит что-то невероятное, невозможное, и он не знает, как на это реагировать. А она просто мягко улыбается и снова берёт инициативу в свои руки. Как раньше, как всегда. - Ты сейчас свободен? И, наверное, проголодался? – она подмигивает ему и берёт его за руку. – Поехали, я знаю одно замечательное место, тебе там понравится… Нам столько нужно рассказать друг другу! - Это точно, - с улыбкой отвечает он, позволяя ей себя увести. И радуясь, что Микеле забрал с собой его гитару, потому что тащиться в ресторан с музыкальным инструментом было бы как-то неудобно. Она уверенно ведёт машину, а он любуется её изящными руками, лежащими на руле. Рядом с ней он ощущает удивительное чувство защищённости и безопасности. Он доверяет ей, хотя по-прежнему считает, что женщина за рулём – мартышка с гранатой. Он рассказывает ей об извечных парижских пробках и о том, как парижанки красят губы и ресницы, пока машина стоит на светофоре. Мари смеётся и говорит, что тоже так всегда делает. Он не верит, и на очередном светофоре она откидывает зеркало и достает помаду. Они вместе смеются, когда проносящийся справа синий фургон громко сигналит, а его лысый водитель показывает поднятый вверх палец в окно. У Мари обворожительная улыбка, Флоран любуется ею, а по радио звучит Tatoue-Moi. На спектакле Микеле поёт эту песню более чувственно, чем в записи. Мари начинает говорить о том, как ей понравился их мюзикл, и Мот делает звук радио тише, чтобы привычная мелодия не отвлекала от звучания её голоса… А потом они сидят в уютном австрийском ресторанчике, уплетают обалденный венский штрудель, запивая его капучино с корицей, и говорят, говорят. Она рассказывает, что была счастлива в браке долгих семь лет, а потом они с мужем решили, что устали друг от друга, и развелись. Они остались друзьями, Маттье каждые выходные приезжает проведать её и ребёнка. Да-да, у неё есть ребёнок. Десятилетняя Жанна. - Унаследовала красоту матери? - спрашивает Флоран, а Мари хитро улыбается. - Ещё краше. И такая же рыжая бестия... Она спрашивает о его карьере, и он послушно рассказывает, как играл в разных маленьких группах сначала в Париже, потом в Канаде, про то, как пришёл на кастинг и очень удачно получил роль Сальери. - Я всегда знала, что ты будешь популярен. Ты очень трудолюбивый. И очень талантливый, - говорит она, нежно гладя его по руке, и Флоран заставляет себя улыбнуться. Ему безумно приятно слышать её похвалу. А в памяти всплывают эти же слова, но сказанные другим человеком. Микеле тоже считает его талантливым... - Ты мне льстишь, - смущённо говорит Флоран. - Вовсе нет. Я знаю, о чём говорю. Я не пропустила ни один ваш спектакль в Женеве. Я была на всех. Ты прекрасно играешь. У тебя изумительный голос. Такой бархатный... Знаешь, я бы хотела, чтобы ты как-нибудь спел для меня… Это не просто слова. Это не просьба. Это приглашение. Очень тонкий, поистине французский намёк. Её глаза призывно блестят, на губах больше нет вульгарной краски, они снова естественно-нежные, приглушённый свет скрывает все её морщинки - и она снова та же юная рыжая красотка, как 12 лет назад, та, в которую он так пылко влюбился. И он снова во власти её чар, поэтому ведёт себя до безобразия наивно, говорит несусветные глупости... - Я посвятил тебе песню. Вот только у меня нет с собой гитары… Но если хочешь - поехали со мной в отель, и я тебе спою. Он не понимает, что он только что сделал. Он не видит двусмысленности в своих словах. Он действительно просто хочет спеть для неё. А она смеётся и соглашается. Он счастливо улыбается ей – наивный, как мальчишка, и в один глоток допивает горчащий капучино, в который зачем-то добавили слишком много корицы. Неуместная мысль о том, что Микеле терпеть не может корицу, мелькает где-то на самом краю сознания - и тут же исчезает. …А спустя час Мари уже сидит на кровати в его номере, сняв свой нелепый вишневый плащ, а под ним у неё кремовая шёлковая блузка, тонкая и красиво облегающая стройное тело. А он сидит рядом с ней и уверенно перебирает пальцами струны гитары. Это гитара Микеле, Фло к ней ещё не привык: немного другая форма корпуса, тяжелее, чем его малышка-Сесиль, туго натянутые струны... Они кусаются, если играть слишком резко. «Не для ваших изнеженных пальцев, маэстро», - смеётся Мике и протягивает Фло медиатор. Сейчас медиатор искать некогда, поэтому Фло обходится без него. К тому же, своевольная красавица Мика решает сегодня быть на удивление послушной. Флоран начинает петь. I don't believe in yesterday And I don't pay attention to what they say It doesn't touch me it doesn't hurt me I'm stronger than they Без привычной аранжировки песня получается слишком нежной, типичная баллада, чтобы исполнять у костра или под окном возлюбленной. Thank you Mrs Mary for letting me spend the night with you I always enjoy your company when the world makes me feel blue I love you Mrs Mary, yes it's true Он написал эти строки ещё тогда, двенадцать лет назад. После её отъезда, мучаясь воспоминаниями и одиночеством. Теперь они звучат несколько неуместно, но ему всё равно. Он не задумывается о том, что он поёт, так с ним часто бывает: начиная петь, он отрешается от реальности, полностью отдаваясь во власть музыки. Он не смотрит на слушающую его женщину, он сосредоточен на звучании своего голоса и натянутых струнах под своими пальцами. Он заканчивает песню и, не дожидаясь восторгов и комплиментов от своей слушательницы, по привычке начинает играть Симфонию. Его любимую и ненавистную Симфонию, с которой он уже сроднился в одно целое. Он поёт, закрыв глаза, представляя себе тёмную сцену, нож в своих пальцах… "Господи, Фло? Как ты нож держишь?". Уже правильно. Микеле научил, как надо правильно. Микеле... Интересно, он сегодня придёт к Флорану в номер или позовёт его к себе? Дов бессовестный монстр, разве он не видит, как Мике устаёт на спектаклях? Хотя – не видит. Чёрта с два Локонте позволит кому-то это увидеть. Замажет круги под глазами тональником, добавит блестящих теней, прилепит к губам улыбку – и он снова полон сил, снова готов выступать. Флоран думает о Микеле, а его пальцы продолжают перебирать струны, губы выводят привычные слова, но мыслями Мот сейчас далеко, очень далеко. Поэтому он вздрагивает от неожиданности, когда после финального аккорда кто-то целует его в щёку, шепча ему на ухо: - Удивительный голос! Как у ангела! Мне кажется, я готова слушать его вечно! Пару секунд Фло просто удивленно смотрит на Мари, а потом позволяет себе улыбнуться в ответ на её тёплую улыбку. - Спасибо, - говорит он, осторожно кладя гитару на пол рядом с кроватью и запустив руку в собственные волосы. Он всегда так делает, когда нервничает или смущается. - Знаешь, вот смотрю на тебя - и, кажется, ты совсем не изменился! - насмешливо говорит она. - Всё тот же мальчишка, даром, что бородой оброс и в плечах стал шире... - Да, я такой! - отвечает Флоран, и они вместе смеются. С ней рядом удивительно легко. И так тепло и приятно. Почти как с ним… - Ты тоже не изменилась. Всё такая же красивая! - говорит он, желая её порадовать. Женщины обожают слушать про свою красоту. Откуда он это знает? Кажется, Микеле всё время это повторяет... - Врунишка! - смеётся Мари и шутливо бьёт его по колену схваченной с кровати подушкой. - Верно. Я действительно соврал. Ты стала ещё краше, - он лучезарно улыбается ей, отрепетированной улыбкой "на камеру", которую Мерван называет «Лакалют-Актив – покажи позитив!». У Микеле, правда, такие заученные улыбки выходят лучше. Локонте всегда улыбается, когда фотографируется с фанатами, даже если ему совсем не хочется улыбаться… - Я скучала по тебе, - мягко говорит Мари, возвращая Флорана в реальность, заботливо убирая ему за ухо отросшую прядь чёрных волос и на миг задержав руку, чтобы провести нежными тёплыми пальцами по колючей щеке. Такая приятная и простая ласка. И он снова улыбается – на этот раз совершенно искренне, а потом берет её ладонь и подносит к губам. - Я тоже скучал, Мари, - шепчет он, согревая дыханием её изящные пальцы. - Я боялась, что ты меня забыл, - тихо говорит она, а в карамельных глазах – невыразимая нежность и грусть. - Никогда, - отвечает он и, поддавшись внезапному порыву, склоняется к её лицу и целует мягкие губы. Она на мгновение замирает, а потом обнимает его за шею и начинает робко и неуверенно ему отвечать. Они целуются сначала осторожно, будто привыкая друг к другу, а потом глубоко, жарко, пытаясь воскресить прошлое. Воспоминания и реальность переплетаются в причудливую картину, лишая разума. Он зарывается пальцами в густые рыжие волосы, целует, кусает нежные губы, слишком сладкие из-за помады на них. Она придвигается ближе, а потом и вовсе садится к нему на колени, дразняще водит кончиками пальцев по чувствительной коже шеи, взъерошив густые волосы на затылке, потом хватает край его футболки и тянет вверх. Он на миг прекращает поцелуй, помогая ей стянуть с него ненужную сейчас футболку, а когда чёрная ткань летит в сторону, вновь припадает к сладким губам женщины. Она улыбается и скользит ладонями по его спине, царапая кожу длинными ногтями, но это совсем не больно, а лишь очень приятно. Очень возбуждающе. И он поддаётся. Он опрокидывает женщину на кровать и, продолжая пьянящий поцелуй, начинает ласкать её тело – изучая, вспоминая, привыкая. Скользит ладонью по её ноге, задирая вверх лёгкую ткань юбки, оглаживает округлые бёдра. Поднимается выше – изгиб талии, высокая грудь… Кажется, он отвык от женского тела, а оно ведь так прекрасно! Шёлковая ткань её блузки приятна на ощупь, но Флоран хочет чувствовать живое тепло. Поэтому он ловко расправляется с пуговицами - и вот уже руки касаются гладкой кожи, гладят мягкий живот, ложатся на упругую грудь, пальцы сжимают твёрдые бусины сосков сквозь тонкую ткань кружевного бюстгальтера, отчего женщина сладко стонет ему в губы и непроизвольно приподнимает бёдра. Он улыбается, хотя её стоны звучат слишком непривычно. Слишком высокие, не такие… Он пытается игнорировать эти неуместные сейчас мысли и просто продолжает играть с её мягкой грудью, а она кладёт ладонь ему на пах, расстёгивает ширинку, и, кажется, сейчас он совсем потеряет контроль… Но это лишь кажется. Безумный, безрассудный порыв стихает так же быстро, как пробудился. Флоран продолжает целовать доверчиво прижавшуюся к нему женщину и с каждой секундой всё отчётливее понимает, что это совсем не то, чего он ожидал. Он не чувствует к ней ничего, сердце, сорвавшееся было с ритма и радостно затрепетавшее в предвкушении - успокаивается, снова бьётся ровно и спокойно. Он не понимает, в чём дело. Это ведь Мари, его прекрасная, осенняя Мари, которую он так любил!.. Вот именно, любил. Двенадцать лет назад. А сейчас? Что в ней изменилось? Дело в новых духах? В новой прическе? В морщинках вокруг нежных глаз? Во всём виновата её дурацкая вульгарная помада, приторно-сладкая на вкус, которой теперь перепачканы губы Флорана? Или всё дело в том, что ему больше не нравятся мягкие губы и длинные рыжие волосы? Не нравится ощущать под руками округлые бёдра и выпуклую грудь с затвердевшими сосками? Не нравится, когда тонкие пальцы с длинными острыми ногтями перебирают ему волосы? Потому что это всё... не так! Неправильно! Потому что губы должны быть жёсткими и насмешливыми, язык беспардонным и наглым, руки - сильными, властно сжимающими плечи до боли, до синяков. А волосы - мелированными, кудрявыми, жёсткими от лака. Он не смог побороть внезапно возникшую неприязнь, резко прервал поцелуй, отстранился и сел на кровати. Она удивилась. - Фло? – позвала она, мягко проводя ладонью по его спине. И даже это прикосновение показалось неожиданно неприятным. Он повернулся к ней и посмотрел в глаза. В её взгляде читалось недоумение, она растерянно улыбалась, а помада немного размазалась, делая идеально-очерченные губы неуместно большими для её маленького лица, тёмно-алыми и некрасивыми. Он невольно провел ладонью по своим губам, желая поскорее стереть с них её помаду, вкус её губ, её саму. Она не нужна ему. Не так… Ему нужна не она. Ему нужен один единственный человек, лишь с ним он видит своё настоящее и будущее. А эта женщина – его прошлое. И лучше ей там и оставаться. «Оставайтесь на своём месте – и между нами всё будет хорошо». Фраза из спектакля подходит как нельзя лучше, и Флоран усмехается. Конечно, он не скажет этого вслух, потому что это слишком грубо. Лучше не говорить ничего. Не объяснять. Она поймёт... - Мари, тебе лучше уйти, - негромко просит он бесцветным голосом. - Но почему? – не хочет понять она и протягивает к нему руки. Он ловко уворачивается от нежеланного объятья, резко дёрнувшись в сторону. - Тебе не следовало сюда приходить… - говорит он, избегая смотреть ей в глаза. Ему стыдно. И он сам не до конца понимает, чего именно он стыдится: того, что совсем не хочет её, или того, что позволил ей думать иначе, поддавшись её ласкам. - Что-то не так, медвежонок? – мягко спрашивает она, нежно гладя его по руке. Как же всё это неправильно, неуместно! Ему же не семнадцать гребаных лет, в самом деле! Он заставляет себя посмотреть ей в глаза. - Прости. Но тебе правда уже пора, - голос звучит решительно и бескомпромиссно. Раньше он был мальчишкой, и она всё решала за него. Теперь он мужчина и решает сам. И она, наконец, понимает, что между ними всё кончено. Она читает это в его глазах. Она обиженно поджимает губы, когда он протягивает ей её плащ. Она хочет что-то ему ответить, но в этот момент, по закону жанра, дверь в номер резко распахивается. Конечно, Флоран ведь по привычке не стал её закрывать. Что ему прятать? Он ведь не знал, чем закончится этот вечер… В номер врываются Микеле и ещё почему-то Мерван. И выражение их лиц в этот момент бесценно. - Бля… То есть, простите, мадам, - ну, конечно, Мерван без мата не может. Алжирец выглядит весьма комично с уползшими к прилизанным волосам бровями и удивлённо выпученными глазами. Микеле просто застыл на месте, округлив глаза и хлопая ресницами. Флоран, не отрываясь, смотрит на итальянца, краем глаза замечая, как Мари поспешно одёргивает юбку и начинает застёгивать блузку. - Простите, мадам. Мы не знали, что Флоран будет не один, - спокойно говорит Микеле, наконец, взяв себя в руки и даже умудрившись мило улыбнуться. Мерван согласно кивает, а потом поспешно ретируется за дверь, пробормотав что-то про «пиво» и «магазин». - Всё в порядке, я уже ухожу, - отвечает Мари, вставая с кровати и накидывая плащ. Флоран перестаёт смотреть на Микеле и поворачивается к ней. Она грустно улыбается, а он чувствует себя совсем потерянным. Это он должен извиняться, а извиняется Микеле. Это он должен говорить, что всё в порядке – а говорит Мари. Он будто маленький мальчик, который натворил бед, а разбираются с этим взрослые. – Прощай, Фло, - говорит Мари. - Извини, что… В общем, извини, - она легко целует его в щёку, напоследок взъерошив ему волосы, снимает с вешалки свою сумочку и поспешно выходит, почти выбегает из номера. Хлопает дверь – и они с Микеле остаются одни. В комнате становится очень тихо и неуютно. Флоран ёжится – то ли от холода, ведь он по пояс раздет, то ли от ледяного взгляда Мике. Надо объясняться, но как? С чего начать? - Мике, - неуверенно говорит Мот, но Локонте сразу прерывает его. - Всё нормально, Фло. Тебе не нужно ничего объяснять, - Микеле улыбается. Очень вежливо и очень холодно. Как никогда фальшиво. - Нет, я должен объяснить! Микеле, эта женщина, она… - Мне неинтересно, - снова прерывает Локонте. Он говорит очень спокойно, не повышая голоса – и от этого становится страшно. И это бесит больше всего. Потому что он не должен быть спокойным, чёрт возьми! Не должен быть таким безразличным. - Нет, ты не понимаешь… Выслушай меня, пожалуйста! – отчаянно просит Мот, пытаясь заглянуть в любимые глаза, но Микеле не смотрит на него. Он с отсутствующим видом оглядывает комнату, очевидно, ища что-то. - Эта женщина – Мари… Помнишь, я рассказывал тебе о ней? Учительница английского… - начинает сбивчиво говорить Мот, с мольбой глядя на итальянца, но Локонте будто вовсе не замечает его. Микеле проходит мимо Фло, подходит к кровати, кладёт на смятое покрывало гитару Мота и поднимает с пола свою. - Я встретил её сегодня в "Арене". Я её двенадцать лет не видел… Я не знаю, что на меня нашло… Мике, ты слушаешь?! - Нет. Фло, я уже сказал тебе – мне неинтересно, правда, - уведомляет его Локонте, не удостоив француза даже мимолетным взглядом, как ни в чём не бывало, упаковывая свою гитару в чехол. Чёртов придурок! Опять хочет надеть свою маску и изобразить безразличие? Ну уж нет! Флоран подходит к Микеле, хватает его за плечи и разворачивает к себе лицом, заглядывая в глаза. На миг ему кажется, что он видит в глазах Локонте боль и обиду – но Мик очень быстро берёт ситуацию под контроль, делая взгляд зеркально-пустым и равнодушным. Вот же дерьмо! - У нас с ней ничего не было, клянусь! Мике, прости меня! – кажется, он орёт, но это неважно – главное, чтобы Локонте его всё-таки услышал. И Микеле слышит. И даже удостаивает его ответом. - Ты ни в чем не виноват, Фло, - улыбается Локонте. – Это я должен извиниться, что так внезапно ворвался и помешал вам. Ты бы хотя бы предупредил, позвонил… А то так неловко вышло. Я не хотел портить тебе вечер… - Блять! Микеле, что ты такое говоришь?! Что портить? У нас с Мари всё давно кончено! Ещё двенадцать лет назад! Я ошибся, когда позвал её сюда… Я не знаю, как так получилось… Мике, я люблю тебя! Последняя фраза была явно лишней. Микеле нахмурился. Ну да, конечно, «я же просил…», «я же сказал…». Это злит ещё больше. Это больно, обидно, неправильно! Это оскорбительно, в конце концов. Такой удар по самолюбию… И Флоран срывается окончательно. - Ты – эгоистичный придурок! Не смей врать, что тебе всё равно! Я же вижу, что нет! И поэтому я прошу прощения. Я не хотел делать тебе больно… - Ты и не сделал, - усмехается Микеле, наконец, посмотрев ему в глаза. – Фло, успокойся, пожалуйста. Ничего не случилось. Я всё понимаю. А ты просто принимаешь всё слишком близко к сердцу, - понимающая, но всё равно жёсткая улыбка на его губах, насмешка в карих глазах. Это один из тех моментов, когда Микеле становится взрослым, а Фло чувствует себя маленьким провинившимся ребёнком, которого учат жизни. Бесит! - Слишком близко к сердцу, значит? Может, скажешь ещё, почему так? – прищурившись, спрашивает Мот, продолжая крепко сжимать плечи Микеле. - Потому что ты чересчур серьёзный. И такой честный. Смотри на жизнь проще, Фло, - отвечает Локонте, продолжая улыбаться, и Флорану на краткий миг даже хочется его ударить. За эту улыбку, за эту насмешку, за эти бездушные слова. - Я серьёзный? А тебе не приходило в голову, что я просто люблю тебя, придурок?! Долго ещё ты будешь со мной играть? Что у нас за отношения, Микеле? - Свободные отношения, без лишних обязательств. Ты мне ничего не обещал. Поэтому ты можешь встречаться, с кем хочешь, а не только со мной... И ты не должен передо мной оправдываться… Убедительно врёшь, Микеланджело… Аррргх, ну как же так можно?! - А если я хочу оправдываться? Я люблю тебя, понимаешь ты это? И я не хочу ни с кем встречаться, кроме тебя. Разве ты этого не видишь? Ты ведь знаешь обо мне абсолютно всё, это я о тебе ни черта не знаю, потому что ты ни хрена мне не доверяешь. Придурок ты, Локонте! Я могу пообещать тебе всё, что ты только захочешь! Свободные отношения, без обязательств… Что за хрень, Мике? К чёрту «свободные отношения», я хочу просто отношений! Или у нас свободные отношения, потому что тебя это устраивает именно в таком виде? С твоей телефонной подружкой у тебя тоже свободные отношения? - Я же… - попытался остановить его Микеле, но чёрта с два, Мот уже слишком завёлся. - Она твоя любовница? Внебрачная дочь? Или, может, наоборот, жена? С которой у тебя «свободные отношения»? Ты ездишь по миру и развлекаешься, а она ждёт тебя дома с маленьким ребенком?! Так?! – рычит Флоран и вдруг замолкает, поняв, что перегнул палку. Микеле побледнел, губы его плотно сжаты, глаза недобро прищурены и смотрят с такой ненавистью, что Флорану становится страшно. Никогда раньше он не видел у Микеланджело такого взгляда. Чёрного, опасного, уничтожающего. Бездна, безумная, страшная бездна… - Не. Лезь. Не. В. Своё. Дело, - произносит Мик ледяным голосом, отчеканивая каждое слово, продолжая смотреть Флорану в глаза, и весь пыл Мота, вся его горячая ярость замораживаются под этим холодным взглядом. - Прости, - хочет сказать Флоран, но голос его не слушается, и он может лишь беззвучно шевельнуть губами. Микеле усмехается – жёстко, неприятно. Он понял извинение, но не принял его. Тёмная бездна в его глазах сменяется на прежнее равнодушие. - Пусти. Меня ждут, - спокойно говорит Локонте, недовольно дёрнув плечом, и Флоран послушно разжимает руки. Микеле кивает, перекидывает чехол с гитарой через плечо и, не оглядываясь, выходит из его номера, хлопнув дверью. Фло потерянно смотрит ему вслед. Что он только что натворил? Мот устало садится на кровать, обхватив голову руками и кусая губы. Кретин, какой же он кретин! Всё было так хорошо. Микеле ведь почти начал ему доверять, а он взял – и всё испортил. Идиот проклятый! Кто его за язык тянул? Мик ведь просил не поднимать эту тему… Чёрт! Что теперь будет? Флоран поспешно вскакивает с кровати, надевает футболку и выбегает в коридор. Сейчас он пойдёт к Микеле и извинится. Он будет ползать на коленях, если нужно. Потому что он идиот. Но он об этом очень сожалеет. Мот подходит к двери номера Локонте и робко стучит. Ничего. Флоран стучит громче – но за дверью слишком тихо. Похоже, Микеле куда-то вышел… Флоран сползает по стене на пол, обхватывает колени руками, положив на них подбородок, и готовится ждать. Час, два, да хоть всю ночь! Только бы Микеле вернулся... Только бы с ним ничего не случилось…