Запертая любовь

This Will Destroy You – They Move on Tracks of Never-Ending Light (просто музыка)

      Тремя днями ранее, за день до того, как Сашу выписали, Крис направлялся её навестить. Он ощущал себя гадко, оттого что не вернулся предыдущим вечером, позволив себе так расклеиться, но уж на этот раз он собирался пробыть рядом с ней весь день и загладить свою вину.       Крис собрал для неё пакет с самыми необходимыми вещами и книгами и вышел из дома, по привычке намереваясь отправиться на машине, но выйдя, обнаружил, что забыл бумажник с правами. Можно было вернуться – всё-таки путь до больницы неблизкий – около четырёх километров, и день был холодным и серым – ни намёка на просветление, однако подниматься наверх решительно не хотелось. Да и выпив после полуночи, он на самом деле был не в лучшей форме, чтобы садиться за руль. А морозное ветреное утро должно было привести в чувства, с чем до конца не справился даже контрастный душ, и Крис сделал выбор в пользу прогулки.       Тем не менее, когда он подходил к внушительному комплексу зданий городской больницы, в его голове по-прежнему была полнейшая неразбериха. Он не был уверен, что это от алкоголя, – ну, в конце концов, пил он и раньше; состояние скорее наводило на мысли о некоем расстройстве психики, правда, не знал он каком. И всё-таки, бывает же расстройство желудка, скажем, – рассуждал он. Значит, и в голове могут случаться какие-то недолгие помутнения. Наверное, он попросту слишком много думал и переживал, вот и заработал себе мозги набекрень.       Крис уже был на пути ко входу, когда услышал, как его окликнули. Обернувшись, он увидел отца у незнакомой ему машины – тот стоял, приоткрыв переднюю дверь, будто только что вышел. Само собой сложилось впечатление, будто он его ждал.       – Куда так летишь, Крис? – спросил отец.       – К Саше… Вот, принёс кое-какие вещи.       – Садись, – указал тот на машину.       – Зачем?       – Говорю, садись.       Крис покачал головой и, хоть желания садиться никакого не испытывал, всё-таки подошёл ближе. Отец открыл ему заднюю дверь и чуть ли не силой впихнул его внутрь («Ты какой-то тормоз, ей-богу», – услышал Крис его ворчание). Затем сел сам, заблокировал двери и дал водителю сигнал трогаться с места.       – И как это понимать? – спросил Крис.       Но ему никто не ответил.       В тот момент он ещё не испытывал тревоги – всё это казалось лишь странным и немного, пожалуй, загадочным происшествием. Отец не выглядел ни злым, ни угрюмым, говорил с ним вполне спокойно, и Крису казалось, что у него возникла очередная идиотская прихоть. И только заметив, что они выезжают из города, причём вовсе не в том направлении, где был дом отца, он забеспокоился. Ему ведь нужно было быть у Саши, а поездка за город откладывала его планы на неизвестное время.       – Ты объяснишь мне, куда ты меня везёшь? – вздохнул Крис.       – Навестим могилу матери, – сухо ответил отец, даже не повернувшись.       – И это обязательно делать прямо сейчас?..       – Имей совесть, Крис. Сегодня годовщина её смерти – двадцать один год.       От неожиданности Крис откинулся назад и с минуту сидел с застывшим на лице удивлением, словно язык проглотил. Он об этом напрочь забыл, хотя вчера сто раз разблокировал телефон, вводя свой пароль – дату маминой смерти. Ноль девять ноль один. Это и правда сегодня.       – И ты хочешь ехать туда на машине? – поинтересовался Крис.       – Мы уже едем туда на машине, – отозвался отец.                     Это был просто идиотизм – иным словом и не назовёшь.       Во-первых, даже не из-за машины. У них просто-напросто не существовало такой традиции – ездить на мамину могилу, и Крис был более чем уверен, что отец туда и сам не наведывался все эти годы. В последний раз они все вместе были на кладбище семь лет назад, ещё до переезда, и ни разу за эти семь лет не вставал вопрос о такой поездке. Если была бы круглая дата, к примеру, двадцать лет, Крис бы ещё понял. Но нет, в прошлом году в этот день отец с новой семьёй как раз был в отпуске на Багамах. Зато сейчас вдруг решил, что самое время.       Во-вторых, на машине ехать туда было часов семь, не меньше, что заставляло задуматься о целесообразности такой идеи. Четырнадцать или пятнадцать часов в пути – ради того, чтоб полчаса от силы побыть на кладбище? Крис этого не понимал.       Наконец, в-третьих, как бы нехорошо это ни звучало, это была всего лишь могила… в которой покоились кости женщины, давшей им с Сашей жизнь, но так и не ставшей матерью в более глубоком смысле этого слова. И Крис, вовсе не желая показаться неуважительным, всё же считал, что в данный момент эта поездка отвлекает его от более важных дел.       Дорога была долгой и нудной. Отец слушал какую-то невыносимую радиостанцию, на которой и слышать не слыхивали о том, что можно ставить музыку, а только пускали в эфир бесконечные передачи о финансах. Под чей-то гнусавый голос Крис в итоге уснул – тут сказалась ещё и вторая почти бессонная ночь – и проснулся лишь после обеда, когда пейзажи за окном уже ясно свидетельствовали о том, что находятся они в глухой провинции. Его голова раскалывалась, в горле пересохло, а тело затекло от неудобного положения. Заметив, что он проснулся, отец протянул ему бутылку воды («Это от тебя у нас все окна запотели?»).       Батарея в телефоне села, заставив пожалеть, что ночью не подумал его зарядить, и последующий час Крис провёл, занимаясь самоедством. Его снова терзало чувство беспомощности – почти как в ту ночь в больнице, когда он не мог ничем помочь Саше; сожаление – о том, что так глупо сел в эту чёртову машину; беспокойство – оттого что Саша уже, должно быть, пришла в себя и бог знает что о нём думает, ведь он не приходит её навестить. Зарядное устройство отца от его дурацкого люксового смартфона ему не подходило, от кирпича водителя тоже, и Крис силился вспомнить номер Глеба, но это был дохлый номер: он даже примерно его не помнил. Всё складывалось самым худшим образом, наводя на мысль, что вселенная повернулась к нему спиной, чего прежде, кажется, не случалось. Крис только надеялся, что сможет уехать, как только они уйдут с кладбища, и мысленно уже продумывал свой маршрут до ближайшего аэропорта. Полёт обратно в Ванкувер должен был занять чуть больше часа.       Уже смеркалось, когда они дошли по заснеженной дорожке до склона, на котором была похоронена мать. Летом здесь было красиво, зелено и спокойно – Крис помнил, как они ещё детьми приходили сюда с цветами и, возложив их, толком не зная, что дальше следует делать, ложились на траву и болтали, глядя на небо.       Им с Сашей всегда было неловко на кладбище, сколько он помнил. Отец приводил их туда, ожидая, что они будут скорбеть вместе с ним, но всё, что они могли делать, это стоять рядом со скорбными лицами и ждать. Они не знали матери – та хоть и умерла, когда им почти было три, но в последний год своей жизни едва ли была вместе с ними: постоянно находилась в больнице, а в иные дни дома опускала шторы в спальне и лежала днями напролёт за закрытой дверью. А отец не делал ничего, чтобы у них хотя бы имелось представление о том, кем она была. Воспоминание у близнецов было всего лишь одно: о той тёмной спальне и лежащей в ней хрупкой женщине, которую они однажды видели в дверной щели. Впрочем, когда они позже пытались рассказывать об этом отцу, тот начинал злиться и заявлял, что они просто не могут такого помнить, поскольку были слишком малы, и вообще должны выкинуть этот вздор из головы. Вот только они знали правду. Они видели маму своими глазами, и, хотел он того или нет, эта картина сохранилась в их памяти на всю оставшуюся жизнь.       Подойдя к надгробию, Крис провёл по нему рукой, стряхивая снег. Отец стоял позади и удовлетворённо за ним наблюдал, естественно не понимая, что он особенно ничего не чувствует.       «Ты думаешь, она хотела бы, чтобы мы были здесь, когда её дочь страдает одна в больнице?» – хотелось спросить Крису. Прямо чесался язык, и останавливало только то, что он и сам совсем не знал, чего могла хотеть его мать. Об умерших часто говорят: «он бы хотел такого-то», «она бы хотела этакого»; но, когда человек ушёл из твоей жизни раньше, чем ты мог понять, что он из себя представляет, эти слова становятся бессмысленными. Крис всего лишь примерял к ней некий собирательный образ матери, женщины, которая ставит жизни и счастье своих детей выше всего иного, но если уж быть честным с самим собой, то кто знает, какой бы она на самом деле была? Им этого уже никогда не узнать.       – Давно ты здесь не был, а? – спросил отец из-за спины. – Соскучился по маме?       Крис хотел ответить, что он не мог по ней соскучиться, потому что никогда не знал, каково это, когда она есть, но вовремя придержал язык.       – Семь лет, – сказал он вместо этого.       – А надо бы почаще её проведывать, – заметил отец.       – Конечно.       «Конечно, я бы её проведывал, если б мы жили тут», – подумал Крис.       Хоть снег перестал, ветер внезапно усилился, и они оба поёжились, несмотря на тёплые куртки. Всего за каких-то пятнадцать минут стемнело окончательно; постепенно приближалась ночь. Постояв ещё немного, Крис с отцом спустились на освещённую фонарями дорожку и пошли к машине. И как только они в неё сели, поднялась такая вьюга, которой уже никто не ждал этим вечером.       Крис просил завезти его на станцию, чтобы он мог доехать до Кранбрука и улететь оттуда самолётом, но отец не хотел ничего и слышать. Стало понятно, что таким был его изначальный план – провести здесь ночь, а может, и следующий день; но теперь у отца появился аргумент, чтобы остаться наверняка, – погода, и он активно преувеличивал её опасность перед сыном.       Их старый дом на окраине городка с населением в девять тысяч вдруг показался Крису таким маленьким, что он поразился тому, как они когда-то в нём жили. Вообще-то в последние годы жизни здесь у них уже были деньги, чтобы перебраться во что-нибудь поприличнее, но отец решил вложить их в покупку недвижимости в Ванкувере, куда рано или поздно они должны были переехать. Так что они доживали вот тут – в этом сером двухэтажном домике, облицованном сайдингом, с тёмной, почти чёрной крышей и небольшим крыльцом. Не то чтобы им было в нём тесно – отнюдь; просто имея возможность сравнить его с домом, где жили теперь отец, Даша и Ноа, Крис уже смотрел на старое жилище другими глазами. Да и сам он, наверное, вырос – потому-то этот домик, когда-то казавшийся довольно большим, уменьшился вдруг в размерах. А точнее, предстал именно таким, каким он был – среднестатистическим провинциальным домом, рассчитанным на семью из четырёх человек.       Втроём, в компании водителя, мужчины скромно поужинали захваченной в местной забегаловке едой (супермаркеты были уже закрыты). Растопили камин, но сидели за ужином в куртках – дом сильно промёрз. Разговоров никто не вёл, и Крис уже думал, отец оставит его в покое, но, когда он сидел в своей старой комнате и рассматривал оставленные там вещи, тот неожиданно поднялся к нему.       – Ну что? – кивнул он. – Как тебе смена обстановки? Развеялся немного?       – Развеялся? – покачав головой, переспросил Крис. Это слово, мягко говоря, не подходило к их поездке.       – Я подумал, тебе пойдёт это на пользу. А то ты в последние дни сам не свой. Мне показалось, у тебя какое-то… помутнение рассудка.       – Я просто переживал за Сашу, – сказал Крис и взлохматил волосы.       Когда он поднял глаза, лицо отца было непроницаемым.       – Пожалуй, чересчур сильно, – сухо ответил тот. – Тебе нужно поменьше думать о ней. Ты проводишь с сестрой слишком много времени.       «Так вот оно что, – подумал Крис. – Может, поэтому ты меня сюда и притащил?» Предлог, однако, в этом случае выходил каким-то низким. Неужели отец бы так поступил?       – Мне абсолютно не нравится, как она на тебя влияет. Так всегда было… но я думал, что это кончится, когда ты выйдешь из подросткового возраста. Подростки часто попадают под чьё-то влияние, это естественно. Но взрослому человеку впору иметь свою голову на плечах.       – И каким же образом она на меня влияет? – устало спросил Крис, выслушав эти поучения.       – Страшным образом, Крис. Таким, что я даже не хочу говорить об этом. Тебе всерьёз пора задуматься о своей жизни… желательно ограничив общение с Сашей.       Крис только безразлично на него смотрел, даже не собираясь ни о чём с ним спорить. В его мыслях уже было лишь то, как завтра он отсюда уедет, вернётся в Ванкувер и они с Сашей решат, что им делать дальше. Ему было проще промолчать, а потом всё сделать по-своему.       Однако следующим, что сказал отец, было:       – Сейчас ложись спать, а завтра выберем для неё клинику.       И Крис уже не мог промолчать.       – Я не буду ничего выбирать, – ответил он. – И убеждать её в том, что ей это нужно, не стану. Это не так… А без Сашиного согласия ничего не получится: она совершеннолетняя и не какая-то недееспособная.       Отец удивлённо на него посмотрел, явно не ожидав этого.       – Что ж… Советую за ночь поменять своё мнение. Если, конечно, не хочешь, чтобы она кончила как Аля, – сказал он и плотно закрыл к Крису дверь.                     Аля была их матерью. Её полное имя было Александра, но маму никогда не звали Сашей на русский манер, только Алей. Близнецы это слышали от соседей, которые помнили её юной девочкой, и редко от папы, в чьей речи почти никогда не проскальзывало её имя. Обычно она была «матерью», реже «мамой»… Оттого это «Аля» резануло теперь Крису слух, заставив задаться вопросом об этом выборе.       Она умерла, немного не дожив до своего двадцатитрёхлетия. Близнецам, что Крису, что Саше, стало особенно тяжело это осознавать, когда они сами приблизились к этому возрасту, – только тогда они поняли, какой молодой она на самом деле была, как мало прожила на этом свете, сколько всего не увидела. У Али была аритмия, серьёзные проблемы с почками и желудком, электролитный дисбаланс и ко всему прочему депрессия, которая началась после родов. Но умерла она от внезапной остановки сердца, и близнецы долгое время знали лишь это. Ведь отец не любил о ней говорить, почти никогда не рассказывал даже хорошего – никаких приятных воспоминаний об их времени вместе, а значит, рассказов о её болезнях и смерти точно можно было не ждать. Когда же они подросли и начали задавать вопросы, он бросал каких-то пару слов – вроде электролитного дисбаланса, но о чём это могло сказать детям? Далеко не каждый взрослый знает, что это такое. И всё-таки, вот так, по крупицам, они выуживали из него информацию и к подростковому возрасту уже могли объяснить, отчего умерла их мать. Но лишь когда у Саши начались проблемы пищевого поведения, отец проболтался Крису о том, что тем же самым страдала и мать. Аля с семнадцати лет была манекенщицей, и именно озабоченность собственным телом, особенно после беременности, стала угрозой для её жизни.       Это, конечно, было нормально – чтобы родитель переживал о здоровье собственной дочери. Однако Крис больше не верил, что отца реально волнует Саша – и кончит она как Аля или нет; не верил, что он хочет поместить её в клинику ради её же блага. Он слишком долго не проявлял к ней никакого интереса, а слыша о её проблемах, выказывал недовольство и раздражение, чтобы поверить в чистоту его намерений. Скорее он просто хотел от неё избавиться. Хотя нет, даже и это не подходило – ведь он был и так от неё избавлен, – значит, хотел избавить от неё Криса. «Ты проводишь с сестрой слишком много времени», – одна эта фраза чего только стоила!       Нет, не собирался Крис менять своё мнение. Даже этой поездкой отец не мог запудрить ему мозги. Он по-прежнему помнил, что главное в его жизни это Саша и что он сделает всё необходимое для того, чтобы ей не было плохо, будь то клиника или что-то иное, пришедшее в голову отцу. Как же он хотел поскорее оттуда уехать – буквально считал минуты до наступления утра, когда сможет вернуться к ней… А они тянулись так медленно, будто время назло ему замедлило свой ход.       Очень кстати был бы сон, да Крис ещё днём выспался в машине. И дом – этот старый дом – как сильно он напоминал о прошлом: каждой своей ступенькой, каждой полочкой, каждым забитым гвоздём! Крис очень долго просидел в своей комнате, перебирая старые школьные книги, пыльные видеокассеты, выцветшие мужские журналы. Потом заглянул и к Саше, нашёл её тетради с аккордами, по которым она училась играть на гитаре, ящик с плюшевыми игрушками, что она хранила с детства, какие-то блокнотики на замочках, потрёпанные женские романы, её коллекцию билетов в кино. От всего здесь пахло такой родной старостью. В один момент ему показалось, они нарочно оставили всё это здесь – чтобы потом однажды приехать и с приятной тоской вертеть в руках эти вещи, предаваться хорошим воспоминаниям и думать о том, как сильно всё изменилось.       А посреди ночи Крис решил пересмотреть старые фотографии и спустился в зал, чтобы достать из шкафа фотоальбомы. Как он и думал, они всё ещё лежали на том же месте на нижней полке, покрытые слоем пыли. Однако его сильнее других интересовал один – со снимками молодых родителей; уж очень хотелось увидеть мать в такой день. Он тихо достал альбом и вернулся к себе наверх, залез в постель и стал внимательно рассматривать каждый снимок. Его моментально поразило то, как сильно Саша стала на неё похожа. Будучи подростком, не была – лишь чем-то напоминала, а теперь стала прямо копией: может, оттого что возраст её и Али на снимках теперь сравнялся? Наверное, будь мама жива, их бы принимали сейчас за сестёр, думал Крис, – такие женщины, как мать, даже после сорока обычно сохраняют аккуратную фигуру и девичье личико. Он был уверен, и Саша будет такой. Его хорошенькая Саша…       И всё-таки, до чего удивительно, как могут передаваться черты лица от родителей детям! Вот Крис, например, унаследовал черты обоих. У него были совсем тёмные отцовские волосы, немного неровный, «породистый» нос и подбородок с крошечной ямочкой, как у отца, но скулы как будто от матери, и естественный изгиб бровей от неё (у Саши, кстати, был такой же, пока она не начала над ними издеваться). Цвет глаз и губы у близнецов – с чётким контуром верхней губы, чуть выпирающей над нижней, – конечно, тоже от мамы. И всё остальное Саша унаследовала от неё – ничего от отца. Крис достал из альбома самую удачную фотографию, где Аля на светлом фоне, крупным планом, смотрит прямиком в камеру и загадочно улыбается, и, завернув в листок бумаги, спрятал в кармане куртки. Этот снимок ему очень хотелось показать Саше; он был уверен, что ей понравится.       Во сне Крис видел нечто необычное. Ему вообще редко снились сны, а тут ещё и такой странный: в нём у них была нормальная семья, с мамой и папой, всё как положено. Они сидели за обедом на заднем дворе старого дома, в котором он сейчас спал, за белым деревянным столом с такими же стульями и под большим зонтом небесно-голубого цвета. Им с Сашей было лет по восемнадцать. И он не знал, по чему именно, но во сне было понятно: между ним и Сашей ничего нет, ни намёка ни на какую влюблённость или даже нежность, отношения дружеские, но не близкие, и это не было спектаклем для родителей. Каким-то образом он знал, что во сне не чувствовал к ней того, что чувствует на самом деле, да и она к нему тоже. И это так его напугало, что Крис проснулся в холодном поту и долго не мог снова уснуть.       Утром отец был не в настроении, видимо ещё помня их вечерний разговор. Он снова заговорил о найденных им лечебницах, а когда Крис напомнил, что не собирается это обсуждать, заявил, что они не уедут отсюда, пока не придут к согласию. Сашу, кстати, сегодня выписывают – как бы между делом бросил он, – уже созванивался с врачом. Крис спросил, что с анализами, которых он так ждал, но отец, не желающий признавать поражения, промолчал с хмурым видом.       Минуты шли, Крис постепенно убеждался, что уезжать никто не торопится, и в нём начала зреть идея, чтобы сбежать самому. Неужто отец думал, что он будет ходить у него по струнке, когда Саша там совсем одна и нуждается в нём как никогда раньше? Крис даже не знал, что она будет делать, если его не окажется рядом, когда её выпишут. Представляя, как она одна едет домой на автобусе, слабенькая и испуганная, он чувствовал, как у него внутри всё переворачивается. Что она о нём думала, даже страшно было вообразить… – наверное, что снова её бросил, ведь однажды он уже так сделал.       Одним словом, тянуть больше было нельзя – надо было как-то оттуда выбираться. Отец говорил с кем-то по телефону, водитель на кухне читал журнал, и Крис решил действовать. Позже он поймёт, что на него тогда нашло некое помешательство – ну, ведь не стал бы он делать такое в здравом уме, – но в тот момент он толком не думал о том, верно ли поступает и к чему это всё приведёт.       Для начала ему нужны были деньги, которые он надеялся найти в кошельке отца, однако там обнаружилось не столь много наличных, сколько ему было нужно. Тогда он, успокаивая себя тем, что позже отец всё уладит, полез в бумажник водителя, где обнаружилась сумма поприличнее. Подумав, что это могло быть платой за эту поездку, Крис прикарманил деньги, схватил ключи от машины и тихо вышел из дома. Совсем скоро он выехал на дорогу на большом чёрном Лэнд Ровере, выстраивая в голове путь до Кранбрука.       Он проезжал по девяносто третьему шоссе мимо одного из местных городов-призраков, когда его остановила неизвестно откуда взявшаяся полиция. Это случилось спустя полчаса, как он вышел из дома. Потом Крис, конечно, понял, что они его поджидали, – отец позвонил в местное отделение и сообщил об угоне почти сразу, а там уж сообщение распространилось по ближайшей округе. Его ещё ни разу в жизни не останавливала полиция, и он даже не знал, чем всё это может обернуться, но, когда понял, что при нём нет прав, не говоря уже о документах на машину, возникло очень плохое предчувствие. Когда его забрали в участок полная низкая женщина и худосочный парень под два метра – ну хоть карикатуру с них рисуй, – в голове у Криса снова была какая-то каша. Как вчера, когда он шёл к Саше в больницу. Только теперь появилось одно новое чувство – что это всё происходит не с ним, а с каким-то неудачником, который полностью лишился контроля над собственной жизнью. А сам он наблюдает со стороны, запустив руку в волосы, и думает: «Господи, что же ты делаешь?!»       Так же, схватившись за голову, смотрел на него отец, когда приехал в полицию. «Это ж надо было так опозориться», – бормотал он себе под нос, смотря издалека на сына. Совсем как взаправдашнего преступника, Криса посадили в камеру. Он сидел и ждал, что отец подойдёт к нему, но тот, кажется, вовсе не собирался с ним говорить. Увидев, как тот надевает куртку, Крис забеспокоился, что он так и уйдёт, и, подойдя к решётке, крикнул:       – Ты собираешься внести за меня залог или нет?       Отец чуть приблизился и ответил, смотря на него без капли сожаления:       – Ещё чего! Посидишь тут, подумаешь над своим поведением.