Запертая любовь

      Работы Глеба, к его несказанному удовольствию, выросли в цене. Это закономерно произошло после успешной весенней выставки и того, как о нём наконец-то стали писать: то критики в журналах об искусстве, то обозреватели в онлайн-блогах. Теперь он мог продавать картины по нескольку тысяч долларов, а буквально на прошлой неделе случилось совсем неслыханное: сначала появился покупатель, который готов был выложить за “Безмятежность”, большую горизонтальную картину этого года с двумя Сашами, ни много ни мало десятку, а через день (что само по себе уже было невероятно) объявился ещё один и заявил, что картина будет так хорошо смотреться в его гостиной, что за ценой он не постоит, и перебил предыдущее предложение ещё на две с половиной тысячи. Это было в несколько раз больше, чем зарплата Глеба в издательстве, и от того, что его любимое занятие наконец-то становится прибыльным, он несколько дней ходил окрылённым и даже позволил себе купить небольшую профессиональную фотокамеру, о которой давно мечтал.       Но тут ложку дёгтя в чан с его радостью неожиданно подкинула Маша. Дело в том, что прежде он ей не показывал, сколько Сашиных портретов в его коллекции, а тут она вдруг заинтересовалась, стала задавать вопросы, и ему просто пришлось рассказать всё, как есть. Да, писал свою бывшую девушку. Да, много. Да, на протяжении многих лет. Была ли она его музой? Ну да, а что греха таить, была — это и так понятно любому, кто ознакомлен с его творчеством. Но расстались они почти год назад, поэтому никаких препятствий к тому, чтобы вступить в новые отношения, для Глеба не существует. А всё вышесказанное — уже история.       “Но здесь написано: январь этого года”, — верно заметила Маша. Нужно признать, она вообще задавала вопросы справедливые, и, поменяйся они местами, Глеб бы тоже захотел их задать, вот только легче от этого не было. Он себе как-то даже представить не мог, что его прошлые отношения могут послужить преградой для настоящих, что придётся объяснять своё творчество, будто за что-то оправдываясь, защищать своё право им заниматься и в чём-то кого-то убеждать. Вот это было самым неприятным. Такого с ним ещё не случалось, и он отметил для себя, что для его творческой натуры всё это неприемлемо — художник он, в конце концов, или кто?       Она не желала этого понимать. Как бы там ни было, сказала она, в его произведениях чересчур сильно отражается то, чего бы ей не хотелось видеть. С девушкой с картин у него есть история, причём настолько значимая и длинная, что чувствуется с первого взгляда, а её недавнее завершение пока что не выглядит убедительно. Мог ли Глеб действительно оставить всё это в прошлом — с учётом того, как мало прошло? Правда ли он уже готов к новым отношениям? Ей нужно обо всём этом подумать.       Ну что же, думай, сказал Глеб. Ему самому всё уже было предельно ясно, и пусть фраз вроде: “Нам нужно побыть порознь” или “Я от тебя ухожу” не прозвучало, для него это было похоже на конец. За последний год своей жизни он побывал со столькими девушками, с которыми у него ничего не вышло, что ему уже было практически безразлично. Может, любовь вообще не для него? Ведь говорит же о чём-то тот факт, что его так и преследуют неудачи. Может, ему вообще не нужна девушка?       Настало время сделать перерыв. Менять тела в постели в любом случае уже надоело, а открывать своё сердце кому-то новому было сложно, даже тягостно, так не лучше ли быть одному? Чем дольше он это обдумывал, тем сильнее убеждался в том, что сейчас для него это единственно верный выбор. В ночь на пятницу он улетал к родителям, а там всё будет по-другому, это он точно знал, потому что там всегда бывало по-другому; его ждали пальмы, песок, океан, розовые закаты, прогулки с псом Ринго, маленькая Ева и беззаботная жизнь. У него было хорошее предчувствие.       Глеб занял место у окна и наблюдал через иллюминатор, как самолёты медленно заезжают и выезжают со своих парковочных мест, как где-то вдалеке взлетает огромный боинг, как из соседнего лайнера выгружают багаж, и находил, что в этом есть своя романтика. По громкой связи несколько раз объявили, что посадка заканчивается, прося пассажиров поторопиться, но люди до сих пор толпились в проходах, выясняли свои места, искали, куда положить вещи, и заставляли экипаж нетерпеливо улыбаться. Вся эта суета его не касалась. Его даже не волновало, займёт ли кто-то места рядом с ним, предназначавшиеся для близнецов, или нет. Одним словом, он был в таком состоянии, когда человек готов принять абсолютно всё, что происходит вокруг.       Отвернувшись от окна, он расслабленно откинул голову на спинку кресла и окинул взглядом людей в проходе.       И тут его рот непроизвольно приоткрылся, потому что девушкой со светло-каштановыми волосами, растрепавшимися из хвоста, которая в этот момент искала глазами место, была не кто иная, как Саша. Она сверилась с посадочным в своей руке, ещё раз посмотрела наверх, нашла его ряд и продвинулась ещё немного вперёд, как вдруг их глаза встретились, и она встала как вкопанная.       — Что ты здесь делаешь? — выдохнула она.       — Лечу к родителям, — не отрываясь от подголовника, ответил Глеб. — А ты?       Он только сейчас увидел, что она непривычно одета, особенно для такого позднего времени, — в какую-то офисную одежду, а на её плече висит большой чёрный рюкзак. Её щёки раскраснелись — похоже, бежала на самолёт. На лбу проступила испарина. Можно было легко представить, что она летит на утреннюю деловую встречу или, скажем, какую-нибудь конференцию. Но он уже знал, что это не может быть правдой.       — Я лечу отдыхать, — сказала она, всё ещё не сдвинувшись ни на шаг. Сзади неё уже скопилось несколько пассажиров, которые неодобрительно наблюдали за ними.       — А где Крис? — поинтересовался Глеб.       — Без понятия, дома?       — Вам помочь найти ваше место? — внезапно вмешался стюард. И, увидев талон в её руке, попросил: — Тридцать два си — пожалуйста, проходите. Не задерживайтесь в проходе. Вы понимаете по-английски?       — Да, — пробормотала Саша и наконец опустилась в кресло, бросив рюкзак на сиденье между ними. — Не волнуйся, я не с тобой. Просто решила… воспользоваться этими билетами, — объяснила она.       Глеб кивнул, впрочем не сильно воспринимая её всерьёз. “Конечно, — думал он, — именно так всё и должно быть”, а его лицо в эту минуту представляло собой лицо человека, который уже всё понял про эту жизнь.       — Где жить будешь? — спросил он.       — Не знаю, — пожала она плечами. — Что-нибудь забронирую во время пересадки. Я решила, что полечу, всего полтора часа назад.       — У тебя всё в порядке?       — Да… Думаю, да.       Позже, вспоминая это, Глеб задавался вопросом: а как бы он на всё отреагировал, не достигни он этого дзена в последние месяцы? Должно быть, ему захотелось бы тотчас схватить свои вещи и выйти из самолёта, лишь бы только не оставаться наедине и исключить любые сценарии своей жизни, в которых могла бы быть Саша. Он мог легко представить, как делает это где-то в другой реальности. Но в этой реальности он только сидел и думал, что по прилёте надо бы написать родителям, потому что, само собой, она ничего себе не забронирует, а он уже прекрасно знает, как всё будет. Но, как ни странно, несмотря на это, он не терял уверенности, что свой отпуск он проведёт как надо. А что как раз-таки странно, ему в голову даже не пришло связаться с Крисом.       Какое-то время они сидели молча, но потом, когда самолёт набрал высоту и стали разносить ужин, словно осознали, что их ждёт пять часов полёта, а потом ещё три — пересадки, а следом — ещё четыре часа полёта, и начали переговариваться: всё-таки не чужие люди. По её инициативе дважды сыграли в морской бой, разгромив друг друга по очереди, после чего она сказала, что хочет спать, а он любезно предложил ей прилечь, положив подушку себе на колени, и она согласилась.       Утром, когда они, обогнав время, уже сидели в аэропорту Монреаля, у Глеба состоялась следующая переписка в семейном чате:       Глеб: в общем, не удивляйтесь, но так получилось, что со мной Саша       Мама: Т9?       Глеб: что?       Мама: Маша?       Глеб: нет, именно Саша       Папа: та самая Саша?       Глеб: да, та самая       Глеб: пожалуйста, встретьте её по-хорошему и ни о чём таком не спрашивайте, я этого не планировал       Мама: а где она будет спать? с тобой?       Глеб: нет, отдельно       Оба родителя долго не отвечали, видимо переваривая информацию, и только когда в ответ пришло три больших пальца вверх, Глеб выдохнул с облегчением. Потому что несмотря на то, что Саша действительно, как и сказала, искала себе жилье, она только что снова уснула с телефоном в руке.                                          Первые двое суток в Майями она проспала почти беспробудным сном, едва ли думая о том, как странно это выглядит для людей, которые её приютили. Её разместили в старой комнате Глеба, ещё тех времён, когда он был подростком, и от обычной подростковой комнаты она отличалась разве что тем, что вместо постеров любимых рок-групп на стенах висели репродукции знаменитых художников. Порой она просыпалась в его полутораспальной кровати и, с трудом открыв глаза, не понимала, где она, а потом замечала их — и вспоминала всё обрывками.       “Это только на пару дней, серьёзно”, — кажется, так она сказала, когда они вышли из терминала аэропорта. Саша точно не знала, кого пытается в этом убедить: Глеба или себя. Стоял жаркий полдень, за ними должны были приехать его родители. Она переоделась в туалете, наконец-то сменив свою вчерашнюю одежду, и, насколько могла, привела себя в порядок. Предстоящее знакомство с людьми, с которыми до этого её никто не собирался знакомить, заставляло её нервничать.       “Никаких проблем”, — сказал Глеб, который, в отличие от неё, оставался совершенно невозмутимым и, кажется, совсем не задавался теми вопросами, какими задавалась она. (Что обо всём этом скажут его родители? Что подумают о том, что она вот так заявилась? А о том, что сейчас между ними с Глебом? А о ней самой?)       Но потом они приехали на красной машине с открытым верхом и были уважительны и добры с ней, и почему-то обращались к ней на вы, и долго расспрашивали, как они долетели, при этом не задав ей ни одного неудобного вопроса. У них был заметный американский акцент, ровный южный загар, а ещё они были такие же высокие, как Глеб, — оба. Рядом с этой семьёй Саша чувствовала себя просто дюймовочкой.       А дальше — какой-то провал. Она помнила, как они ехали в машине вдоль океана, что виды были почти нереальными, кинематографичными, а ветерок приятно трепал её волосы. По радио играла музыка начала нулевых, и все кроме неё активно общались. По всей видимости, под их разговоры она и уснула. Не помнила ни того, как и куда они приехали, ни того, как выглядел дом, ни даже того, как, собственно, попала в эту комнату.       Спать в ней, впрочем, было просто чудесно. Кроме сна, в эти дни ей вообще ничего не было нужно — настолько она устала. Правда, на второй день кто-то заботливо принёс ей поднос с едой и она всё-таки немного поклевала, но потом опять отключилась, и когда открыла глаза в следующий раз, поднос уже таинственно исчез.       А когда проснулась по-настоящему, видимо пополнив наконец запасы своих сил, то встала, приняла душ и вышла в большую гостиную в колониальном стиле, где нашла лежащим на диване Глеба. “Господь, ну наконец-то! — вскочив, воскликнул он. — На пляж идёшь?” И они впервые отправились на пляж.       В тот же день она обгорела на солнце, совсем позабыв про солнцезащитный крем, познакомилась с двухмесячной сестрой Глеба, его тринадцатилетним племянником, который также гостил в доме, и золотистым ретривером по кличке Ринго. (“Это что, в честь Ринго Старра?” — спросила она первое, что пришло ей в голову, чем вызвала бурное одобрение отца Глеба, поскольку не только угадала, но ещё и знала, кто это, в отличие от его сына.) Вечером они все вместе поужинали в саду, и это практически не было неловко. Она наконец набралась смелости и попросила называть её на ты, а папа Глеба постоянно следил за тем, чтобы она не была лишена внимания, и мама — чтобы в её тарелке всегда была еда. Всё это ничем не напоминало Сашину жизнь и от этого было просто поразительно хорошо.       Была уже почти ночь, когда они с Глебом взяли с собой Ринго и вновь оказались на пляже. “Смотри, что у меня есть, — сказал Глеб, доставая из кармана олимпийки пакетик с травкой. — Одолжил у мамы”. То, с какой интонацией это было сказано, ясно говорило о том, что взял он его без спросу. Они сели на песок и закурили, но вскоре откинулись назад, смотря на звёзды, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой.       — Ты никогда не говорил, что у тебя настолько нормальная семья, — сказала Саша. — Похоже, что они замечательные люди.       — Да… Думаю, так и есть.       — Ты на них, кстати, совсем не похож.       — Ну спасибо.       — Да не в том смысле…       — Забей, я знаю, о чём ты, — улыбнулся Глеб. — У них совсем другие интересы. И профессии… более приземлённые, что ли. Но они хорошие предки.       Прибежал Ринго, обнюхал их и лёг у них в ногах, тяжело дыша после забега по пляжу. В двадцати метрах от них шумел океан, а сзади покачивались от ветра пальмы. Никакой романтики между ними не было, но был своеобразный мир и взаимопонимание, какие могут быть только между некогда очень близкими людьми, и это было по-своему прекрасно — так же как для разнообразия не испытывать никакого напряжения друг рядом с другом.       — Ты хотя бы сказала Крису, где ты? — поинтересовался Глеб, сделав очередную затяжку, и передал ей косяк.       — Да. Сказала.       Она действительно написала ему сообщение, ещё в Монреале, а он ответил ей: “Я знаю”, и больше ничего. (Саша понимала, что, скорее всего, он обнаружил, что она пользовалась его ноутбуком и переслала себе письмо с его почты.) С тех пор они не общались, но она знала, что это временно, что просто сейчас так надо, потому что это попросту невозможно, чтобы они с Крисом перестали общаться совсем.       — У вас всё нормально? — снова спросил Глеб.       — Ну-у…       Саша немного помолчала, наблюдая за тем, как на небе пролетает комета.       — Ты помнишь всю эту историю с обменом квартир?       — Да.       — Он оформил её на меня.       — Окей… — пробормотал Глеб. — Это же хорошо?       — То есть тебя это не удивляет? — повернула голову Саша.       — А почему это должно меня удивлять? Это просто честно, вот и всё. Наверно, это самое справедливое, что можно было сделать. Уверен, ты бы сделала то же самое на его месте.       — Так ты что, знал об этом?       Глеб тоже повернулся к ней и как-то странно на неё посмотрел:       — Конечно, он же говорил об этом. И по-моему, ты тоже при этом присутствовала.       — Но он не говорил, что она будет оформлена на моё имя.       — Вообще-то говорил.       — Нет.       — Ну, значит, он сказал это мне лично, — согласился Глеб, не желая с ней препираться, и снова отвернулся.       И не то чтобы для неё было новостью, что они могут видеться и разговаривать без её участия, но в этой фразе улавливалось нечто такое, чего она не могла себе точно объяснить. Интуитивно чувствовалась важность. Но почему это было важно? Этого она пока не знала.       Она приподнялась на вытянутых руках и, обернувшись к нему, спросила:       — Что ещё он сказал тебе лично?       — Какая разница? — спокойно ответил Глеб. — Много чего.       — Ну, разница есть…       — Да? Так я и спрашиваю, какая?       Он знает, подумала в этот момент Саша, знает всё о них с Крисом, и на секунду пришла в ужас от этой мысли. А если он знает, то значит, Крис ему сказал — и не подумал поделиться этим с ней, как будто это совсем ничего не значило. Но в треугольниках не бывает так, чтобы то, что касалось двоих, никак не касалось третьего, — на то они и треугольники. Особенно, если никто не хочет с концами из него выйти, а их был как раз таким.       Казалось, этому давно пора было случиться, но несмотря на все пертурбации, никто из них так и не набрался смелости, чтобы сделать это, и Саша не знала, о чём это говорит. Было очевидно, что ни одна пара из их треугольника не может больше по-настоящему дружить, но они по-прежнему притворяются, что могут. Взять хотя бы их с Глебом…       — Извини, — пробормотала она, а затем поднялась и направилась в сторону дома, съедаемая этими размышлениями.       Ринго побежал за ней, виляя хвостом, а Глеб, к её облегчению, остался на пляже.                                                 После того, как Саша улетела, Крис стал работать уже не по двенадцать, а, должно быть, по все двадцать часов в сутки, лишь ненадолго позволяя себе прилечь. Он знал, что это ненормально, что долго он так не протянет и тогда ему правда понадобится психолог (да и не только он), но в эти дни это казалось естественным и даже необходимым, несмотря на то, как нездоро́во было.       Он продолжал осматривать возможные помещения для кафе, изъездив весь Ванкувер вдоль и поперёк в поисках идеального места, и размышлял о том, не вернуться ли ему к той женщине, доктору Рихтер, с которой он ранее консультировался по поводу Саши. Она тогда многое для него прояснила, была очень участлива и тактична (а это было большее, что он мог требовать от психолога), вот только было одно но. Общаться с ней о Саше как о сестре, интересоваться её проблемами и делиться своими переживаниями строго в этом ключе — было одно, а рассказать о том, что мучило его сейчас — совершенно другое. Он сильно сомневался, что сможет (и главное, хочет) быть с кем-то настолько открытым, чтобы признаться в инцесте. А если это скрывать, то какой вообще смысл обращаться за помощью? Он был уверен: утаивание столь важной информации явно не поспособствует его улучшению.       Разобраться самому, что он чувствует, правда, ещё никогда не было так сложно. Он знал, что ревнует из-за того, что у Глеба всё ещё есть чувства к Саше, о чём он сам открыто сказал во время похода, но ревность была маленькой песчинкой в том урагане чувств, который захватил его в свою воронку. Он был обескуражен тем, что она уехала, и жалел, что в своё время не сдал билеты, как она и просила. Был подавлен от того, что она сказала, будто он хочет от неё избавиться. Злился, потому что ничего не понимал. И в конце концов, был обижен, что прошлой осенью ей понадобилось признаваться ему в любви, разрушив ту стену, что он так аккуратно выстраивал по кирпичикам, а теперь — отказаться от этой любви, ибо что она сделала, как не это?       Убеждение в том, что всё это было неисправимой ошибкой, с каждым днём её отсутствия укоренялось в нём всё глубже. Но что самое горькое — было всегда понятно, что так и будет, а он закрыл на это глаза, позволил себе поверить, что и для них счастье возможно. И где они теперь были? Где будут? Это был не первый раз в жизни, когда он не знал, что с ними будет дальше. Но несмотря на то, что история, казалось бы, повторялась, именно сейчас он видел всё в особенно мрачных тонах.       В понедельник утром он заключил договор об аренде на два года, что совсем немного умалило его душевные терзания. Помещение находилось на узкой улочке Гастауна, оживлённого района Ванкувера с викторианской архитектурой и множеством модных заведений, которые жаловали туристы. Оно было небольшим: скорее всего, удастся поставить всего пять столов, но светлым благодаря большим окнам, со свежим ремонтом и уже готовым решением для прилавка, где можно будет разместить ещё несколько высоких стульев. Но что было немаловажно, так это то, что, стоило ему войти, как у него в голове чётко нарисовалась картинка, как всё должно выглядеть. Так что когда хозяйка сказала, что ему следует поторопиться, то он не раздумывал.       Позже ему написала Кьяра, обеспокоенная тем, что Сашин телефон уже несколько дней недоступен, и ему пришлось сообщить ей, что Саша улетела, снова напомнив себе об этом. “Но как, куда? — не понимала её озадаченная подруга. — Она не говорила, что куда-то собирается”. “Что ж, видимо, она передумала”, — сухо ответил Крис. “И в соцсети не заходит”, — добавила Кьяра, только сильней раздражая его. “Ну, наверное, ей не до этого”, — написал тогда он и отбросил свой мобильный. Но потом подумал, что был недостаточно вежлив из-за своей личной драмы, к которой она не имела никакого отношения, снова взял телефон и извинился, добавив, что у него голова кругом идёт от дел. Как-то само собой разговорились, она много расспрашивала про кафе, и он признался себе, что отвлечься на эту переписку было неплохо, а в конце даже написал ей, что, если хочет, то она может зайти и посмотреть на будущее кафе. Кьяра прислала гифку с танцующим котом, что он расшифровал как согласие.       Вечером, когда он занимался перевозкой вещей в новую квартиру, его телефон неожиданно зазвонил. Увидев, что это отец, Крис чуть было не споткнулся. Они не говорили очень давно; он был уверен, что тот всё ещё точит на него зуб за уход из компании, но сам налаживать общение не стремился. Особенно не знал он, как сделать это теперь, когда завершил сделку с квартирой, а то, что они не общались, удобно позволяло и дальше держать отца в неведении. Но на звонок он всё-таки ответил, отставив на землю коробки, которые нёс в машину.       — Крис, сынок мой, — раздался из динамика весёлый, нетрезвый голос. — Позабыл уже своего старика, а? А старик с новостями: у нас пополнение!       Господи, подумал Крис, устало проведя рукой по лицу. Где-то на заднем плане был слышен плач младенца, а значит Даша, их мачеха, родила, но несмотря на доброе отношение к ней, сейчас у него не было сил, чтобы порадоваться.       — Поздравляю, — сказал он без особых эмоций. — Кто это?       — Это парень, — довольно сообщил отец, — ещё один. У меня теперь целых три! Три! Сына! И один пасынок! — продолжал он. Теперь Крис подумал, что он куда более пьян, чем ему показалось вначале. — Ты себе можешь представить, чтоб у тебя было три сына?       — Нет, — отрезал Крис.       Ему очень хотелось съязвить, что от мужчины много не требуется, чтобы обзавестись тремя сыновьями, но он сдержался, хоть и с трудом.       — А как там поживает наша кафешка? — спросил отец, в конце неприятно икнув прямо в трубку.       — С чего это она наша? Всё идёт своим чередом. Я плотно этим занимаюсь, сегодня нашёл помещение.       — Молодец, — похвалил отец. — Я видел твой бизнес-план. Неплохо. Всё-таки папкины мозги унаследовал, а?       — Пап… ты пьян, — вздохнул Крис. — Ты не мог его видеть. Я ничего тебе не показывал.       — Я сам до него добрался, — возразил отец. — Через своего человека.       — Какого ещё человека? — всё ещё уверенный в том, что он несёт чушь, спросил Крис.       — Который изъявил желание инвестировать в это дело весьма крупную сумму. Ты должен его помнить.       — Нет! — вырвалось у Криса. Он был готов поклясться, что в этот момент его сердце в очередной раз рухнуло куда-то вниз.       — Да-а, Крис, да…       — Я не просил тебя об этом! Я мог всё сделать сам! Зачем ты влез?! — чуть было не сорвался он на крик.       — Я знаю. Знаю, что не просил. Но мне было несложно, — сказал отец и, выдержав паузу, добавил: — Не говоря уже о том, что я не мог так просто тебя отпустить.       — Нет! Нет-нет-нет, послушай-ка сюда, — завёлся Крис. — Ты не имеешь никакого отношения к моему делу! Я всё, от первой до последней буквы в этом плане, написал сам. Посчитал каждую цифру. Я очень долго и упорно над этим работал. Ты не присвоишь себе мои заслуги! Это целиком и полностью моё!       Выпустив пар, он прислушался к тому, что происходит на другом конце провода, ожидая ответа. Но вместо него раздался лишь детский плач, который теперь был ближе, а затем телефон словно несколько раз передали из рук в руки, и, наконец, он услышал:       — Крис! Мой хороший! — это была мачеха. — Ты должен его увидеть! Это такое чудо! Мы просто счастливы. Приезжай, когда сможешь, ты же любишь деток. Я буду рада…       Но вместо того, чтобы ответить, он со всей силы швырнул телефон об асфальт, чувствуя себя теперь не только разбитым, но и невероятно униженным человеком, с которым не хотел иметь ничего общего.