Запертая любовь

      Ровно спустя неделю после приезда Саша и Глеб лежали каждый в своей постели и не могли уснуть после насыщенного вечера, причиной которому послужил день рождения отца Глеба — небольшое торжество для своих в загородном ресторане, на котором присутствовало около дюжины людей, включая их самих. О том, чтобы туда не идти, не могло быть и речи: отцу исполнилось пятьдесят.       Вышло очень по-семейному, и, возможно, как раз поэтому Глеб не мог не думать о том, как удивительно хорошо туда вписалась Саша, а она, в свою очередь, не могла перестать удивляться тому, что её так тепло приняли, наградив в придачу множеством комплиментов.       Но этот день — и Глеб не мог этого знать — был знаменателен для неё не только праздником, но и тем, что, осмотрев себя в зеркале в полный рост, она сама себе по-настоящему понравилась — чувство, которого она уже и не помнила. Пришло твёрдое осознание, что все её труды не прошли даром: ни терапия, ни полноценное питание, ни занятия фитнесом, а это дорогого стоило. В отражении на неё смотрела поцелованная солнцем девушка, с нормальным индексом массы тела, с чуть округлыми бёдрами, грудью и, наверное, впервые в жизни — небольшими, но заметными мышцами. Увидев её, Саша неожиданно подумала, что больше не стыдится своего тела и ей не хочется прятать его в большую, бесформенную одежду. Лето и атмосфера южного города этому только способствовали. Но если до этого дня она ходила откровенно в чём попало, то сегодня ей захотелось принарядиться.       Её образ отложился у Глеба в памяти почти с фотографической точностью, поскольку он сидел напротив и смотрел на неё всё время. На ней было короткое оливковое платье до середины бедра с небольшим разрезом, присобранное на одном боку; золотые украшения: цепочка и серёжки-гвоздики; и босоножки на танкетке, делавшие её ноги ещё более совершенными. Но, словно этого было мало, она накрасилась тушью и красной помадой, а её волосы уже привычно сами собой улеглись волнами после купания в заливе. Она вызывала в нём слабость одним своим видом.       Но и Саша хорошо помнила, как он выглядел. И как чуть не столкнулась с ним в коридоре, когда он вышел из комнаты, в которой держал все свои вещи, застёгивая на запястье часы. И как назвала его художником — почему-то это было первым, что пришло ей в голову при виде его белой льняной рубашки свободного кроя и чёрных шортов. “Ты такой… художник”, — сказала она. “А ты — богиня”, — улыбнулся Глеб своей обаятельной мальчишеской улыбкой, от которой она на секунду растаяла.       А ведь таять от его слов и улыбок она совсем не планировала, точнее, ей это вообще не было нужно. Тем не менее, это не было чем-то таким, что можно себе запретить, — так получалось само собой. Этим вечером у неё появилось странное настроение “будь что будет”, но это было вовсе не равнодушие, а скорее доверчивая готовность — принять всё то, что приготовила ей жизнь. После всего нехорошего, что с ней случилось, сильнее всего в ней было желание жить, и если сейчас жить означало это, то пусть так и будет, даже если она не знает, что с ней происходит.       Глеб же, в отличие от неё, знал прекрасно, что с ним происходит, и ради того, чтобы это как следует прочувствовать, даже не выпил в этот вечер ни капли алкоголя. Не хотелось, чтобы что-то затуманило его сознание и он запутался, списав всё на выпивку. Он снова и стремительно в неё влюблялся, но в этот раз (который уже, за всё время?) от этого не страдал. Его тянуло даже рассмеяться — от того, как всё это странно и какой он, должно быть, дурак, но он правда нуждался в этом чувстве и ему не было разницы, сколько это продлится и чем закончится; у него совсем не было ожиданий — ему было попросту хорошо.       Тщетно пытаясь уснуть, он вспомнил тот момент, когда они собрались в гостиной перед выходом из дома. Оценивший Сашин внешний вид, его отец резюмировал: “Саша сегодня решила свести с ума всех молодых людей”. И спросил: “Совсем не щадишь несчастных?” “Я за это ответственности не несу”, — легко улыбнулась она. А отец добродушно засмеялся и назвал её опасной женщиной, даже не представляя, насколько он прав, — уж это Глеб знал не понаслышке.       Но вот это её: “Я за это ответственности не несу” — это привело его в необъяснимый восторг. И вроде бы ничего такого в этом не было — ну, в конце концов, с чего бы девушке думать о каждом, кто будет ею покорён? Но он-то представлял себе уже не абстрактную девушку и её абстрактных поклонников, он представлял себя и её — и думал: “Значит, ты теперь вот такая? Значит, тебе всё равно, если я потеряю от тебя голову?” И от этого только сильнее хотелось её потерять.       Во время ужина он несколько раз выходил курить, а в последний она вышла за ним и тоже взяла у него сигарету, и они стояли вместе в саду при ресторане и говорили о какой-то ерунде, которой он даже не помнил. Всё, что он помнил, — это то, как она смотрела на него снизу вверх в тусклом свете садовых ламп и как ему хотелось наклониться и поцеловать её красные губы. А потом они вернулись домой и сидели до ночи на заднем дворе, снова курили, разговаривали и смеялись, пока его мать из окна не попросила их быть потише, и только тогда отправились спать.       И вот, Саша ворочалась, желая только одного — чтобы скорее настал следующий день и чтобы хоть что-нибудь прояснилось в её путанных чувствах, а Глеб смотрел в потолок и задавался вопросом, что будет, если ему не скрывать своих. Ему и не хотелось их скрывать, хотелось быть с ней откровенным, а новое для него спокойствие заставляло не переживать о её реакции и последствиях.       Проснувшись поздно, позавтракали и уже по привычке сразу отправились на новый пляж, на этот раз более тихий и удалённый, и Глеб захватил с собой камеру, намереваясь поэксплуатировать сегодня Сашу как следует. Ему надоело снимать её издалека или исподтишка, она была нужна ему как модель, чтобы отснять всё, что было у него на уме. У него было очень чёткое видение. Как он и ожидал, она безропотно согласилась, и в течение целых двух часов ей пришлось позировать ему, то прячась в ветвях деревьев, то лёжа на песке, а то и лазая по камням в своём белом открытом купальнике. День был серый, но очень тёплый. Но так даже лучше, решил он, — отсутствие солнца, которое никак не могло пробиться, было ему только на руку с тем настроением, что он хотел передать, к тому же что он задумывал часть фотографий чёрно-белыми. На камнях выходило лучше всего: её стройная фигура, распластавшаяся на них, и россыпь волос смотрелись очень аутентично, будто она была неотъемлемой частью этого пейзажа и всю жизнь пролежала на этих тёмных вулканических породах.       — Может быть, всё? — крикнула она. — Лежать тут, знаешь ли, не очень удобно.       — Ладно, вставай, — согласился Глеб, наблюдая за тем, как элегантно она приподнимается и осматривает следы каменных неровностей на своих конечностях:       — Как тебе это нравится? Я вся в отпечатках… И спина болит.       Встав на ноги на ровном участке, она осмотрелась, ища, как спуститься, а он поспешил ей на помощь, протягивая руку, которую она с благодарностью приняла.       — Ты вообще обо мне не подумал, — слезая, пожаловалась Саша, но без обиды.       А он, как-то на автомате, ей возразил:       — Я думаю о тебе постоянно.       И они оба на секунду застыли от этих его слов, смотря друг другу в глаза.       Всё ещё держась за его руку, Саша готова была поклясться, что у неё внутри что-то перевернулось; к лицу прилила кровь. “Что это было?” — спросила себя она и отвела взгляд.       “Я думаю о тебе постоянно”, — всё вертелось у неё в голове, пока они шли к месту, в котором бросили свои полотенца и остальные вещи, и только добравшись, она поняла, что так и не выпустила его ладонь. Несмотря на внешнее спокойствие и серьёзность её лица, в груди у неё бушевали чувства, которые трудно было понять. Вернее, понять она, кажется, понимала, но никак не могла в это поверить. Он ей нравился, и даже очень. И она тоже о нём думала. И ей было с ним хорошо и спокойно в последние дни. Но как так получилось? почему её сердце так себя повело? — это было за пределами её понимания.       Озадаченная, она села на полотенце, скрестила руки на коленях и положила на них подбородок. Глеб сидел рядом и просматривал фотографии, похоже вовсе не разделяя её сложных чувств. Она потянулась к его сумке и достала оттуда бутылку воды, как вдруг заметила внутри его альбом и взяла и его тоже.       — Можно я посмотрю? — спросила она.       — Да, конечно, — беззаботно пожал он плечами, продолжая изучать фотографии.       Это было ожидаемо прекрасно. Она неторопливо просмотрела всё, что накопилось за неделю, так осторожно перелистывая страницы, будто держала в руках огромную ценность. Карандашные наброски выходили из-под его руки ничуть не хуже всего остального, в них даже была какая-то своя прелесть незавершённости, своя романтика с ноткой грусти. На последнем рисунке она узнала себя во вчерашнем платье, со скрещёнными на груди руками и сигаретой — должно быть, он нарисовал это ночью. Было всегда любопытно смотреть на себя его глазами. Но тут она была с ним не совсем согласна: ей казалось, что у неё нет этих ног от ушей.       — Вот это очень красиво, — сказала она, показав ему рисунок.       Глеб взглянул на него и ответил:       — Как и ты.       Ну вот, опять. Да он издевается, подумала Саша, чувствуя, как сердце её снова подскочило. Не зная, что и думать, она спрятала лицо в сгибе локтя, как вдруг почувствовала, что он схватил её двумя руками под рёбрами.       — Ты так не думаешь? — весело спрашивал он. — Может, тебе пора охладиться? — и перекинув её через плечо, от чего она завизжала, потащил к воде.       — Нет! Я не хочу охлаждаться! Ну пожалуйста, — напрасно протестовала она. Он был несгибаем, и спустя несколько секунд, хорошенько её раскачав, швырнул в воду.       Всплыв, она бросилась его толкать, хоть это и было совершенно бесполезно: он был настолько высоким и весил, должно быть, в два или три раза больше неё, что у неё просто не было шансов. Она могла только брызгаться на него, как ребёнок.       — Фотки, кстати, вышли шикарные, — сказал он, перехватив её руки.       — Отлично. И это твоя благодарность за мою работу?       — Да, — непринуждённо рассмеялся он, а затем неожиданно поплыл от неё, крикнув: — Давай кто быстрей до буйка?       — Глеб! Это нечестно! — ахнула Саша, но всё-таки приняла этот вызов и бросилась за ним так быстро, как только могла.                                   К вечеру солнце всё-таки замелькало среди серых облаков, а по мере приближения к его заходу небо сначала прояснилось, а затем подёрнулось тусклой сиреневатой дымкой. Закат в этот день вовсе не был захватывающим дух, но что-то в нём было особенное, нежное и таинственное, словно окутанный им, плывёшь по бархатному туману. Они поужинали на заднем дворе дома с семьёй Глеба, а после все вместе решили поехать в пляжный бар, и Саша побежала собираться, но к тому моменту, когда она была готова, оказалось, что родители передумали и остаются дома. Деваться было некуда: поехали вдвоём с Глебом.       Одетая в белое платье из хлопка, в красной машине с открытым верхом она чувствовала себя как в кино, пока они проезжали по улицам, с двух сторон окаймлённым гигантскими пальмами. Всё происходящее с ней напоминало кино: с того момента, как она вошла в тот самый самолёт — и вплоть до этого, когда ехала со своим бывшим в какое-то незнакомое место, после которого, она предчувствовала, назад дороги не будет.       Слишком много образов — и все связаны с ним — ускоряли биение её сердца. Его длинные загорелые руки на руле. Светлая футболка. Зачёсанные назад, отросшие вьющиеся волосы. Мягкие карие глаза, постоянно проверяющие её. Все её чувства будто накалились. Заискрились, как оголённые провода, и наполнили воздух электрическим напряжением.       Пляжный бар только-только открылся вечером и был ещё пуст. Они выбрали места на открытом воздухе, с краю высокого стола из дерева, рассчитанного на большую компанию, с такими же высокими барными стульями, на один из которых он помог ей взобраться. Ей не хотелось сегодня пить, и, как оказалось, Глебу тоже, потому что они, не сговариваясь, выбрали простой тоник. Посмеялись над тем, что ради этого ехали в бар на другом конце города; он принёс напитки. Но не сел, а остался стоять рядом с ней, любуясь ею. Его рука как-то сама собой переплелась с её, лежащей на стойке, он осторожно убрал с её лица локоны, растрёпанные ветром, и они потянулись друг к другу ровно в один момент, так что нельзя было сказать, что это он поцеловал её или она поцеловала его, — нет, это было одновременно и абсолютно взаимно, и когда он взял её лицо в свои руки, с жаром, но нежностью углубляя поцелуй, она подумала, что это лучшее, что с ней было за последнее время.       — Обожаю тебя, — сказал он, когда они перестали.       Саша не смогла сдержать улыбки и уткнулась в его грудь, слыша, как бьётся его сердце. Они обнимали друг друга, и вдруг на неё так нахлынули чувства, что её глаза заслезились, а Глеб, каким-то образом уловивший это, разомкнул их объятия.       — Что? Что такое?       Она покачала головой:       — Ты не можешь меня обожать.       — Ну, это уже не тебе решать, — улыбнулся он.       — Как? — только что и смогла выдавить она, прежде чем он снова стал целовать её лицо.       За эти минуты солнце совсем скрылось за горизонтом, стало резко темнеть, но ночное освещение ещё не включали. Он взял её за подбородок и провёл большим пальцем по острой линии её челюсти. То, как его тёмные глаза пожирали её лицо в сумерках, завязывало узел в её животе. Её голос прозвучал сдавленно, еле слышно:       — Но ты ведь всё знаешь, правда?       — Да, — просто ответил он.       — И… — начала она.       — Мне всё равно.       — Ты только сейчас так говоришь, — слабо возразила Саша, поражённая его словами.       — Может, и так. Я не знаю. Не могу знать. Но мне действительно всё равно, с кем и когда ты была, я просто хочу быть с тобой здесь и сейчас.       И тогда она сдалась.       — Я этого тоже хочу, — призналась она, с той же секунды погрузив их обоих в неуёмную лихорадку.       Она не могла понять почему, но это его “мне всё равно” отозвалось в ней в разы сильнее, чем если бы он сказал “я люблю тебя”. Но он не сказал этого ни в ту ночь, ни позже, как и не требовал того, чтобы она говорила нечто подобное, и в этом было что-то неизведанное для обоих. Он словно больше не нуждался в том, чтобы знать, что она только его, хотя было очевидно, что сейчас так и есть, а что будет потом — это и не было важно, как будто будущего не существовало, а у них была только оставшаяся неделя отпуска, и ничего больше.       Как только бар стал заполняться людьми, они ушли и до полуночи сидели на пляже и много целовались, вспоминая друг друга руками, пока желание не стало зашкаливать. Возвращаясь на парковку, Саша чувствовала, что её ноги подкашиваются, а когда он отвёз их чуть дальше от города, они не выдержали и занялись сексом в машине его родителей. А потом — ещё раз дома, в его подростковой спальне, и ещё раз.       Уже давно рассвело, а они всё лежали, с трудом уместившись на полуторной кровати, и не могли спать. “Много здесь было девчонок?” — спросила Саша. “Ты что, шутишь? Я отсюда уехал, когда мне было девятнадцать, — улыбнулся Глеб. — Ты первая”. Тут она вспомнила, как он недавно обмолвился, что у него была девушка, но не стала задавать вопросов. Вообще-то, её это не волновало, а если девушка и была, то после неё её быть уже не могло, в этом она была уверена.       Родители, заметившие, что Глеб больше не спит в гостиной, не могли перестать подкалывать его на этот счёт, но ему было всё равно. Он был настолько сильно влюблён, что они могли бы даже открыто над ним смеяться — он бы пропустил это мимо ушей. Всё, что ему хотелось делать, это быть с Сашей двадцать четыре на семь и трахать её до умопомрачения, и, к счастью, и то и другое было возможно. Он трахал её на всех возможных поверхностях своей комнаты: на столе, у стены, на комоде, на подоконнике, в кресле, но больше всего на полу; ночью на пляже; на заднем сидении машины и на капоте. Они просто не могли остановиться. Они почти не спали ночью и просыпались после обеда, уезжали то ли завтракать, то ли уже ужинать, и он никак не мог выпустить её из своих рук.       Никто не знал, что будет после, и, надо сказать, не сильно об этом задумывался. За долгую историю их отношений, то прерывающихся, то начинающихся заново, такого с ними ещё не было, и оба не могли до конца осознать, как это получилось. Это была именно влюблённость, не просто влечение, хотя и его было много, — для людей, которые уже влюблялись, и влюблялись друг в друга, это всё было ясно, как белый день. “Этого не может быть”, — всё ещё думала Саша в их последний вечер перед отлётом, но потом ловила его взгляд, в груди поднимался очередной вихрь, и внутренний голос отвечал ей, что может.       Его родители устроили для них прощальный ужин и очень ласково их проводили. У Саши было промелькнула мысль, не кончится ли всё это, как только они окажутся в самолёте, и внутренне она даже была к этому готова, но вскоре поняла, что для этого не было никаких оснований. Отъезд их немного встряхнул и расстроил, но то, что они начали, не могло закончиться по щелчку пальцев, и он всё так же держал её за руку и был с ней очень заботлив во время полёта.       И только чем ближе они становились к Ванкуверу, тем сильнее нарастала в ней тревожность. Крис на днях прислал ей сообщение, чтобы, вернувшись, она ехала не в старую квартиру, а в новую, но эта перспектива её страшила, она не была к этому готова. Вне зависимости от того, будет он там или нет, хотя она чувствовала, что не будет, оказаться там сейчас было бы особенно мучительно для неё.       — Когда прилетим… можно я поеду к тебе? — спросила она у Глеба, совсем не уверенная в том, что ему этого захочется.       Но он не раздумывая ответил:       — Конечно, — и поцеловал тыльную сторону её ладони. — Что за вопрос?