Полное затмение

Асгард спал. Тысячи звёзд следили за ним с тёмного лика небес, во мраке утопали шелестевшие волны, и дворец светился вдали. Всевидящий страж – Тор привык, сжился с его неотступным вниманием – с непроницаемым лицом застыл на посту. Шагнув на призрачную ленту радужного моста, отозвавшегося тусклым пёстрым сиянием, Тор развернулся: – Что он делает? Присмотревшись, Хеймдалль ответил бесцветно: – Лежит. – Где? – В кровати. Тор кивнул. Внезапная мысль заставила его обернуться и невесело улыбнуться Хеймдаллю: – Иногда я жалею, что ты не умеешь читать мысли. – С меня довольно того, что я вижу и слышу. – Да, конечно, – Тор зашагал прочь. Иногда он пытался представить жизнь Хеймдалля, его ощущения, но всякий раз заключал, что, не попробовав, это не понять. А иногда, как сейчас, мечтал обладать способностью видеть сквозь все препятствия. Тор не спешил. Мост радостно вспыхивал под ногами, небо сегодня было как-то особенно, упоительно красиво. От солёного воздуха, тащившего с берега запахи цветов, голова шла кругом, словно в юности от глотка хмельного вина. Совсем иной Свартальвхейм с его первобытной тьмой и сухим, мёртвым воздухом. «Местами мёртв, – Тор вглядывался в тускло-золотую глыбу дворца. – Мёртв местами». Нехорошая фраза, пугавшая не столько смыслом, сколько откровенностью. Накрыло мерзкое какое-то осознание: когда Локи говорит о чувствах – это пугает, вызывает желание забыть, защититься. Мидгардские безумства куда спокойнее воспринимались, чем эта оголявшая нервы честность. А ведь Тор предпочитал правду. Изнывал от лжи дипломатических отношений, осуждал её в отношениях между близкими, но боялся честности Локи. Не хотел знать «я тебя ненавижу». Жуткое «частично мёртв». Совсем не понимать, кажется, было проще. Или так было проще надеяться, что всё случившееся недоразумение, ошибка, заблуждение? Или переживания Локи куда больше, чем Тор может выдержать, пропустить через себя, понять и принять? Не инстинкт ли самосохранения так истерично требует вычеркнуть признания Локи из памяти? Почему искреннее желание понять при первых же удачах сворачивается и прячется где-то глубоко в душе? Озарённый жёлтой подсветкой дворец надвигался. Втыкался в красивое небо: необъятный, великолепный. Пустой. Смешным показалось юношеское желание стать королём, править всем этим. Не удовольствие власть и не безграничный простор для развлечений – трудная, кропотливая работа. Бесконечные обязательства перед всеми. Всё больше опор моста исчезали позади, дворец заслонял небо, неживым сиянием умалял блеск звёзд. Так что же думает Локи? Хочет ли сюда вернуться? Можно ли вычеркнуть из сердца этот прекрасный город? Отказаться от прежней жизни? «Можно», – остановился Тор. Когда-то он смог. Пусть ненадолго, пусть при первой же возможности почти восстановил эту связь, но в изгнании… Когда поверил, что… Возврата нет. Семья от него отказалась – семьи нет. Друзей нет. И ничего не вернуть. Надеяться бессмысленно. Тогда что-то изменилось. Сломалось. Было вырвано из души. Какой-то невосстановимый, невосполнимый кусочек. И без него Тор смог принять и полюбить новую жизнь. Смог отказаться – легко, почти без боли – от дома и семьи, от надежд и прежней жизни. Перерождение, после которого не осталось места для прошлой жизни, другого – прошлого – его самого. И, если быть честным – действительно честным, – тот, прежний, Тор не вернулся. Его просто не стало. Сгорел. Испепелился. И пепел залепил образовавшуюся в душе пустоту, чтобы снова можно было дышать, жить, надеяться. Прежний Тор погиб в Мидгарде, когда понял, что у него ничего не осталось. И, кажется, теперь понятно, куда делся прежний Локи. Тот, которому можно было верить, как себе. Но… но почему? Почему вдруг Локи решил, что у него ничего не осталось? Тор обернулся: вдали мерцал золотой шар моста, фигура Хеймдалля угадывалась в свете. Вернуться в Свартальвхейм? Хорошенько тряхнуть Локи, сказать, что у него остались семья, дом? Убедить? Или причина в другом? В чём? Непонимание давило на мозг, разрывало мысли в клочья, и Тор помотал головой. Мгновения ясного осознания мотивов Локи сочились сквозь сердце и сознание, сменяясь постылым непониманием. С одной стороны, да, резко измениться, переродиться можно, но нужна же причина, а почему Локи на фоне полного благополучия сорвал коронацию? Провести ётунов в оружейную слишком рискованно для обычной пакости. Тор вновь зашагал к дворцу. Может, Локи и не менялся вовсе, а показал своё истинное лицо? Как он говорил? «Я всегда чувствовал, что другой, только не понимал, почему». Как-то так. Возможно, Локи никогда не считал Асгард домом. Но Тор не мог настолько плохо думать о брате, и уже у дворца, рассеянно оценивая выправку караульных, пожалел о мрачном предположении. Нет, Асгард был домом Локи, за который тот не раз проливал кровь и готов был отдать жизнь, у Локи были родители, неодобрение которых причиняло ему столь сильную боль, что он предпочёл умереть, чем её испытывать. Просто в какой-то момент это изменилось. А потом становилось только хуже. Никогда, ни разу Тор не напоминал Локи о падении в бездну, не спрашивал о времени у чатаури. А, пожалуй, про бездну стоило напомнить, когда вытащил из самолёта ЩИТа и уговаривал вернуться. Стоило сказать что-нибудь вроде: «Локи, ты же любишь отца, ты же из-за его «нет» умереть был готов, так вернись, дай ему возможность сказать тебе «да», докажи, что твоей разумностью можно гордиться». Или: «Локи, хватит дурить, отец очень сожалеет о том своём ответе, вернись, поговорите». Жёлтые языки пламени трепетали в светильниках; Тор поднимался по широкой лестнице из золота, а мыслями был на скале в Мидгарде, снова уговаривал Локи: «Зачем ты лжешь, что тебе всё равно, и мы тебе никто, я же видел твоё лицо там, на мосту, видел, как тебе было больно. Не бывает так больно из-за тех, кто тебе безразличен. Опомнись и вернись. Мы тебя любим. Мы ждём твоего возвращения. Все мы». Думать об этом можно бесконечно и придумать сотни убедительных фраз, только поздно их говорить. Поздно… Зябко поведя плечами, Тор прогнал тёмный образ мидгардской скалы. Да тот вернулся: а если бы Тони не вмешался? Вот если бы разговор продолжился, удалось бы Локи образумить? Попытка покончить с собой только из-за неудовольствия отца была настолько невообразимо чудовищна, непонятна и дика, что разум невольно её отбрасывал, вычёркивал, старался не замечать. Так вот, если бы разговор продолжился, хватило бы ума напомнить о том отчаянии, чтобы как-то привести в чувство, вытянуть за эту пронзительно болезненную нить прежнего Локи из бездны, куда он так необдуманно рухнул? Снова, снова эти мучительные предположения, сожаления, бредовые фантазии. Тор вздохнул. Он взошёл уже довольно высоко. И, если обратиться к сравнениям: вгрызся, вжился в этот золотой улей Асгарда. Кожей чувствовал его необъятность, простиравшуюся дальше стен – на все девять миров. Так же остро ощущал ограниченность – не только стенами, но и традициями, законами. Бесконечная власть в жёстких тисках обязательств. Как тяжело её нести. Особенно когда для этого надо забывать о своих чувствах. Тор поднимался всё выше и выше, мысли его одолевали, текли, переплетались… Локи. Он уже уснул в своей постели? Или думает? Может, он выкинул из головы все рассказы, а, может, ими томится. Или пытается выудить что-нибудь полезное. Кто он вообще, этот Локи, живущий в Свартальвхейме? Брат или враг? Или ни то, ни другое? Может, Локи сам не понимает этого. Есть, есть в нём злоба, но и столько смиреной снисходительности. Каким он стал после жизни у читаури, поражении в Мидгарде, заключении в темнице, смерти отца на своих руках, тайного правления Асгардом, очередного поражения и изгнания? Сколько поводов сгореть до тла и возродиться в новом качестве, а что в итоге? Взять тех же чатаури. Вот, например, Мидгард к Тору был в целом дружелюбен: сразу нашлись желающие помочь. Даже влюбился взаимно. А каково было Локи в чуждом каждой чёрточкой мире? Локи, которому и в Асгарде, среди себе подобных, друзей найти не удалось. Совершенно один… Покачав головой, Тор отбросил чрезмерную жалость: у читаури Локи быстро сориентировался и прибрал к рукам власть. Если он и страдал из-за ссоры с отцом, то весьма деятельно. Нет-нет-нет. Нельзя скатываться в жалость: она затуманивает разум, а без него Локи не понять. У Локи, в отличие от Тора, чувства через голову идут, а не через сердце, и это надо учитывать. Как и то, что Локи, кажется, уверен, будто и у остальных чувства в мозгу возникают – такое чисто научно-мидгардское убеждение (в спорах по этому поводу с Джейн много копий было поломано). Может, Локи и всякое разное мидгардское принял из-за близости убеждений? Вот и ещё один то ли вопрос, то ли признак необратимых изменений: почему Локи принял презренные мидгардские вещи? Только из-за удобства? А продажа керамики в Мидгард? Не знает об этом? Или Локи всё равно? Может, его забавляет, что люди покупают его творения? Лестница разветвлялась, и Тор пошёл не вверх, а вбок. Тронный зал был погружён в полумрак, маленькие светильники едва намечали его истинные очертания. И Тор уселся на трон. Что чувствовал Локи, сидя здесь в облике отца? О чём думал? Планировал месть, которую просто не успел совершить, или лишь пытался доказать способность быть хорошим царём? Что привлекательного в сидении на этом обновлённом троне? Какая радость во власти? Перед неудавшейся коронацией даже прежний, исключительно честолюбивый Тор уже смутно предчувствовал тяжесть Гунгнира и будущих решений. Позже эта власть стала казаться едва ли не проклятием. Да проклятие она и есть. У всех правителей Асгарда была трудная, исполненная потерь и разочарований жизнь. Чего же Локи так рвался принять эту судьбу? Или надеялся оказаться удачливее предшественников? Неужели управление чатаури не показало сложности высокого положения? Или, как сам признался, трон ему не нужен? Тогда зачем, зачем всё это было? Резко оттолкнувшись от подлокотников, Тор поднялся. – Какое-то безумие, – шепот потерялся в ночной тишине. Безумие… Странность. Вздох получился громким и тоскливым. Тор пошёл дальше, пронизывая казавшийся почти безобидным в сонной неге дворец. Локи… Ведь бегали с ним по этим коридорам. Смеялись. Учились. Взрослели. Жили. Куда ни посмотри – всё напоминает о Локи. Сам Асгард огромный ему памятник. Почему Локи предал дом, отца, маму, самого Тора? Что за шлея под хвост попала? Гадая, вздыхая и тоскуя по Локи, по временам их детства и юности, вспоминая проказы и болтовню, Тор добрался до покоев. Приветливо горели светильники. Женщины бесшумно принесли воду и полотенца, убрали снятую одежду. Безмолвные, услужливые тени. Они незаметно исчезли, растаяли, как дуновение ветра. Вновь Тор стоял перед дверями в спальную в неуёмном страхе перед пустым ложем. Огненные отсветы дрожали на Гунгнире в подставке у стены. «Как жаль, что этим могучим копьём невозможно убить или хотя бы прогнать хищника по имени Одиночество, – глубоко вздохнув, Тор распахнул двери. – Или можно?» Он медленно развернулся к Гунгниру. Пропитанное магией золото притягательно мерцало, дрожание бликов создавало иллюзию дыхания: точно копьё живое. Ох, и тревожно же было на сердце, когда Тор шёл к нему. Рукоять была прохладной. Гунгнир точно не хотел покидать подставку, но Тор его вытащил, развернул вертикально. Сердце пропустило удар. Тор давно не делал глупостей. – Вечное изгнание Локи отменено, – он ударил Гунгниром об пол. Тихий звук этого удара отозвался в магических потоках Асгарда мощным перезвоном, вписал в скрижали законов новое решение. Тёплый, ещё жаждавший действий Гунгнир вернулся в подставку. Только теперь осознав, что, ожидая неведомого сопротивления, каких-то мгновенных последствий, затаил дыхание, Тор выдохнул. Явных последствий не наблюдалось: всё тихо и спокойно. Он отправился в постель. Мыслей было много, они путались с чувствами, не давали покоя. Вода стекала по ногам. Влажная кожа в свете свартальвхеймского солнца была похожа на металл. Трепетала на ветру красная, как плащ Тора, нестерпимо яркая рубаха Локи. Тот не оборачивался, разглядывал свой первый скромный дом на этой земле. Тихо и спокойно в мире тёмных эльфов. Лужа расползалась по жухлой траве. Кошки нет. Джейн нет. – Локи, – шагнул Тор и вдруг понял: он полностью обнажён. Неуютно, но не страшно. – Локи… Так сладко прижаться к его сильному телу и ощутить запах – не новый, а прежний, привычный и родной. – Локи… Он обернулся. Молодой. Лихорадочно чем-то обеспокоенный, и шептал, шептал, но не издавал ни звука. Тор обнял, прижался к бледным судорожно вздрагивавшим губам. Стало страшно. Тор открыл глаза и зажмурился. Он лежал на кровати, полог почему-то был отведён, пропуская в щель яркий луч. Впрочем, мешавшее заснуть солнце лучше советника с очередным неотложным делом. Перекатившись на спину, Тор сунул ладони под голову. Из груди уходил разбудивший его страх, и становилось так приятно, уютно, словно невидимые оковы навязчивой печали спадали. Или растворялись в неге утра. Потянувшись – смачно, от макушки до кончиков пальцев – и зевнув, Тор соскочил с постели удивительно бодрый и отдохнувший, хотя накануне долго ворочался, пытаясь представить, что о его словах думает Локи. А, может, не так уж и долго: осталась память скорее о силе переживаний, чем о длительности. Тор улыбнулся радостной лёгкости, не посещавшей его более года. С балкона королевской спальни открывался дивный вид на сиявший Асгард. Среди кущ деревьев золотые башни тянулись к изумительно-синему небу, водные пространства переливались тысячами оттенков этой синевы, мерцала тонкая линия радужного моста. Прекрасный город. Величественный. Есть, есть доля правды в том, что асгардцев называли богами: эта грандиозная красота достойна преклонения. И достижения мидгардской архитектуры сравниться с асградскими ещё не могут. Вновь Тор с удовольствием потянулся. «Как же хорошо, как легко», – хотелось обнять мир. И Тор раскинул руки.