Голос в ночи

Третий час. Третий час ее оперируют. Я чувствую, что сейчас разорвусь от отчаяния, от ужаса, от ненависти к самому себе- если бы я ее удержал! Если бы не пустил! Я виновен в ее ране!!! Когда отчаяние готовится наполнить меня с головой, дверь операционной приоткрывается, и в коридор выглядывает серьезная медсестра. - Идите скорее, операция закончена. Она в смежной комнате. Вскакиваю на ноги и быстро следую за молодой девушкой, сердце колотится как сумашедшее. Неужели мои надежды оправдались, и все еще можно исправить? Мы входим в маленькую комнату, миновав операционную, и я замираю. Какая она бледная! Как восковая, будто ...мертвая! Бросаюсь к ней, падаю на колени и аккуратно дотрагиваюсь до ее руки. Она чуть теплая! - Мисс Эвердин потеряла много крови. Сейчас мы стабилизируем работу ее сердца при помощи техники. Не слушаю ее долгих объяснений по поводу устройства стабилизирующих аппаратов. Я легко провожу по тонкой коже ее руки, она кажется прохладной, как мрамор. Да и вся Китнисс сейчас похожа на старинную статую, застывшую с грустной улыбкой на лице. Меня волнует одно: - Когда она очнется? Девушка вздыхает и говорит: - Несколько часов, может дойти и до двух дней. Как я подозреваю, вы останетесь с ней? Я киваю. Она задумывается и достает из кармана блестящую упаковку: - Сколько бы она не проспала, она очнется в очень тяжелом состоянии. Это снотворное. Легко растворяется в воде. Дадите когда очнется. Затем мне объяснили значение каждой капельницы и аппарата, к которым подключили Китнисс, сообщили об ежечасном обходе врачей, сказали заносить показатели сердечного аппарата в журнал. Напоследок мне подставили стул и ушли, тихо прикрыв дверь. Наконец-то. Я поворачиваюсь к Китнисс, снова опускаюсь рядом с ней. Бледная кожа, острые черты лица, грустное лицо. Огромная повязка на плече. Милая Китнисс, как я посмел позволить так тебя искалечить? Я не знаю, зачем, но я тихо говорю ей: - Здравствуй, Китнисс... Это я. Ты сейчас спишь, скоро ты должна очнуться. Держись, Китнисс... Ты сильная. Ты очень сильная, ты не можешь сейчас сдаться. Ради... Не знаю почему, но я говорю: -... Хеймитча. Мы ведь для него как семья, ты для него стала дочерью. Ты же не бросишь его. Ты же его солнышко, он без тебя и пить-то не сможет, сама понимаешь. Я нежно провожу пальцем по ее щеке. Она спит все так же крепко- хотя бы спит, а не без сознания. - И не только его. Китнисс, пожалуйста! Вернись... Я без тебя ничего не значу, без тебя не будет никакого смысла в моей жизни! Ты...ты открыла для меня новый мир, новую жизнь. Не уходи...держись... Где-то я слышал, что с больными, людьми без сознания или даже в коме нужно разговаривать. И я пытаюсь достучаться до нее, достучаться в этот запретный мир: - Я точно знаю, что никогда себе не прощу, что отпустил тебя. Если бы я удержал тебя...не отпустил...если бы ты осталась дома... Ты была бы цела... Я почти уверен, что она меня не слышит. А может, слышит? Может, она простит мне то, что я не защитил ее? Мне так больно, так страшно... Силой я заставляю себя верить в то, что она действительно жива и скоро поправится, заставляю себя сбросить отчаяние. Я нужен ей. Я должен помочь. Я останусь с ней столько, сколько нужно ей. Ничто не заставит меня отойти от ее кровати, пока она не откроет глаза. Теперь ждать так мучительно... Я молча пододвигаю стул и сажусь, по-прежнему не отпуская ее руки. Смотрю на нее. Неотрывно, бесконечно, с надеждой и страхом. Я буду с тобой, Китнисс. Можешь положиться на меня.