Четыре коридора

Это таки случилось... Я написала главу! Простите, но опять мало -------------------------- Гексли, на удивление, обладал невероятно хорошей памятью. Его сознание, как вместительный жесткий диск, записывало все. Он помнил детство, каждую шалость с друзьями, каждую прочитанную книгу, каждый уголок в интернате. И теперь он также помнит мертвые тела своих друзей. Часть его мира. Он помнит капли крови на светлом кафеле, искореженные тела. А в ушах до сих пор звучат их голоса, перебиваемые криками ужаса. Гексли почти не спит и заметно побледнел. Недавно к нему приходил Дон - передвигающаяся гематома. И опять заговорил о своем безумии. Томас не смог его заткнуть, ведь Искатель - вечный ребенок, которому сейчас так страшно одному. Советчик слушал его бред, а ночью, когда приятель ушел, лежал и вспоминал все до последнего слова. Каждая фраза и интонация будто въеллись в память, словно их вырезали ножом. Гексли считал себя слабаком. Он не смог бы объяснить, за что именно, но презирал себя, казалось, за все. Улыбка натягивалась все труднее и труднее, словно лицо постепенно каменело. Хотелось плакать. И он позволял себе эту слабость. Каждый вечер, утыкаясь лицом в колени, он лил слезы об ушедших навсегда друзьях и ускользнувшей безмятежности счастливых дней. Он встает и выходит в коридор. Прохладно и мрачно. Идет к соседней двери и стучится. Спустя несколько секунд в проеме показывается немного помятый Габен с сигаретой. Томас немного тушуется, но просит войти. Жан, сохраняя равнодушное спокойствие, немного сторонится. Советчик замирает на пороге. Что привело его сюда сейчас? Чего он ждет? Мастер был хорошим собеседником, бесспорно, но вряд ли ему самому в радость о чем-то говорить с другом ночью. Однако, собравшись, Томас проходит внутрь. Вслед за ним тихо закрывается дверь. Из-за этого в комнате сразу становится намного темней, и свет из коридора больше не посягает на мрачное и прокуренное помещение. Сигаретным дымом воняет до отвращения сильно. Гексли любит и ненавидит это запах. Он рождает слишком большое количество воспоминаний, убивая и услаждая этим. Жан интересуется, зачем тот пришел к нему. Рыжий улыбается и неопределенно пожимает плечами. - Не знаю, просто так, - русые брови хозяина комнаты слегка приподнялись. Томас рассмеялся. Зачем? Почему? Он просто засмеялся, как когда-то давно. Легко и беззаботно, совсем по-детски. Он смеялся, и от этого становилось свободнее, словно хохот закрывал и заглушал собой все остальные мысли. Крепкие руки встряхнули неожиданно сильно, и Советчик замолчал. Гексли широко распахнул глаза, мотнул головой. На лице Габена сейчас как никогда раньше проступало волнение. - Ты-то хоть с ума не сходи, - в голосе тоже обеспокоенность. Странно. - Не буду, - он почти клянется, но только сам не может поверить самому себе. Безумие. Оно везде, вытеснило воздух и впиталось в кровь, стало образом жизни. - Габ, а ты знаешь, откуда берется в доме еда? Кто был с нами в нашем младенчестве? - Мастер отрицательно качает головой. - Не знаешь... А я помню. Помню, когда мы еще даже ходить не умели. Там были люди. В противной зеленой форме, жирно блестящей на свету. Они за нами следили, ухаживали и каждому что-то говорили. И тебе, и мне. Всем. А потом они пропали. Хотя нет... Они просто перестали показываться нам, когда мы стали ходить сами. И еду приносили, мне кажется. И сейчас я слышу шаги. Их шаги! Я точно знаю, Габ! Мы не одни!.. Повисла тяжелая тишина. Она появилась неожиданно и казалась еще более поглощающей из-за громкого монолога Гексли, оборвавшегося слишком резко. Возможно, Томас хотел еще что-нибудь сказать, завершить незаконченную речь. Было что-то еще. Жан знал это глубоко за рамками сознания, но не мог понять что же это. Да и удивлен он был слишком сильно, чтобы разбираться со всякими подозрениями. Выпавшая изо рта сигарета медленно дотлевала на полу. Рыжий, сидя по-турецки, потухшим взглядом рассматривал собственные тощие ноги. На душе стало пусто. Если выговориться, станет легче и свободнее. Но эта свобода - пустота. Разъедающая изнутри черная дырка, которая раньше была скрыта проблемами и страхами. Когда их не стало, она начала пожирать все остальное. - Вот как, - Мастер не знал, что стоит говорить в такие моменты. О таком не пишут в учебниках, не поясняют в энциклопедиях. Это жизнь, а ее объяснить нельзя. И как успокоить и поддержать Томаса он тоже не догадывался. Его другу тяжело, ведь он принимал все лишком близко к сердцу и этим сам себя изводил. Габен присел рядом, обнимая за плечи. Рыжий паренек за последнее время ссутулился и похудел, побелел в лице. Гексли поднял на него глаза, улыбнувшись, и, притянув русого за край ворота, поцеловал. Но на сей раз не робко, а достаточно настойчиво. Когда Советчик собирался подняться и уйти, его крепко схватили за руку. На лице гостя невольно появилась улыбка. Он кожей ощущал все, что вложено в этот простой жест. И он не ушел.

***

На следующий день хоронили Достоевского и Штирлица. Федора нашли мертвым на его же кровати - болезнь выпила из него все соки, и сил сопротивляться ей у него не осталось. Макса* нашли рядом. Он лежал на полу, без видимых повреждений на теле. Вокруг были разбросаны его абстракции. Откуда они, и зачем он их сюда принес, не понял никто. Хоронили молча. Подростки сохраняли безмолвие весь день. Их осталось одиннадцать. Неужели Смерть настолько проголодалась? *Макс Отто фон Штирлиц. Во избежание недопонимания.