Бессмертный.

Проходили недели, а я, словно отшельник, жил в пригородном лесу. Почти ничего не ел, только изредка баловался орехами, ягодами, яйцами. Каждый вечер у меня были неконтролируемые приступы истерики. В последнее время без слёз. Их просто уже не было. Теперь я только кричал, катался по траве, корил себя за всё содеянное и не содеянное. Пытался сломать себе что-нибудь. Но не мог. Как-то раз пытался спрыгнуть со скалы прямо в пролив, но я лишь наглотался воды, а затем меня вынесло на берег. Я пролежал там минут пятнадцать, возможно, без сознания. После меня избили местные рыбаки. Они били меня ногами в живот, в спину… а я лишь плевался кровью, иногда кряхтел и… улыбался. Как только мужчины завидели улыбку на моём измученном окровавленном лице, они сочли меня сумасшедшим и хотели убить. Потом я снова потерял сознание после удара в голову. Они подумали, что я умер, я тоже так думал. Но вскоре очнулся опять. На том же месте, на песке, перемешанном с моей кровью, лежал я почти без движения, изредка подёргиваясь, не совсем осознавая, что происходит. Я бы хотел умереть, но боги опять решили иначе. Я провалялся в таком положении ровно один день, и, как ни странно, никакие рыбаки-агрессоры больше ко мне не подходили. Подходили только любопытные волки, обнюхивали меня, фыркали, а потом оставляли меня, порой недовольно рыча. Не понравился я им. Мясо бессмертных, наверное, невкусное. Но теперь я и впрямь всего лишь мясо. Душа куда-то испарилась вместе с Георгиосом. Я больше не чувствовал себя человеком. Я хотел, чтобы меня убили на месте. Но это невозможно. Я разомкнул опухшие веки и устремил взгляд покрасневших глаз куда-то в небо. Я молил Зевса, чтобы Георгиосу в царстве Аида было бы хотя бы немного лучше, чем здесь. Кстати, как он там? В доме… Я мигом поднялся, решив в последний раз встретиться с этой болью, чтобы потом расстаться с ней раз и навсегда. Правда, я и понятия не имел, где я. Всё-таки рыбаки мне вышибли мозги. Тем не менее, я знал, что был недалеко от Патр. Наверное. Надо бы спросить. Я подошёл к старому моряку, который только что вылез из лодки с большой добычей в сетях. Он был где-то в двухстах метрах от меня, поэтому я побежал к нему. - Эй, доброго дня! Скажи, как далеко Патры отсюда, и в каком направлении мне идти? – спросил я бородатого мужчину, которого почему-то перекосило от моего вида. - Тебе надо двигаться на юг километров двадцать. Как увидишь, что лес редеет, значит, до города почти дошёл, - ответил он, попытавшись сделать голос как можно мужественнее. - Благодарю, - всего лишь сказал я и уже собирался отправиться в путь, как вдруг рыбак набрался смелости будто. - Ты уверен, что в таком виде можно идти в город? Ты весь в крови. Как ты ещё жив? - А я никогда не умру, - коротко ответил я, не задумываясь о последствиях. Однако мужчина оказался умнее, чем я думал. Поэтому не придал значения моему ответу, а, скорее всего, счёл это небольшим самоуверенным бредом. Так что он даже медицинскую помощь предложил, спросив, цела ли моя голова, думая, что у меня сотрясение. Странно, но я даже и предположить не мог, что в Империи ещё остались такие люди. Все ведь только о себе и думают. Злые. Он и впрямь помог мне. Потому я более или менее здоровый, чистый и сытый направился к Патрам. Как ни странно, я довольно быстро добрался до знакомых мест. Сердце отчего-то бешено колотилось, а ноги шагали всё быстрее и быстрее. Но зачем? Чтобы встретиться со старой болью? Чтобы снова разрыдаться, увидев его холодное безжизненное лицо? Нет? Тогда, правда, зачем? Умереть я всё равно не смогу. Тем не менее, дом был уже почти совсем близко. Я не ошибся. Свою хлипкую лачужку я за версту узнаю. Я ускорил шаг, а моё дыхание начало сбиваться. Очередной приступ рыданий, который я силился сдержать. Знакомые стены всё ближе, сердце бьётся всё громче и быстрее, а мне всё труднее себя сдерживать. Перед порогом я остановился, зажмурил глаза, ждал. Но чего я ждал? Или чего боялся? Может, неизвестности? Ну, я как обычно. Хотя… даже бессмертным ничто человеческое не чуждо. Видимо, этот непонятный страх тоже. Скрепя сердце, я переступил порог. Осталось только открыть глаза, веки которых как назло отяжелели. Ну же, ещё немного ведь. Получилось. Насколько я помню, ничего не изменилось: окровавленное тело посреди жилища, нож рядом, - всё это заставило очередному приступу истерики вновь появиться. Я не думал, что я такой слабак. Я убивал многих людей, но убив Георгиоса…. Я как будто потерял часть себя. Наверное, потому, что я никогда никого так не любил. Я любил его со всеми его чу’дными и чудны’ми чертами характера: он всегда так мило потягивался и зевал, словно маленький львёнок, когда просыпался, трепал свою тёмно-каштановую гриву. Ещё он почти всегда был рад помочь мне, хотя он заправский лентяй. Он так лучезарно улыбался мне, что я никогда не мог не улыбнуться в ответ. Он мог запросто уйти и не приходить неделями, но зато потом подкрадывался сзади и бросался мне на шею, когда я работал. А его поцелуи… Святой Зевс… Я буквально умирал и рождался вновь во время каждого его нового приступа нежности. Он очень часто покусывал мои губы своими острыми зубками, но так аккуратно, что это было даже приятно, нежели больно. А когда наступала ночь, чего греха таить, он был не против удовлетворить мои маленькие грязные желания, которые почти всегда появлялись в моей буйной кудрявой голове после того, как я увижу Критикоса, идущего из источника ко мне домой в одном полотенце, так пикантно обхватывающем его приятные на вид (да и не ощупь, спешу заметить) бёдра. Но теперь всего этого не будет. Вот он, лежит передо мной, совсем холодный и уже слегка попахивает гнилью. Я бросился к нему, рыдая, сознавая, что я всё-таки сделал. Я выл, проводя пальцами по его холодным щекам. Уже нельзя было сказать, что он как будто спал. Нет. Он действительно умер. И от этой мысли на душе становилось всё больнее. Провожу пальцами по его холодной посиневшей коже. Едва коснулся большим пальцем его бледно-голубых губ. Не могу поверить. Мне так тяжело это сделать. А, может, это я сплю, а не он? Я ударил себя по щеке и зашипел. Нет, всё-таки я не сплю. Но меня снова клонит в сон. В тот самый долгий сон.* Интересно, сколько он продлится? День, год, век? А тем временем веки слипаются, и я зевнул, давясь собственными слезами и моля Зевса, чтобы этот кошмар кончился. Видимо, он меня услышал. Внезапно, я нашёл в себе силы, доплёлся до соломенной постели, рухнул на неё, взглянул на скульптуру (портрет Георгиоса, который я когда-то выколотил из белого камня, которого в Патрах было, мягко говоря, много), после перевёл взгляд на труп, а дальше я провалился в царство Морфея. Надеюсь, надолго. • У нашего бессмертного такая особенность: через какой-то промежуток времени он впадает в летаргический сон, чтобы восстановить силы, тратившееся на поддержание его бессмертие. Сей сон мог бы длиться от недели до нескольких лет и даже веков. После сильных эмоциональных потрясений вероятность уснуть ещё более велика. Последний раз наш герой уснул в возрасте двухсот тридцати семи лет и проснулся только через пятьдесят. Слава Зевсу, его никто не нашёл, и он спокойно за год адаптировался к новой жизни.