I Just Called (To Say I Love You)

/ / Зейн держится долго, тринадцать дней (но разве кто-то считает?). Шесть цифр, увидел и забыл, но они мерещатся ему повсюду. Это смахивает на шизофрению. — Как думаешь, я ненормальный? — спрашивает Зейн, когда слышит дружелюбное приветствие. — Вовсе нет. Разве что совсем чуть-чуть, — по голосу понятно, что собеседник улыбается, — как и все мы. — Все? Ты тоже? — Конечно. Мне двадцать два, а я представляюсь именем Базза Лайтера. Это не странно? Зейн смеётся: — Вообще-то, довольно глупо. — Знаю. Видишь ли, жизнь без капризов — это не жизнь. — Я почти уверен, что ты это не сам придумал. — Ага, это из сериала, — собеседник замолкает ненадолго. — Извини, что напоминаю, но, кажется, мы говорим не обо мне. Как дела с отчимом? — Ровно, — уголки губ Зейна опускаются вниз. Он встаёт с кровати, идёт, чуть прихрамывая, и подпирает дверь стулом — просто на всякий случай. — Сутки его не было дома, а сейчас он спит. — Он… Что он делает с тобой? — наверное, парню доплачивают за актёрские способности: у него отлично получается изображать беспокойство. — Он кричит на меня. Он говорит, что я виноват в смерти мамы, что я следующий, и он… Когда у него плохое настроение, он бьёт меня. — Ты кому-нибудь рассказываешь об этом? — Нет, — горько усмехается Зейн. — В смысле, мне просто некому. Мой родной отец давно умер, я даже не помню его, а наш школьный психолог только и делает, что курит травку и раздаёт брошюрки о подростковой беременности. — А твои друзья? — У меня нет друзей. Я же сказал, одноклассники ненавидят меня. — Ты знаешь, за что? — осторожно спрашивает собеседник. Зейн кусает губы: разумеется, он знает, но не уверен, что хочет говорить. В смысле, этому парню профессиональная этика, или что там ещё, не позволит оскорбить его, но почему-то Зейна очень волнует, что он подумает. — Мой отец был пакистанцем, — решается он. На том конце провода — молчание, и сердце Зейна сжимается. Но: — И что? — растерянно спрашивает собеседник. — Я мусульманин, — подсказывает Зейн. Снова тишина, и Зейн понимает: парень ждёт продолжения. Прежде, чем он решает бросить трубку, собеседник спрашивает: — Это всё? — Наверное. Я не похож на них. В этом дело. — Твои одноклассники — просто идиоты, — и от злости в мягком голосе у Зейна холодок пробегает по спине. Гнев собеседника направлен не на него, но всё равно становится не по себе. — Ты не думал сменить школу? — Думал, конечно. Но кто может пообещать, что в новой школе всё будет иначе? К тому же, я выпускник с кошмарной успеваемостью, никто не возьмёт меня посреди учебного года. — Ты живёшь в Лондоне? — Да, в Гринвиче. — Ого, здорово! Мой хороший друг заканчивает Шеффилдскую старшую школу, это на… — Я знаю, где это, — перебивает Зейн. — Тогда ты, наверное, в курсе, что это не совсем обычная школа? Там отличные учителя, не очень большая нагрузка, классы для детей с ограниченными способностями и… Ну, знаешь. Толерантные ученики. Звучит очень заманчиво, но Зейн давно потерял свои розовые очки. Никогда ничего не изменится, потому что он — Зейн Малик. Его удел — разбитое лицо, мешковатая одежда, проблемы со школьной администрацией и вечера с карандашами в руках. Друзья и понимание — не те понятия, с которыми ему предстоит столкнуться. Кажется, он произносит это вслух, потому что собеседник говорит: — Ты не прав. Я бы хотел стать твоим другом. — Ты не станешь. Ты ничего не знаешь обо мне, а я — о тебе, — Зейн качает головой, забыв, что его не видно. Страх обжечься мешает ему верить в хороший конец. Он не сомневается, что человек с таким голосом внешне похож на звезду со страниц глянцевых журналов, а он… Ну, Зейн — забитый мальчик с альбомом и смуглой кожей, которому ничего не светит. — Лиам, — говорит собеседник. — Что? — удивлённо переспрашивает Зейн. — Меня зовут Лиам. Я учусь на психолога, и я здесь на практике, которая совсем скоро кончится. Ты не мог бы дать свой номер, чтобы я не потерял тебя? — Я Зейн, — ошарашенно говорит он. — А разве мой номер не сохраняется у вас на компьютере или где-то ещё? — Нет, здесь всё анонимно, — в голосе Лиама снова слышатся весёлые нотки, — Зейн. Но, — торопливо добавляет он, — если ты не хочешь, то, конечно, я не… — Записывай, — Зейн широко улыбается и ничего не может с этим поделать. / / Жизнь Лиама Пейна — мечта. Ему всего двадцать два, а он уже на такой высоте, о которой некоторые и не мечтают. Он тот, кому не придётся работать ни дня, если верить словам китайского философа, — он учится на психолога в одном из престижнейших университетов мира, и он обожает то, чем занимается. Он тот, за кого любой отец с радостью отдаст свою дочь — он красив, умён, талантлив, остроумен, ему прочат небывалые карьерные взлёты и безоблачное будущее. Он — обаятельная улыбка и заразительный смех, он — бесконечное обожание однокурсников, он — гордость своих родителей. Каждый его визит домой в Вульверхэмптон — второе Рождество для его семьи. В его портфолио — не меньше полусотни рекомендательных писем. Лиам закатывает глаза, когда слышит, что места в лучших компаниях Великобритании ему придерживают упругая задница или родительские деньги. Это звучит действительно забавно, если знать, что мама Лиама — медсестра, а отец гнёт спину на разовых работах. По правде, Лиама мало заботит общественное мнение. Ему нравится делать то, что он делает: курить, пить, танцевать с кем хочется и когда хочется; петь, зная, что от его голоса девчонки краснеют и бледнеют; заниматься спортом, замечая восхищённые взгляды мальчишек-старшеклассников в раздевалке. Ему достаточно одобрения близких людей: родителей, сестёр (ну, часть про студенческие развлечения и клубы здесь лучше опустить) и немногочисленных друзей. С одним из них, Луи Томлинсоном, тоже будущим психологом, они снимают трёхкомнатную квартиру в Гринвиче. До университета рукой подать, недорогое жилище плюс арендная плата, разделенная на двоих — отличный вариант для обоих. Лиам отправляет деньги семье, Луи же необходимо поддерживать имидж «бедного студента, который ну никак не может содержать пятерых младших сестёр, мам, как ты не понимаешь». Честно говоря, причина дружбы с Луи является загадкой даже для самого Лиама: Луи не из тех людей, которые могут ему понравиться. Конечно, он и сам не святой, но самое точное слово для описания Луи — «мудак». Найл с ним абсолютно согласен: — Есть люди, на которых смотришь — ублюдки ублюдками, а оказывается, что они вполне себе ничего. А есть Луи. Он подонок до мозга костей, — говорит он. Найл Хоран — противоположность Луи, он ангел во плоти как внешне, так и внутри. Он сущий ребёнок и последний человек, которому Лиам доверил бы важную работу, но Найл в свои двадцать два — успешный ресторатор. Его кафе и кофейни рассыпаны по всему Лондону и пользуются бешеной популярностью у молодёжи. Подушки на полу и уютный полумрак — одна из причин всеобщей любви к MOFOS. Это заслуга Гарри Стайлса, молодого архитектора и дизайнера. Найл хотел что-то резкое, яркое, под стать названию, но Гарри решил: — Скукота. Найл не нашёл, что ответить, и был вынужден согласиться на подушки. Гарри никому не переспорить. На каждое слово Лиама у него десять в ответ, на каждое замечание он морщит нос: «Не включай папочку, Лимо, тебе двадцать, а не двести». Сложно не пытаться его контролировать: Гарри нет и восемнадцати, а он выпивает, курит и обжимается с Луи у всех на глазах. Лиам уверен, что когда-нибудь у них будут проблемы из-за этого. У Гарри — точно. Он выпускник, но с таким образом жизни ему совсем не до школы, и ничего хорошего из этого не выйдет. Не то чтобы кто-то мог это изменить. Однажды Лиам и Найл, устав мириться с этим беспорядком, решили заняться воспитанием этих, по словам Найла, «отбросов общества». Они не были глупы и прекрасно осознавали, что сами ничего не добьются, поэтому решили воздействовать на них через них же. Первый отброс на осторожное замечание о далеко не блестящей учёбе Гарри невежливо попросил их отъебаться, а второй, которому было доложено об ужасном поведении Луи, мечтательно заявил: «Зато у него член большой», отбив у воспитателей всякую охоту продолжать свою миссию. Было решено оставить всё как есть, и Лиам здорово жалеет об этом. Особенно сейчас, когда Луи вертит в руках яркую бумажку с изображением счастливой девочки и предложением позвонить в службу доверия на одной стороне и номером Зейна на другой. — Клеишь самоубийц, Пейно? Ого. Может, я зря отказался от этой практики? «Если игнорировать, ему надоест», — решает Лиам, но Луи, кажется, скучно. — В последний раз, говорят, не надышишься, но все пытаются, верно? Как тебе? Уверен, было круто. Попытка сделать заинтересованный вид с треском проваливается, когда Лиам осознаёт, что разглядывает не просто рекламную брошюрку, а страницу, где читательницы расхваливают средства интимной гигиены. — Нет, Лиам, серьёзно! Мне надо знать, к чему готовиться! — К вымаливанию прощения у Гарри, — бормочет Лиам. Луи затихает и молчит подозрительно долго, и Лиам поднимает голову. Очень вовремя: Луи стоит посреди комнаты с телефоном в руке и сосредоточенно набирает номер, сверяясь с бумажкой. Лиам подрывается и в следующую секунду уже сидит на растянувшемся на полу Луи, держа в кулаке и рекламу службы доверия, и дорогой смартфон друга. Луи пытается освободиться, но Лиам раза в два тяжелее его, так что бедняга терпит неудачу. — Твою мать, больно! Лиам, грязный ублюдок! Ты ебанулся! Слезь с меня! Блять, сколько тонн ты весишь, жирдяй?! — Сколько нужно, — Лиам стирает номер из контактов Луи и прячет аккуратно сложенную бумажку в карман. Потом встаёт и протягивает Луи руку, но тот изображает обиду, игнорирует его и поднимается сам, кряхтя как старый дед. — Зейн не самоубийца, и я не собираюсь спать с ним. — Пока что, — ворчит Луи, захлопывая за собой дверь в ванную. «Пока что», — услужливо подсказывает внутренний голос. — Совсем, — кривится Лиам, убеждая в этом не то Луи, не то себя самого.