I Just Called (To Say I Love You)

Лиам звонит всю ночь. Зейн просыпается несколько раз, окончательно — когда на часах четыре утра. Он закрывает окно, ищет свитер, из которого давно вырос, кутается в плед и заваривает чай, чтобы согреться. Он чудом не обливает себя кипятком и не роняет кружку — его руки дрожат, пальцы не слушаются, и всё тело кажется опухшим, отёкшим, онемевшим. В ванной Зейн с трудом расстёгивает пуговицу на штанах — на это уходит не меньше четверти часа, и под конец он едва не плачет от своей слабости. Он зло сдирает с себя свитер и майку и решается взглянуть в зеркало. Его джинсы достаточно плотные, чтобы на ногах не осталось следов от ремня, но его бока, руки и живот в красных полосах. Зейн встаёт под душ и позволяет прохладной воде успокаивать воспалённую кожу. Становится немного легче. Это не впервой, и он знает, как его тело поведёт себя после — синяки с рук сойдут быстро, на боках продержатся дольше, но не больше двух недель, если мазать их вонючим холодным гелем. Это не впервой, и он знает, как отчим поведёт себя после — начнёт избегать Зейна, перестанет здороваться и набьёт холодильник полуфабрикатами. Может, оставит пасынку какие-то деньги и исчезнет на неделю. Это похоже на извинение, но Зейн никогда не мог понять, чего отчим хочет от него. Однажды в школу приходили волонтёры из социального центра, совсем молодые ребята, выпускники или студенты. Они показывали документальный фильм о домашнем насилии — снятые против света подростки, искусственные компьютерные голоса, изменённые имена. «Все люди и истории реальны, они могут быть среди вас», — предупредил фразу один из волонтёров, когда по экрану побежали титры. — Да неужели, — хмыкнул Томми Ангилья. — Откуда вы их взяли? Подходили к человеку на улице и спрашивали, не вставляет ли ему его отец? — Мы разместили объявление в социальной сети, все, кого вы видели — добровольцы, — ответил волонтёр, стараясь быть предельно вежливым. — Ага, — неверяще хмыкнул Ангилья и отвернулся. Наклонившись к уху своей подружки Джейд, он добавил: — Придурки, — как бы только ей, но так, чтобы слышал весь зал. Волонтёр покраснел и быстро отдал микрофон школьному психологу, кажется, мало понимавшему, где он и что он, и по залу зашелестели смешки. Зейн уверен: он был единственным, кто смотрел не на смущённого волонтёра, а на побледневшую Джейд. Зейн уверен: он был единственным, кто узнал красавицу Джейд, её худенькие запястья и манеру поправлять волосы в девушке, рассказывавшей про отчима, который насиловал её несколько лет, прежде чем её мама развелась с ним. Зейн вспоминает об этом каждый раз, когда пытается понять, чем же так досадил отчиму. В смысле, он не думает, что может привлекать отчима в сексуальном смысле — тот не раз давал Зейну понять, что пасынок противен и отвратителен ему, что ему неприятно трогать его даже пальцем, так что Зейн не думает, что есть причины опасаться его члена. Думать об этом — не впервой, и Зейн снова решает, что его отчим просто псих. Всё это повторяется который раз, но теперь кое-что иначе: Зейну стыдно. Он впервые думает о том, что мог бы дать ему отпор. Что мог бы ответить тем же — Зейн не качок и не полицейский с двадцатилетним стажем, но у него крепкие кулаки, и его плечи шире, чем у многих одноклассников. Он мог бы действительно постараться, он мог бы объяснить отчиму, что он не идиот и не слабак, что с ним нужно считаться. Он чертовски подвёл Лиама, и ему ужасно стыдно. Пока он в ванной, мобильный, поставленный на беззвучный режим, гудит не переставая. Зейн не отвечает, потому что ему действительно нечего сказать в своё оправдание. Он возвращается в комнату к шести утра и ложится на холодную кровать. В темноте снова вспыхнувший экран мобильного кажется ещё ярче. В углу дисплея — трёхзначное число, означающее количество пропущенных вызовов, и у Зейна щемит сердце. Он не выдерживает. — Лиам, — говорит он, приложив трубку к уху. — Зейн, — охает Лиам, — ты в порядке? Боже, я думал, ты умер. — Всё нормально, — Зейн улыбается, но одёргивает себя — он не должен был заставлять Лиама волноваться. — Тогда какого чёрта, Зейн! — Извини, — и это первый раз, когда он лжёт Лиаму, — я спал и не слышал твоих звонков. / / Лиам ложится лишь в начале седьмого, и спать ему осталось меньше двух часов, но это последнее, что его волнует. Он места себе не находил, потому что Зейн не отвечал на звонки, он был готов поднять на ноги всех знакомых и искать его столько, сколько понадобится, он чуть с ума не сошёл, а Зейн просто спал. Зейн не ждал его звонка — вот что волнует Лиама. Зейну всё равно — вот что волнует Лиама. Лиам не интересует Зейна — вот что волнует Лиама, и он действительно не может понять, почему. В смысле, ему всегда всё равно, что думают окружающие, и не его проблема, если они предпочитают держаться от него подальше — но с Зейном всё иначе. Лиам хочет нравиться ему. — Нет, ты хочешь его трахнуть, — заявляет голос Луи в его голове. — Вовсе нет, — шепчет Лиам и накрывается одеялом с головой. Это неправда, потому что Лиам никогда не видел его. Он не знает, красивый Зейн или нет, высокий или низкий, худой или толстый. Голос (великолепный голос) Зейна ничего не говорит о его лице или о его заднице. А это определённо влияет на секс. Но — какой бы ни был Зейн — это не влияет на то, что Лиам отчаянно, как первоклассник своей учительнице, хочет ему понравиться. И он действительно собирался спать, но вместо этого снова набирает знакомый номер. На этот раз Зейн отвечает сразу, и его голос звучит удивлённо: — Лиам? — Ты веришь в чудеса? — Что? — смеётся Зейн. — Лиам, ты лунатик? Ты говоришь во сне? — Нет, — улыбается Лиам. — Просто ответь. — Думаю, да. — Значит, ты веришь, что желания исполняются? — Наверное. К чему это? — Я хочу, чтобы ты исполнил моё желание, Зейн. Я хочу встретиться с тобой. Зейн молчит какое-то время, и когда он снова начинает говорить, его голос звучит грустно: — Лиам, мы уже говорили об этом. — Нет, — перебивает Лиам. — Ты говорил. А теперь говорю я, и мне всё равно, какой ты, слышишь? У тебя может быть две головы или пара сотен лишних фунтов, и это не изменит того, что ты отличный парень. Это не изменит того, что я хочу встретиться с тобой. — Тебе наплевать на мою вторую голову? — изумлённо переспрашивает Зейн, и Лиам хохочет в голос, забыв о Луи, который спит в соседней комнате. — Абсолютно, — подтверждает он, всё ещё хихикая. — Слушай, на этой неделе я сдаю экзамены и на Рождество еду домой. Но мой друг устраивает новогоднюю вечеринку в помещении MOFOS возле Гринвичского университета, и ты мог бы прийти. — Я, — Зейн откашливается, и Лиам понимает, что задержал дыхание, — я приду. — Я буду ждать тебя у входа в одиннадцать, пойдёт? — Хорошо, Лиам, — и ему ясно, что Зейн улыбается. — Спокойной ночи. / / Они почти не созваниваются на последней учебной неделе: Лиам занят подготовкой к экзаменам, Зейн — ничегонеделаньем. Он забирает документы из старой школы, освобождает свой шкафчик, исписанный нелестными замечаниями, и в пятницу идёт к миссис Олни. Она поит его чаем, расспрашивает об интересах и целях (колючая тема, и Зейн чувствует себя неловко), потом просит старшеклассницу по имени Джеси устроить ему экскурсию. Потом миссис Олни назначает Джеси его «куратором», и они идут в библиотеку за учебниками. Девушка шутит и общается с ним, как с хорошим другом, и Зейн уверен, что эта школа ему понравится. Она уже нравится. / / Каникулы он проводит в библиотеке или дома за новыми учебниками, одновременно пытаясь расшифровать свои старые конспекты — ему не хочется ударить в грязь лицом в первые же дни. Двадцать пятого Лиам звонит из Вульверхэмптона и поздравляет Зейна с Рождеством, и Зейн понимает, что он чертовски соскучился. Его рука привычно расчерчивает тетрадный лист на квадраты и выводит словесные пузыри. Рядом с черноволосым мальчиком на рисунках появляется ещё один, с тёмно-русыми волосами, и про себя Зейн зовёт его Лиамом. / / Тридцать первого декабря отчима нет дома, и Зейн почти час проводит в ванной. До кофейни, где его ждёт Лиам — тридцать минут пешком, и Зейн собирается не торопясь. Когда на часах половина одиннадцатого, он стоит перед зеркалом и вдруг понимает, что никуда не пойдёт. Он понимает, что Лиаму не может понравиться его смуглая кожа. Он понимает, что Лиаму не может понравиться его безразмерная рубашка — и вообще, зелёный делает его похожим на уродца из фильмов про зомби. Он понимает, что Лиаму не могут понравиться его мешковатые джинсы. Он понимает, что он не может понравиться Лиаму. Потому что он — Зейн Малик, и он такой Зейн Малик, что тошно. Зейн смотрит на себя в зеркало — гадкий утёнок, он некрасивый, он слишком худой и неуклюжий, у него слишком длинные ноги и руки, у него слишком резкие черты лица. Ему вдруг становится ясно, за что его не любят одноклассники и отчим — за то, что он такой. Может, у него и красивый голос (Лиам говорит, что у него красивый голос, а Зейн ведь молчит в школе и дома большую часть времени, так что об этом никто не знает), но этого мало, чтобы нравиться людям. И Зейн чувствует себя чёртовой Русалочкой, которая готова отдать голос за ноги. Он садится на кровать и больше не смотрит в зеркало. Он тянется за мобильным и отправляет Лиаму короткое: «Прости», выключает телефон и свет и забирается под одеяло, скидывая с себя глупую рубашку и дурацкие джинсы. Он беззвучно кричит в подушку от собственного бессилия. / / Лиам собранный и организованный, и он забывает мобильный дома в тот день, когда этого делать точно не стоит. В одиннадцать он на крыльце MOFOS кутается в свитер с оленем (подарок старшей сестры на Рождество). В четверть двенадцатого он всё ещё там. Дверь открывается, выплёвывая громкую музыку и Луи. — Он не придёт. Лиам качает головой. — Я принёс тебе куртку. — Спасибо. Луи закуривает и даёт ему затянуться. Они молча стоят несколько минут, потом Луи тушит сигарету о железные перила и возвращается обратно, снова выпуская танцевальные ритмы в морозный воздух. Без пятнадцати двенадцать выходит Найл. — Лиам, — неуверенно начинает он. Когда Лиам не отвечает, он спрашивает: — Хочешь, составлю тебе компанию? Лиам пожимает плечами, и Найл опирается о перила рядом с ним. Они стоят так минут десять, и потом Лиам говорит: — Пошли. — Лиам, — Найл удерживает его за рукав. — Может, он ещё придёт. — Он не придёт, — Лиам выдирает куртку из пальцев Найла и исчезает за дверью, тихо прикрывая её за собой.