I Just Called (To Say I Love You)

каждый заслуживает ложку мёда в свою бочку дёгтя, ладно? так что если вокруг вас сплошное чёрное вонючее дерьмо, я обещаю — что-то сладкое не за горами. расслабьтесь, не настраивайтесь переживать и включите что-нибудь веселое, к примеру James Blunt — Bonfire Heart Autoheart — Lent The Royal Concept — On Our Way на самом деле, мы ещё не дошли даже до середины, но я считаю события этой главы переломными моментами — каждый в своём смысле. и я действительно надеюсь, что вы увидите то, что я хотела показать. спасибо за ваше внимание и вашу поддержку! ps, вы могли заметить, что планируемый размер изменился. простите, я не хотела!

Зейна никогда нельзя было назвать эгоистичным. Его никогда нельзя было обвинить в том, что он думает только о себе — он не думал о себе в принципе. Он отпускал важных людей, делая вид, что ему всё равно: он знал, что для них будет лучше уйти, и не собирался мешать им быть счастливыми. «Если хочешь, я могу остаться», — однажды сказала мама. Отчим уже сидел в машине, пора было ехать в аэропорт, и она была слегка рассеянная — она всегда была такая, когда до самолёта оставалось совсем немного. Её руки застёгивали чемодан, проверяли билеты и документы, но её мысли были почти за четыре тысячи километров от дома. Тогда Зейн покачал головой. Мамина работа делала её счастливой, и он не хотел влезать. «Если хочешь, я могу вернуться», — сказала Перри, когда уезжала домой. Они стояли на перроне, ветер развевал её короткие светлые волосы и подол голубого платья. Она была такая красивая, а её взгляд — такой печальный, что ему чертовски хотелось обнять её, но Зейн знал: её жизнь, её семья, её будущее — не он, не Лондон. Так что он просто покачал головой. Надежды Перри остались в Саут-Шилдс, и он не хотел влезать. Зейна нельзя было назвать эгоистичным — раньше. Единственное, о чём он думает сейчас — что большего эгоиста, чем он, свет не видывал. Он хочет удержать Лиама так сильно, что ему наплевать на всё остальное, — даже на то, что чувствует сам Лиам — и это заставляет Зейна ощущать себя полным дерьмом. Лиам не отвечает на звонки весь день, и Зейн чувствует себя ужасно. Он снова всё испортил. Он снова подвёл Лиама. Меньше всего на свете Зейн хочет, чтобы Лиам отказался от него, и больше всего — понравиться Лиаму. Потому что Лиам — он не собирается обманывать сам себя, ладно? — нравится ему. Не просто нравится, а нравится. В смысле, Зейну нравится жасминовый чай, и ему нравится чай с мандаринами — это значит, что он выберет мандариновый, если ему предложат один из двух. Ему нравится майка Томми Ангильи с сине-зелёным штурмовиком, но он ни за что не променяет на неё свою, с жёлтой битловской субмариной, которая ему нравится. Так вот, Лиам — его мандариновый чай и жёлтая подлодка. За два месяца звонков Зейн вырыл себе чертовски глубокую яму и свалился в неё, и если он не придумает, как выбраться, будет до конца жизни нюхать жасмин и любоваться штурмовиками цвета моря. / / К семи вечера Зейн теряет всякую надежду, но Лиам совершенно неожиданно отвечает. — Ты позвонил мне шестьдесят два раза, — смеётся он. — Если честно, я думал, ты прокатил меня. — Лиам, — выдыхает Зейн, и это пока всё, на что он способен. — Я забыл мобильный дома. Ты заставил меня понервничать, знаешь? И помёрзнуть. — Извини, — говорит Зейн. — О, я шучу! Я понимаю, правда. Тебе не обязательно… — Нет, Лиам, извини. Я соврал тебе, — он задерживает дыхание. Это шанс (возможно, единственный) выбраться из ямы, и он не может упустить его. — Когда ты не мог дозвониться, я не спал. На самом деле, я бы ни за что не смог уснуть, если бы знал, что ты позвонишь. Мой отчим избил меня, и у меня просто не было сил ответить тебе. Извини меня. Я соврал тебе, потому что я не хотел, чтобы ты думал, что я слабак — но это то, кто я есть. Я постоянно подвожу тебя, Лиам. Извини за это. Слёзы душат, Зейн представляет, что скажет Лиам: он не откажется от него, он не станет его ругать. Он скажет: «Со всеми бывает, Зейн, никто не идеален». Он скажет: «Ничего страшного, Зейн, это того не стоит». Или что-нибудь вроде этого, такое же утешающее, пустое и заученное. И от этого Зейну становится ещё тоскливее. Но: — Я прощаю тебя, — говорит Лиам. — Что? — удивлённо переспрашивает Зейн. — Я прощаю тебя, Зейн. Я горжусь тобой и твоей прямотой, хорошо? И я действительно не могу злиться на тебя, потому что я… — Лиам, — перебивает Зейн, и неконтролируемая счастливая улыбка расползается на его лице, — я рад, что у меня есть такой друг, как ты. — Да, — соглашается Лиам, слегка замявшись, но Зейн не обращает на это внимания. — Я тоже рад, что ты мой… друг. / / Первая неделя в школе проходит на удивление ровно. Учителя не считают его идиотом, одноклассники не сторонятся его, улыбаются ему и здороваются с ним, он обедает не в одиночестве, а Джеси, кажется, робот, снабжённый реактивным моторчиком. Она сидит с ним на большей части уроков, знакомит его с половиной школы, записывает в кружок рисования и на курсы карьерного планирования (преподавательница болеет, но, по словам Джеси, «там много разных полезных штук»). Кстати, мисс Ловато — не единственный человек, который пока что отсутствует в школе. — Своя элита есть везде, — Джеси пожимает плечами, когда Зейн спрашивает, есть ли кто-то, с кем нужно обращаться осторожней, чем с остальными. — Вон, гляди. Столик, который возле окна. Оттуда видно женскую раздевалку на втором этаже. Это Люк, Калум, Эштон и Майкл. Тебе не обязательно знать, кто есть кто, они всё равно всегда вместе. Сейчас они тихие, потому что главного павлина нет на месте. Кажется, Стайлс забыл, что каникулы уже кончились. Она говорит это без злости, даже не равнодушно, а так, словно рассказывает о своих друзьях — ласково, но с лёгкой насмешкой. Зейн готов поклясться, что они не друзья — он не отходил от Джеси всю неделю, и она ни словом не перекинулась ни с одним из этих парней. Но своё удивление он оставляет на потом — ещё чуть-чуть, и у бедняжки Джеси уши свернутся в трубочку от его бесконечных вопросов. / / — Удивительно, — говорит Зейн, когда Лиам в субботу спрашивает, как его дела. — Если честно, школа всегда была для меня адом, а тут… Ну, знаешь. — Я же говорил, — по голосу Лиама ясно, что он безумно доволен собой. — Я не знаю, как отблагодарить тебя, — сознаётся Зейн, — но я действительно хочу это сделать. — Тебе девятнадцать через неделю, — Лиам игнорирует его слова. — И один день, да. — Ты собираешься отмечать это? — Не-а. — А как же торт? И желание? — смеётся Лиам, и Зейн улыбается. — Когда я был маленький, мама будила меня рано утром с тортом в руках. Это был единственный день, когда я с удовольствием вставал с кровати. Единственное моё желание — проснуться и увидеть в темноте свечки. Это было так здорово. Огоньки отражались в её глазах, и это было самое красивое, что я когда-либо видел. — Зейн, — тихо говорит Лиам. От прежней весёлости в его голосе не остаётся ни следа. — Мне так жаль. — Теоретически, — бормочет Зейн. Лиаму не удаётся расслышать окончание предложения, и он переспрашивает. — Теоретически, — повторяет Зейн, — это возможно. В смысле, нам сказали, что мама скорее всего мертва. Официально она числится пропавшей без вести. — Я знаю, что мы можем сделать, — говорит Лиам после недолгого молчания. — Слушай: мы встретимся в день твоего рождения, я пожелаю тебе, чтобы это сбылось, и однажды так и случится. — Ты всё ещё хочешь со мной встретиться? — Зейна разрывает на части нежность, которую он испытывает к этому парню. Он не может сдержать улыбку. — Да! — восклицает Лиам, и Зейн поспешно убирает трубку от уха, потому что ещё чуть-чуть, и он оглох бы. — Как ты вообще можешь сомневаться в этом! — Не знаю, — смеётся Зейн. Потом он тише добавляет: — Я тоже хочу. Надеюсь, нам никто не помешает. Он подразумевает под «никто» себя, но Лиам понимает это иначе, и в его голос проскальзывают холодные металлические нотки: — Это ещё одна вещь, которая меня беспокоит. Ты не собираешься как-то повлиять на него? Твой отчим — монстр, Зейн! — Он полицейский, Лиам, — Зейн качает головой. — Что я могу сделать? Мне никто не поверит, а даже если поверит… Ничем хорошим это не кончится. — Тебе уже почти девятнадцать! — Через год мне будет двадцать, и тогда точно всё закончится. — Ничего не закончится. Ты прекрасно это понимаешь. — Я… Я просто не хочу говорить об этом. Ладно? — Ладно. Я позвоню тебе. Пока, Зейн. — До встречи, Лиам. / / — Старший инспектор Тоболовски? Добрый вечер, это Лиам Пейн. Вы помните меня? Я проходил практику в прошлом году. О, здорово! У меня всё хорошо, да, учусь. Ваши дела как? Поздравляю! Да, верно, я не просто так звоню. Вы не сможете мне с этим помочь, но я просто не знаю, к кому ещё обратиться. Меня интересует один человек… / / Если первая учебная неделя — ровная, то на второй всё идёт наперекосяк. Джеси дома с гриппом, и Зейн сидит один почти на всех уроках. Кажется, простуда многих сбила с ног — потому что в школе нет вообще никого из её компании. Зейн обедает один, но он не очень расстроен — есть определённая прелесть в еде, которая остаётся в его тарелке, а не растаскивается ребятами в свои. Одиночеством Зейн наслаждается недолго — в среду на стул перед ним падает кудрявый парень с широченной улыбкой. Он сразу же протягивает руки к подносу Зейна. — Привет! — радостно начинает он. — Я — твой куратор. Зейн скептично поднимает бровь: — Джеси? Ты сильно изменилась. «Джеси» хихикает: — Во-первых, Джеси Нельсон тебя ничему не научит. Во-вторых, я Гарри Стайлс. А ты — Зейн Малик. — Да брось, неужели? — язвит Зейн прежде, чем успевает одёрнуть себя. Фамилия парня всплывает в его сознании вместе с определением «главный павлин», и он с тревогой думает, что школьный король — не тот человек, с которым стоит портить отношения. Но: — Эй, спрячь свои колючки, — обиженно тянет Гарри. — Между прочим, я твой лучший друг. — С каких пор? — С тех самых, как Лиам забыл все слова, кроме твоего имени и прилагательных вроде «чудесный», «удивительный», «великолепный». — О, — выдавливает Зейн. Пока его щёки краснеют, мозг складывает паззл: Гарри — тот самый знакомый Лиама из Шеффилда. Кажется, даже не просто знакомый. — А вы с Лиамом, эм, друзья? — Друг моего друга — мой друг, — важно кивает Гарри. — И у меня есть некоторые планы на тебя. / / Наверное, если бы имя Лиама не действовало на Зейна так отупляюще, он бы обратил внимание на загадочные улыбки Гарри и его странные намёки. Но что есть, то есть, и теперь они на кассе в торговом центре. Гарри выглядит дико довольным, а Зейн попросту в ужасе. Его лицо красное от бесконечных комплиментов Гарри и продавщицы-консультанта в адрес его фигуры, а волосы в жутком беспорядке из-за того, что постоянно приходилось стаскивать через голову футболки и свитера. — Я никогда не смогу расплатиться за это, — шепчет Зейн. Ладно, ему стоило подумать об этом раньше, когда он соглашался примерять всё, что Гарри подсовывал ему, но это было действительно здорово — почувствовать себя не Зейном Маликом, не мальчиком в мешковатой одежде и стоптанных кроссовках. — Тебе и не нужно, — Гарри изящным жестом вытягивает из бумажника кредитку. — Гарри! — вообще-то Зейн довольно смутно представляет, сколько стоит то, что они набрали, но это точно большая сумма. — Я никогда не смогу отдать тебе эти деньги! Зачем ты это делаешь? — Сможешь быстрее, чем думаешь. Спасибо! — Гарри в который раз загадочно улыбается и протягивает Зейну огромный пакет. — Зачем? Я люблю красоту. Посмотри на себя, Зейн! Ты алмаз, а я просто делаю из тебя бриллиант, — подмигивает он обалдевшему Зейну. — В салоне на первом этаже работает моя знакомая, и она подстрижёт тебя почти бесплатно, пойдём. — Подожди, — они уже на лестнице, когда Зейн вдруг останавливается. Гарри оборачивается и вопросительно поднимает брови. — Скажи честно, это Лиам попросил тебя сделать для меня? — О, нет, — Гарри широко улыбается. — Кстати, будет лучше, если он не узнает об этом, так что не говори ему, ладно? Во-первых, он не простит, что я познакомился с тобой раньше, чем он, а во-вторых, у него пунктик на «будь собой» и прочую хрень. Но я понимаю, как важно нравиться самому себе. Давай же, пошли, Лу ненавидит ждать! / / Зейн не может перестать смотреть на себя — если это вообще он. Гарри смеётся и говорит, что они уже опаздывают (и не говорит, куда), но Зейн не может ничего поделать — он замедляет шаг у каждой витрины. Большие чёрные ботинки, узкие джинсы (он никогда не думал, что у него настолько худые ноги), и даже его старая куртка теперь смотрится иначе. Кроме того, подруга Гарри наколдовала ему сбритые почти под ноль виски и чуть приподнятые волосы на макушке, и Зейну кажется, что он выглядит… старше? В любом случае, это чертовски непривычно. Зейн не знает, что ему думать — и тем более не знает, что сказать отчиму, когда тот увидит всё это. — Мы пришли, — голос Гарри выдёргивает его из размышлений. Зейн ни разу не был здесь, но он узнаёт Гринвичский университет, который виден за деревьями. Вывеска MOFOS стреляет в сознание тревожным предчувствием, и он уже готов сбежать. — Я не голоден, — бормочет он, но Гарри смеётся: — Не бойся, я не собираюсь подстраивать вашу с Лиамом встречу. И кормить тебя — тоже. Ты теперь здесь работаешь. Прежде, чем Зейн успевает сказать хоть слово, Гарри уже распахивает дверь и тянет его внутрь. — Эй, Найл, я привёл его! Парень за стойкой поднимает голову. У него светлые волосы, а улыбка ещё светлее. — Привет! — он подходит к ребятам, обнимает Гарри и протягивает Зейну руку. — Зейн? Наслышан о тебе. — Надеюсь, только хорошее, — смущённо бормочет Зейн. Гарри хихикает. — Как и я, он бы предпочёл слушать о тебе поменьше, но Лиаму всё равно. Лиам, Лиам, Лиам. Найл объясняет, как заправлять кофе-машину, рассказывает о других ребятах, которые здесь подрабатывают, о завсегдатаях, о традициях, о зарплате, о времени работы, но единственное, о чём думает Зейн — Лиам. Он думает, что весь его мир вертится вокруг Лиама. И ему это, чёрт возьми, нравится.