I Just Called (To Say I Love You)

— Если ты ему не скажешь, это сделаю я, — слышит Зейн сквозь сон. Это голос Луи, и Зейн недовольно морщится. Выделенный ему будильник ещё не звенел, значит, нет и семи утра. Какой важности должно быть дело, которое обсуждается в такую рань в субботу? — Он прав, — говорит Гарри. Серьёзно, у них военный совет? — Лучше не тяни, Лиам. Кто знает, что может случиться. Зейну всё равно, о чём они говорят, правда. Он хочет спать. Он зажмуривает глаза и накрывает голову подушкой. В тишине громко тикает будильник, и Зейн почти засыпает снова, но: — Мы можем не говорить об этом с утра пораньше? — Ты вообще никогда не хочешь говорить об этом! — Именно! — Лиам повышает голос, и Зейн чувствует, что сон ускользает. Нет, нет, нет, пожалуйста… — Не приходило в голову, что у меня нет желания обсуждать это с вами? Да чёрт бы их всех побрал. Зейн открывает глаза и садится, откинув одеяло. В комнате темно, приходится поднести будильник к глазам, чтобы разглядеть циферблат. Ну, конечно: половина седьмого. Самое время для собрания. Зейн знает, что больше не уснёт, так что трёт лицо, надевает футболку (мягкими пижамными штанами его снабдил Луи — они с ним одного роста, но совершенно разного телосложения, и штаны приходится постоянно подтягивать) и идёт к двери. Но следующая услышанная фраза намертво пригвождает его к полу: — Не обсуждай! Просто сделай так, чтобы у Зейна не было из-за этого проблем. Зейн не собирается подслушивать, честное слово. Винить нужно не его, а картонные стены в квартире Лиама и Луи. И обычно-то каждое слово слышно так, будто говорящий стоит рядом, а сейчас разговор ведётся на повышенных тонах… И прозвучало имя Зейна, значит, это касается его, правильно? Он не лезет не в своё дело — это его дело. — Я разберусь с... — кто-то что-то роняет, звон посуды заглушает голос Лиама, — в ближайшее время. С кем он собирается разобраться? Зейн ждёт продолжения, но его не следует — слышно, как свистит закипающий чайник, чьи-то шаги, Гарри напевает под нос что-то очень знакомое. Зейн толкает дверь и в два шага оказывается на кухне. Гарри разливает по чашкам кипяток и улыбается, заметив его. — Привет! Чай или кофе? — Чай, — машинально отвечает Зейн. — Доброе утро, — говорит он улыбающемуся Лиаму. О разговоре, состоявшемся несколько секунд назад, помнит, кажется, только Луи (ну и Зейн, конечно), который с видом крайне оскорблённого достоинства чистит ногти. — Вы так рано встали, — Зейн осторожно пробует почву. Вместо того, чтобы начать оправдываться, как того ждёт Зейн, Лиам и Гарри одновременно пожимают плечами, а Луи говорит: — Поспишь тут. Сам-то чего вскочил? Зейн неопределённо поводит плечами. Гарри переставляет тостер с табуретки на стол и подвигает её к столу, чтобы Зейн мог сесть. Он нарезает хлеб, сыр и зелень для бутербродов. Зейн смотрит на Лиама: тот зевает, трёт лицо и улыбается, перехватив его взгляд. — Как спалось? — Отлично, — говорит Зейн. Его ответная улыбка получается немного натянутой — если честно, ему очень неприятно оттого, что друзья (он ведь имеет право называть их друзьями?) что-то от него скрывают. Более того, что-то скрывает от него Лиам. Это обидно. Они завтракают, потом смотрят какую-то идиотскую передачу про здоровье — в это время ничего путного не показывают, так что они узнают, с помощью каких технологий возможно забеременеть после сорока. Луи комментирует едва ли не каждое слово ведущего, и Зейн почти забывает о том, как неуютно он чувствовал себя во время завтрака. — Ты в порядке? — спрашивает Лиам, когда Зейн завязывает шнурки на ботинках. В прихожей они одни (это не значит, что их никто не слышит) — Гарри и Луи остались смотреть телевизор. — Да, — кивает Зейн. — Лучше и быть не может. Они молчат некоторое время: Зейн надевает куртку и заматывает шарф, Лиам смотрит на него, прислонившись к стене. — Ты всегда сможешь прийти сюда, если не захочешь оставаться дома, — говорит Лиам. — Спасибо, — Зейн улыбается и закидывает рюкзак за плечо. — Не знаю, как отблагодарить вас за это. — Ерунда, — Лиам качает головой. — Я рад тебе помочь. И ребята тоже. Ты им очень нравишься. «А тебе?» — едва не спрашивает Зейн, но вовремя прикусывает язык. — Ну, я пойду, — вместо этого говорит он. Они обнимаются на прощание, и Зейн думает, что больше никогда-никогда не хочет этого делать. Не потому, что эти объятия получаются какими-то неловкими, и уж конечно не потому, что ему не нравится прикасаться к Лиаму. А потому, что он никогда-никогда больше не хочет прощаться с Лиамом. / / В девять утра, когда в кофейне никого нет, заходит Найл. Зейн, почти уснувший за стойкой, выпрямляется, но Найл машет на него рукой: — Да ладно, расслабься. Как ты? — Всё хорошо, — отвечает Зейн. Он не уверен, что Найл знает о том, о чём секретничают Лиам, Луи и Гарри — да, они друзья, но Найл (несмотря на то, что они с Лиамом ровесники, а Луи и вовсе старше его на год) серьёзнее, ответственнее и держится слегка особняком, словно вырос из прежних развлечений. — Точно? — уточняет Найл. — Кажется, тебя что-то беспокоит. Зейн пожимает плечами. Он колеблется, не зная, можно ли доверять Найлу до конца. — Ты можешь мне сказать, — ободряюще улыбается Найл. — Лиам что-то скрывает от меня, — решается Зейн. Найл наклоняет голову набок и смотрит на него, хмурясь. — Луи и Гарри тоже знают об этом «чём-то» и уговаривают его сказать мне. Но он не говорит. Зейн видит, что Найлу хочется спросить, откуда он знает об этом. Вместо этого Найл уточняет: — Это касается вас? Или Лиама? Или тебя? — Я не знаю. Но это точно что-то, что он должен, по мнению Луи и Гарри, мне рассказать. — Ты хочешь, чтобы я спросил у него? На секунду задумавшись, Зейн качает головой: — Нет. Он сам скажет… Надеюсь. — Хорошо, — кивает Найл. И улыбается: — Я ни в коем случае не советую, но подумай об этом: Лиам производит впечатление человека, у которого всё под контролем, однако, честно говоря, это совсем не так. Все ошибаются, но те, кто думает сердцем, как Луи и Гарри — немного реже. / / Когда Зейн, отработав две пятичасовых смены, выходит из кофейни, погода ужасна: всего шесть часов вечера, но всё небо в облаках, и так темно, что кажется, будто уже глубокая ночь. Промозглый ветер пробирает до костей, мокрый снег летит прямо в лицо, и дорога домой занимает вдвое больше времени, чем обычно. Машина отчима припаркована возле дома, и Зейн не сразу решается войти. Дом встречает его тишиной, такой же оглушительной, как прошлым утром, но кроме этого — напряжённой. Он медленно раздевается, прислушиваясь к каждому шороху, вешает в шкаф куртку, вышагивает из хлюпающих ботинок, снимает промокшие носки, забрасывает рюкзак на плечо и… выпрямившись, оказывается почти нос к носу с отчимом. — Ну, здравствуй, — криво ухмыляется тот.. — Добрый вечер, — бормочет Зейн. — Добрый, добрый, — смеётся отчим. Его смех как будто железный, неестественный, холодный. Зейна передёргивает. — А ночь-то была добрее, да? — Ч-что? В животе тугим комком сворачивается тревожное предчувствие. Отчим начал разговор, а это значит, что Зейну не удастся просто проскользнуть в свою комнату, как он надеялся. Теперь вопрос только в том, пойдёт он туда или поползёт. — Ага, — хмыкает отчим. — Ты думаешь, я не знаю, где ты пропадаешь? Всё я зна-аю, — тянет он. — Всё понима-аю. Кроме одного: если ты так хорошо работаешь ночами, зачем тебе нужна эта забегаловка? Глаза Зейна широко распахиваются от ужаса. Вот же чёрт, откуда… — Кто бы мог подумать, — продолжает отчим. — Ты же вроде страшненький, черномазый, как твой отец, да и вообще… Одни кости… Что они в тебе нашли? Если б я знал, что ты пользуешься таким успехом, давно бы пристроил, куда надо. А скажи, — зло усмехается он, — они все втроём тебя пользовали? По очереди, или ты вместе можешь? До испуганного Зейна даже не сразу доходит, что отчим говорит о Лиаме, Луи и Гарри. А когда он осознаёт это, страх отходит на второй план, уступая место злости, и пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. — Это мои друзья, — тихо говорит он. — Друзья? — переспрашивает отчим и снова смеётся своим металлическим смехом. — Откуда у тебя друзья? Посмотри на себя и подумай ещё раз. Так что, по очереди или вместе? — Никак, — Зейн сжимает кулаки так крепко, что ногти больно впиваются в ладони. — Это. Мои. Друзья. — И ты их не предупредил? — ухмыляется отчим. Зейн смотрит на него в упор, руки буквально зудят от желания врезать этому ублюдку. — Ну, о том, что дружба с тобой притягивает несчастья, Зейни. Те, кто хорошо к тебе относятся, страдают. Твой папаша, твоя бедная мама — она ведь так тебя любила, а ты, выблядок, убил её… У драгоценного Лиама Пейна скоро начнутся неприятности, и, если что, ты знаешь — всё по твоей вине. Ну, видимо, придётся подпортить жизнь и остальным твоим друзьям, — хмыкает отчим. — Ага! Луи Томлинсон и Гарри Стайлс, добавлено в список. Даже имена пидорские, — морщится он. — Но тебе, кажется, нравится. А ты им точно не подставлялся? Ко всему прочему прибавляется волнение за друзей — откуда он знает их имена, чёрт подери? Зейн никогда ничего не хотел так сильно, как затолкать эти слова обратно отчиму в глотку. Он, конечно, не собирается его бить — он всего лишь Зейн Малик, что он может? — но машинально делает шаг вперёд. Это служит для отчима спусковым крючком. Звонкая пощёчина заставляет Зейна покачнуться и отступить назад. — Стой смирно, когда я говорю, — рычит отчим. Его жёсткие пальцы больно впиваются в плечо, и Зейн закусывает губу, чтобы не застонать. — Я тебя вообще ничему не научил? Ни слушаться, ни вести себя прилично, а, шлюха? Следующий удар приходится прямо в солнечное сплетение, и Зейн сгибается пополам, отчаянно хватая ртом воздух. Отчим толкает его в спину, Зейн падает, запутавшись в своих ногах, и больно ударяется коленями и ладонями об пол. Сквозь шум в ушах он слышит бормотание отчима и шорох доставаемого из шлевок ремня. Звякает пряжка. — Сразу в рабочую позу? — насмешливо спрашивает отчим. — Жаль, что на этот раз твои старания пропадут зря. Это, — боль обжигает задницу даже через джинсы, и Зейн вскрикивает, не успев стиснуть зубы, — меня не привлекает. Поднимайся! — отчим повышает голос. Зейн опирается на руки, чтобы встать, но отчим пинает его в бок, и это заставляет его повалиться на пол. Отчим склоняется над ним, наматывает ремень на руку и ухмыляется. — Прилёг отдохнуть? Ну, неудивительно, что ты устал. Всем же ясно, чем ты занимался ночью со своими… друзьями. Отчим наклоняется ниже, криво улыбаясь, и Зейн — неожиданно даже для самого себя, не говоря уже об отчиме — бьёт его в лицо. Тот отшатывается — Зейн сомневается, что ключевое значение имел удар, скорее, свою роль сыграла внезапность — и, не удержав равновесие, падает. Зейн оказывается на ногах за долю секунды, забыв о боли в боку и ноющей щеке, и бросается к двери. Отчим слишком удивлён (или кулак Зейна крепче, чем он привык думать), чтобы пытаться его остановить, и Зейн успевает засунуть ноги в мокрые ботинки. Но когда он тянется за курткой, отчим, отчаянно матерясь, начинает вставать — и Зейн, едва не сорвав дверь с петель, выскакивает на улицу. Он бежит до самого MOFOS — как только дыхалки хватает, он и на физкультуру-то в старой школе почти не ходил, а тут километр по снегу и лужам — и лишь там, поскользнувшись и едва не упав, наконец останавливается. Он запыхавшийся, насквозь промокший (снег по-прежнему идёт, да так, что ничего не видно дальше, чем на пару метров) и — в тонком свитере на морозе — стремительно замерзающий. MOFOS в семь уже закрыта — в последнюю субботу месяца кофейня работает меньше, чем обычно. Зейн закусывает губу: он не собирался пользоваться приглашением Лиама так бессовестно, но, кажется, другого выхода нет. Он чудом находит дом, где Лиам и Луи снимают квартиру. Дверь, в которую он, до костей продрогший за полчаса на улице, стучит едва-едва, собрав остатки сил, распахивается почти сразу. / / Его раздевают шесть рук и расспрашивают три рта — он не сопротивляется, но и не отвечает. Когда Лиам снимает с него майку, Гарри негромко охает: — Лиам, смотри, у него на боку… Зейн не видит их лиц — он лежит с закрытыми глазами, позволяя делать с собой то, что они считают нужным, — но чувствует прикосновение, осторожное, почти невесомое, там, где уже наверняка расцвёл синяк. Как-то очень торопливо вскакивает Луи, сказав, что нужно набрать ванну; Гарри исчезает, чтобы заварить чай. Зейн открывает глаза и сразу же встречается с Лиамом взглядом. Тот смотрит обеспокоенно и с такой нежностью, что Зейну вдруг становится ужасно стыдно за своё тело — худое, смуглое, в шрамах и синяках. Он недостоин этой заботы. — Извини, мне некуда было идти, — шепчет он. — Ты пришёл туда, куда следовало, — мягко, но строго возражает Лиам. — У вас будут неприятности из-за меня, — говорит Зейн. Лиам хмурится. Видно, что он собирается потребовать объяснений, но приходит Луи и говорит, что Зейну пора в ванну. Он снова одалживает ему свои штаны; откуда-то появляется бельё, чистая футболка, шерстяные носки; Лиам вручает Зейну огромный свитер с буквой «L» на груди. — Согрейся, — почему-то шёпотом говорит Лиам, и это пожелание теплее ванны и свитера вместе взятых. / / Когда пришедший в себя Зейн возвращается в гостиную, на него устремляются четыре пары глаз: пока он был в ванной, появился Найл. Он выглядит таким же взволнованным, как и остальные, и у Зейна внутри что-то сжимается: чёрт, они так беспокоятся о нём. — Рассказывай, — мрачно командует Луи. Лиам кладёт подушку на колени, освобождая место между собой и Найлом, и Зейн послушно садится. Он очень нервничает: говорить об этом с незнакомым парнем из службы психологической помощи — одно, а со своими друзьями, сидя рядом с ними — совсем другое. Мелькает даже мысль о том, что, возможно, лучше было бы остаться дома и вытерпеть пытку до конца, но… Что сделано, то сделано. — Мой отчим, — тихо начинает Зейн, — ну, вы знаете, в чём дело. И сегодня… Опять. Он бил меня, — он чувствует, как Лиам рядом напрягается, — но не в этом дело. Он говорил гадкие вещи, он называл меня… Неважно. В общем, я не выдержал, и я… Ударил его в ответ. И сбежал, — на несколько секунд воцаряется тишина. — Извините, что пришёл сюда. Да-да, — он выставляет руки вперёд, словно защищаясь, потому что четверо парней синхронно открывают рты, чтобы возразить, — я вам не мешаю, могу приходить в любое время и всё такое, но это не шутки, ребята. Мой отчим не последний человек в городе, и он, я думаю, каким-то образом следит за мной, потому что, — Зейн переводит дыхание, не отваживаясь поднять глаза, — потому что он знает, что я был у вас сегодня ночью. И он знает ваши имена, — он поворачивает голову к Лиаму, — а твоё — вообще с моего дня рождения. Поэтому я говорю, что у вас могут быть проблемы. Это не просто слова. Он обещал вам неприятности. Все молчат несколько бесконечно долгих мгновений, а потом Луи повторяет: — Рассказывай. Зейн поднимает на него удивлённые глаза: — Но я… — Не ты, — Луи мотает головой. — Ты, — он указывает на Лиама. — Сейчас же. Говори. — Лиам? — непонимающе хмурится Зейн. — Да, эм, — Лиам нервно облизывает губы. — Зейн, только не злись. Я не говорил, потому что не хотел тебя пугать, но твой отчим уже был здесь, — лицо Зейна каменеет. — Позавчера, до того, как мы с тобой разошлись. Так что, думаю, он заранее навёл справки. Вряд ли за тобой кто-нибудь следит… — Что, — Зейн прочищает горло, — что он сделал? Или сказал? — Ничего, — торопливо успокаивает его Гарри. Судя по лицу Зейна, он не верит, поэтому Гарри повторяет убедительнее: — Ничего, Зейн, правда. Он искал Лиама и грозился выбить дверь, но, вообще-то, был настолько пьян, что едва стоял на ногах. Всё. — Зачем он искал тебя? — Зейн поворачивается к Лиаму, и тот пожимает плечами. — Не нашёл, так что не знаю. Вряд ли, конечно, хотел пожать мне руку. Несколько минут все молчат: четыре пары глаз устремлены на Зейна, одна — в пол. Наконец Зейн поднимает голову и просит: — Вот что. Пообещайте не лезть в это. — Что?! — Ну уж нет! — Хватит, Зейн! — Ещё чего! — Нет, стойте, — Зейн выглядит виноватым, но помимо вины и смущения на его лице странная решительность. — Неделю. Пожалуйста, не говорите об этом неделю, не обсуждайте это неделю, не думайте об этом неделю. Пожалуйста. Я попробую разобраться сам. Обещаете? Первым «да» говорит Гарри. Сразу за ним — Лиам. Луи возмущённо надувается, но Гарри пихает его в бок, и он выдыхает «да». Вчетвером они поворачиваются к Найлу. — Эй, я не даю таких обещаний, — тот поднимает руки в защитном жесте. — Правда, ребята, если бы я вёлся на эту хрень, мы бы сейчас сидели здесь втроём. А ты, — он указывает на Зейна, — продолжал бы засыпать с телефоном у уха. — Я знал, что это ты всё подстроил! — подскакивает Лиам. — Пообещай, — упорно повторяет смущённый Зейн, и Найл вздыхает. — Ладно, хорошо. Обещаю. Зейн облегчённо вздыхает. Итак, у него есть неделя, чтобы оградить друзей от неприятностей — и, к сожалению, он не имеет понятия, как это провернуть.