То, что под силу лишь мне.

Спал я недолго - всё же успел выспаться в больнице, и когда проснулся, Кёске безмятежно дрых, уткнувшись носом мне в плечо. Лицо его было таким расслабленным, что я даже умилился. Почти как ребенок. Мой Хёбу... В принципе, я так и думал, что проснусь и останусь смотреть, как он спит, так что осторожно потянулся к книжке, которую дал Минамото. С чего это он расщедрился? Вроде не друзья... Разве что с Сакаки они приятели, может, наш добрый доктор ему что сказал про моё здоровье? Или про попытки массажа и прочего излечения, подумал я, начав читать книгу. Она называлась "Сотворение чуда" и рассказывала... о людях. О самых разных людях, но простых, не эсперах. Некий ученый приводил свои исследования, рассказывал, как у людей на занятиях, которые по пять минут в день уделяли больному месту, оно выздоравливало, а другие больные места, о которых их просили подумать дома, не выздоравливали, потому что люди забывали думать об этих больных местах. О том, как дети, больные сахарным диабетом, в одном детском доме выздоравливали быстрее, потому что придумали себе игру, как будто они сахар, как будто они тают, и играли в неё каждый день. О том, что важно представлять строение человеческого организма, чтобы направить энергию в больной орган. О силе воли, о ритуалах. О том, как монахи с улыбкой таскали ведра с водой, о том, как больной параличом падишах смог подняться и сесть на коня, чтобы догнать ученого, плюнувшего в него, - а оказалось, что ученый как раз это сделал, чтобы пробудить волю падишаха... Я закрыл книгу и задумался. Сотворение чуда, теория воли и анатомия. И всё же - ежедневно повторяющиеся упражнения с Кёске. Но чудо не помешает. Я - флейтист, я могу создать для своего организма тонкую вязь слов с нужными органами, я могу под некое, скажем, "заклинание" представить, как нормализуется работа нужных органов. Позвонок встал на место, я пока не хожу - значит, дело во мне. В теории воли... Я задумался так надолго, что не заметил, как потемнело, и отложил книгу, только услышав сонный голос Кёске: - Анди? Ты не спишь? - Я в больнице выспался, - я отложил книжку и обнял его. - А ты? Выспался? - Угу, - Кёске боднул меня головой в плечо, и я погладил белые волосы, откинул локоны, скользнул пальцами по шраму на лбу. - Скучал? - Боялся, - буркнул лидер эсперов. - Везде найдешь, кого спасать. Удачно обошлось... Я вспомнил алые звезды в глазах и кивнул. Точно, удачнее некуда. - Что доктор Сакаки сказал? Продолжать наши упражнения? - Да. Пока не выздоровеешь полностью, - Хёбу сел на постели. - Анди, это значит, что ты можешь... что у нас получится... - Я понял, - я кивнул довольно сдержанно, обдумывая пару вещей, и Майор склонился надо мной, растерянный и испуганный. - Анди? Ты что? Злишься? - Нет, - я снова притянул его к себе. - Хотя мне было бы интересно узнать, что такое у вас с Гидеоном происходило. - Да ничего. Я даже поговорить о тебе с ним не успел...О! - лицо Майора, судя по голосу, осветило озарение. - А он как-то сказал, что с тобой целовался, - хмыкнул я, продолжая перебирать белые пряди. Мне было смешно. Кёске-Кёске, какой же ты... - Вот когда он полез ко мне с поцелуями и признаниями в любви, я и продемонстрировал ему, что люблю тебя. - А его это только больше завело... Но суть понятна, - кивнул я, запустил пальцы в белые волосы. - Ну, ладно. Я с ним сам потом поговорю. - Не злишься? Тебе... всё равно, кто со мной? - в тихом голосе слышалась растерянность. - Малыш, с чего ты взял? - я убрал руку от его волос, вгляделся в растерянное лицо. - Хёбу? - Ты такой... Спокойный какой-то...Как...Бесчувственный, - пробормотал он. - Таак... - я честно попытался сдержаться, выдохнул, вдохнул, выдохнул. - Кажется, я тебя всё-таки довел. Слушай, я знаю, что виноват, что изводил тебя неделю молчанием, истериками, извини. Сейчас я... просто знаю примерно, как мне... Как мне встать на ноги, - мой голос дрогнул. Неожиданно я тоже почувствовал неуверенность в том, что думал про нас. - Хёбу, что случилось? Кёске помотал головой, обнял меня за шею, прижался всем телом. - Я скучал. - И? - мягко спросил я, проводя пальцами по его скуле.. Что-то я сомневался, что именно скука - причина такого нервного состояния Майора. Или всё же не выспался, или боится... чего? - И мне страшно, - тихо признался Кёске. Ну, как я и думал. - Чего ты боишься? - Что я больше не буду нужен тебе, когда всё... будет в порядке, - неожиданно твердо выговорил он, поднимая глаза. Бирюза сияла так, что захватывало дух. Я покачал головой, открыл рот - и закрыл. Говорить сейчас что-то логичное, приводить доводы будет бесполезно - страх переводит по-иному. Так что я просто перекатился, подминая под себя худое тело. Дотянулся губами к уху: - Ты меня любишь, Хёбу? - Да, - прошептал он в ответ. Я кивнул, чувствуя, как снизу поднимается уже знакомая и каждый раз такая неожиданная и хрупкая нежность. - Я тебя люблю, - эта нежность заставляла задыхаться перед каждым словом, словно я бежал кросс, и я наклонил голову, говоря без слов, целуя тонкие ключицы, согревая поцелуями бледную кожу на груди, поглаживая круговыми движениями живот и пупок. - Люблю. Хочу, - я целовал всё его тело, успокаивая, забирая себе всего и предлагая в обмен себя, свою жизнь и любовь, согревал, убеждал. Любил. - Собираюсь остаться с тобой, пока жив, и приложить все силы, чтобы ты был счастлив со мной, - касания к темным точкам сосков, мягкие поцелуи в губы и подбородок - всё это лишь подтверждало каждое сказанное мной слово. И лишь когда я сказал всё, что собирался, я подхватил его ладонями под бедра, беря в рот так глубоко, как мог, ставя точку на всем, что сказал. Мужик своё слово сдержит, Хёбу. Я буду любить тебя, пока жив - такого хрупкого в моих ладонях и такого пылкого, насмешливого и ранимого одновременно. И я выпил все до капли, когда он выдохнул, застонал и выгнулся. - Как ты? - я перебрался обратно и улегся рядом, перебирая белые волосы. - Спокойнее, - Кёске потерся щекой о моё плечо. - Ты обещал. - Да, - задумчиво откликнулся я. - Сильно я тебя за неделю измотал, да? - Мягко говоря, - серьезно кивнул он. - Я уж не знал, что делать... - И за тебя всё сделало мироздание, - кивнул я. - даже больше. Будешь мне помогать дальше? - С чем? - глаза Хёбу стали внимательными, он приподнялся - и я снова прижал его к себе, улыбнувшись. - С массажами, ваннами в лечебном водопаде - и ещё я буду искать песни. Разные. - Песни? - удивление не было предельным, уже хорошо. - Песни. Разные, - я усмехнулся, поцеловал его в кончик носа. - Хочу сотворить небольшое чудо. Ах, да, ещё мне нужны будут книги по анатомии человека. С хорошими картинками. Кёске смотрел на меня, склонив голову, затем кивнул и искренне подтвердил: - Хочу чудо! Книги по анатомии нашлись быстро, и уже довольно скоро я представлял себе едва ли не каждую клеточку на ноге. Массаж Кёске мне делал с явным удовольствием, и в водопаде мы зачастую ничем не отличались от двоих мальчишек, брызгающихся и веселящихся. И всё же глубоко в душе я чувствовал какое-то несоответствие, наверное, потому что позвонок вернулся на свое место, а мои ноги не вернули свои функции. Это надо было сделать, но песни всё не шли, то есть, их было больше, чем надо, но я ни одну не представлял в качестве той, которая сможет сплести слова с кровеносными сосудами, заставить проникнуть слова под кожу, наполниться недвижимые мышцы волей... Хорошо хотя бы то, что прикосновения Кёске ноги со временем стали чувствовать. Майор был рад, но мне этого было уже мало. А тот, кто хочет большего, всегда получит то, что ищет... На флейте я играл после водопада, пока тела обсыхали, пока Кёске дремал на траве, уложив голову мне на бедро и слушая мелодии. И когда песня нашлась, я подбирал её каждый день, каждую ноту. Ни одно заклинание не выучивается с первого раза, я знал. Мы сыты водой из трюма И байками о погоде, Все те же движенья в танце, И пары одни и те ж, Лишь мальчик глядит угрюмо Как в душную ночь уходят Триста его спартанцев, Триста его надежд. Песня не была веселой, не предлагала сказки, не обещала чуда, наоборот. Она была циничной, полной печали, войны и злости. Тряпочки для обтирки И всяческие излишки Смешались в свином корыте В объедочный парадиз. Держи же меня за шкирку, Живущий во мне мальчишка, Держи же меня за шкирку, Не дай мне сорваться вниз. Песня щелкала нотами, напоминая марш, звала на войну, вытягивала из болота, куда я был впаян ещё со времени трущоб, печаль и боевой горн смешались в ней - и я вплетал силы зовущей трубы в бегущую под кожей беспомощных ног кровь Мальчик уже не плачет О прошлогоднем снеге, Теперь он глядит в окошко, И там, где к плечу плечо, Себя различает мальчик Могучего, как Шварценеггер, И львиное сердце бьется Под алым его плащом. Песня не была детской. Не обещала чуда. Песня не обещала успеха, она сомневалась - и все же звала шагать. Книжкам - отбой, сказкам - отбой, Война стоит у дверей. Здравствуй, мальчик, я за тобой, Вставай и двинем скорей. Под коврик ключ, и лишь шаг за край - И счастье тем, кто не спал: В седьмое небо идет трамвай, Сдувая листву со шпал. Шагать вперед - твёрдо, уверенно, иногда жестко - но это было заклинание под флейту, сплетенное мной для меня и того самого Энди Хиномии, смешного недо-эспера с разными глазами, нахального и искреннего, сильного и умеющего настоять на своем - и я точно знал, что больше не буду ныть. Потому что заклинание не предусматривало нытья и истерик. Были, конечно, и плохие качества и в юном-мне, и во мне-старшем - но всё это исчезнет, когда я шагну, переплавится во что-то другое, позволит стать сильнее, ведь всё, что нас не убивает... Джинсы мои протерты, Чернила мои разлиты... Прости мою слабость, малый, Но день мой не наступил. И мальчик шагает твердо Туда, где его гоплиты Точат мечи о скалы Непроданных Фермопил. Последние ноты отзвучали, и я опустил флейту. Попробовал шевельнуть ногами - ничего. Но что-то внутри меня стремительно срасталось, словно позвонок в конце концов встал на место. А ноги... Ну, что ж, с утра попробую ещё раз. Дай мне руку, мальчик, Дай мне руку, мальчик, Дай мне руку, мальчик, Быть может, я еще жив * - Хёбу? Поехали домой. Я спать хочу.