Луна

Я хочу уничтожить свою карманную смерть Вот опять сжимает мне горло, мешает мне петь Изворотливый гад Занял мой личный ад Надо мною смеётся Заслонил мне все солнца Flёur — Карманная смерть       Нижние этажи гнезда были особенными. Если сверху это похоже на огромный амфитеатр, где проводились гладиаторские бои, в середине это многоярусный лабиринт, то внизу — дикая и уродливая смесь храма темных богов и лаборатории безумного ученого. Ичиго казалось, что он смотрит на искаженное гематомами и зашитыми ранами тело женщины, которая когда-то была очень красива. Даже сейчас высокие колонны из темного камня, с искусно вылепленными на них каменными лозами, уходящие куда-то в черную ввысь и бледными тенями расползающиеся отражением в белом кафеле, вызывали трепет. Порхающие то тут, то там Адские бабочки, многочисленные провода, тянувшиеся от стеклянных колб, с преступниками и запах спирта, смешанного с кровью, выводил его из себя. Это была женщина, хоть и старая, но все такая же красивая, величественная. Она позволяет тебе влюбиться в нее, а потом своевольно уходит, перед этим хорошенько побив. Точнее отдав приказ это сделать слугам, ведь она царица, владычица тьмы, но тьмы благородной, заставляющей сердце сжиматься и стучать быстрее на несколько тактов. Шинигами изуродовали ее, но не сломали. Парень довольно часто не понимал себя, но сейчас у него было чувство того, что его где-то обманули*.        — Впечатляет, правда? — на этот раз Ичиго уже не пытался использовать меч по назначению и почти спокойно отреагировал на появившегося бога смерти, — Это был храм богини духов, нашей покровительницы и защитницы, а теперь святое место используется для содержания узников. Смешно, но ни один Бог смерти не может вспомнить ее имя, даже те, кто жил еще до постройки гнезда, — шинигами тихо засмеялся, как будто действительно считал это очень смешным. Ичиго молчал, почти бесшумно двигаясь от клетки к клетке. Ему было не совсем все равно и, возможно, будь он в другой ситуации, то с удовольствием послушал бы старого сумасшедшего Шинигами, но точно не сейчас. — Эх, все вы Шиба такие, все пытаетесь искать отговорки, лишь бы не сидеть на месте.        — Я не Шиба, — резко ответил рыжий и посмотрел в темные глаза старика. Этот шинигами был и в правду старый, старше нынешнего главнокомандующего и вообще всех богов смерти.        — Шиба, Шиба, вы все на одно лицо, а я его еще не успел забыть. Был здесь один, лет сто назад, так же, как ты не слушал меня, а потом его съели пустые, — старик грозно потряс дряхлой рукой. Точнее он думал, что грозно, на самом деле это было похоже на судороги выброшенной на берег рыбы. Ичиго молча наблюдал за этим странным телодвижением и, кажется, начал понимать, почему этот Шинигами живет здесь — любой порыв ветра с поверхности был бы способен разрушить ту конструкцию, которую неудачно назвали живым проводником душ, хоть и старым.       — Но меня же не съели пустые, — в этом Куросаки был почти уверен, хотя если вдуматься, то можно засчитать тот случай с Великим удильщиком.        — Что? Даже не надкусили? — переспросил шинигами. Ичиго покачал головой, чувствуя, как ощущение реальности немного пошатнулось. Никогда его еще не спрашивали: «кусали ли тебя?», и заготовленного ответа у него естественно не было, впрочем, как и варианта импровизации, ведь мозг ушел в отпуск, когда он только-только согласился на это задание.       — А должны были? — все в таком же ступоре спросил Ичиго.       — Нет, но это бесценный жизненный опыт. "— Логично, и не возразишь,"— подумал Куросаки и заглянул в очередную камеру. Эта отличалась — на полу была начертана светящаяся гектограмма, на стенах и потолке были разводы крови и множество Адских бабочек, слетевшихся на реацу. В центре лежала она — девочка лет двенадцати, тощая и бледная, закованная в кандалы и с едва зажившими ранами по всему телу. "— Кем бы она не была, но свою свободу продала дорого," — оценил Куросаки и вошел в камеру. Замков на нижнем уровне не ставили, так как считали, что сбежать отсюда невозможно.       Старик молча стоял за спиной и наблюдал, как Ичиго спокойно подходит к гектограмме. Сам шинигами бы ни за что не подошел к ней, во-первых, из-за того, что она явно высасывала реацу, во-вторых, из-за Адских бабочек, так что он не особо волновался насчет вторженца, да и хотелось ему посмотреть, как маленький Шиба получит свой «бесценный жизненный опыт».       Куросаки вовсе не был самоубийцей. В общем-то, почти каждый мафиози имеющий пламя, знал, что для любых ловушек из реацу это универсальный ключ. Точнее отмычка, в случае Ичиго — дубина выламывающая дверь вместе с доброй частью стены. Даже малого контроля над своей силой у рыжего не было, ему было достаточно того, что он может сжечь, расплавить и разрушить, последствия его совсем не волновали. Тем удивительнее было заключение здесь девчонки.       Размяв запястья и сосредоточившись, зажег пламя. Оно было непостоянным: то почти полностью черным, то серебряным, но неизменно с ярко-рыжей точкой в центре. Ичиго не хотел признавать, но его раздражало собственное пламя, так как в критических ситуациях слушаться его оно не желало, зато явно хотело убить своего владельца, как и все окружающие люди. Куросаки вообще не понимал, как можно злиться от вида собственного величия** и откуда у него столь большая тяга к самоубийству. "— Лишь бы мне руки не оторвало," — подумал Куросаки, заранее начав нервничать. Ичиго полагал, что кричать от боли в его ситуации будет недальновидно как минимум, потому если он что-то делал напрямую связанное с будущим недостатком конечностей, то делал это тихонько, поскуливая и молясь всем известным ему богам. Пока помогало: менять что-то Куросаки не считал нужным.       Хлопок вышел громким, а своевольное пламя тут же переползло на гектограмму. Огонь взлетел до потолка и опалил челку своему обладателю**. Ичиго отступил назад, запоздало испугавшись. Мысль о том, что девчонка внутри может случайно испепелиться, пришла только сейчас. "— Здравствуйте, господа Шинигами, я пришел за одной из заключенных, но случайно ее сжег. Отпустите, пожалуйста, " — ухмыльнулся Куросаки, начиная придумывать, что скажет богам смерти в случае того, если они решат прийти прямо сейчас. Он не считал это смешным, но раз сделал одну ошибку, то надо подготовиться хотя бы к ее последствиям. « — А что со мной сделает заказчик лучше даже не думать,» — перед глазами встала картина, как двухметровый мужик ломает ему шею. Нервно рассмеялся — далеко не в первый раз его фантазия расстраивала.       — Я думал, ты ее спасаешь, — удивленно сказал шинигами. Ичиго промолчал, как завороженный, смотря на то, как его собственное пламя начало яростно вгрызаться в потолок своими раскаленными когтями. Большие камни, из материала, который абсолютно не пропускает реацу, плавились с тихим шипением. Черно-серебряный огонь ревел и как будто угрожающе пытался выбраться за пределы гектограммы к нему, своему источнику, к тому, кто зажег первую искру. Ичиго не понимал — в его глазах отражалось пламя.       Запахло жареным мясом и сладкой гнилью человеческой плоти. Огонь медленно потух, лениво лизнув руку девушки в гектограмме. Постояв пару секунд, подошел ближе, стараясь сохранять видимость спокойствия — рыжий надеялся, что в полутьме не видно, как у него дрожат руки.       Девушка, в ближайшем рассмотрении, оказалась в еще более печальном состоянии, чем казалась изначально. Лицо было похоже на маску: белая сухая кожа обтягивала череп и слезала на месте щек, руки-палочки были закованы в кандалы и, вместе соприкосновения с кожей, гноилось обнаженное серо-розовое мясо. Ичиго казалось, что она не совсем человек: кожа была белой только на лице — в других местах она стала почти прозрачной и настолько тонкой, что ее можно было порвать простым нажатием пальца. Немного подумав, стащил кандалы с рук, заново открывая раны и оставляя кровавые разводы. Еле сдержал гримасу омерзения — бурый гной, полившийся вместе с кровью, не добавлял ему настроения, оставалось благодарить бога, что рука, которую он случайно прижег, выглядела гораздо здоровее, чем все остальное тело.       — Я немного не разбираюсь в человеческих отношениях, но спасать после того, как поджег, это нормально? — задумчиво и чуть-чуть ехидно спросил шинигами, пропуская обратно в зал.       — Не знаю, мне иногда кажется, что я сам не очень разбираюсь в взаимоотношениях между людьми, — признался Ичиго и тут же смутился, случайно сжимая тело девушки сильнее, чем нужно. Как и все рыжие, краснел он быстро и жутко: ярко-алые, как трупные, пятна быстро расползлись на остром лице и ушли дальше по угловатым и непропорциональным плечам. Шинигами подавил смешок: в темноте он видел лучше, чем тот же Куросаки.       Дальше весь путь, обратно до выхода, проделали в молчании. Кожа девушки была слишком тонкой, можно было подробно рассмотреть сине-зеленые вены, как судорожно сокращаются мышцы, а в неровном свете, отбрасываемом крыльями сотней бабочек, это выглядело жутко, противоестественно. Она напоминала Куросаки огромную, склизкую личинку мухи — маленькую, мерзкую, копошащуюся в розовом мясе, в отходах рода человеческого. Чувство глубокого омерзения гордо подняло голову, пальцы одной руки вжались в незащищенное плечо, и кожа лопнула. Ичиго тихо захрипел: запах перегноя ударил в нос, и теплая жидкость медленно потекла по пальцам, блестя на свету.       Мелькнуло мгновение, и Куросаки почувствовал всем телом, всей душей, как на него смотрят десятки сотен глаз. Тысячи желтых очей жадно ловили каждое движение, случайно оброненную фразу, засекали количество сделанных вдохов. Они чувствовали, впитывали, пытались сожрать хотя бы частичку силы, что волнами исходит от рыжего, что поглотила реацу, как самое вкусное угощение.       Куросаки Ичиго пытался успокоить свое глупое сердце, что синицей в руке яростно трепыхалось где-то в районе груди. " — Они все видят! Они все знают!"        — Так ты наконец-то почувствовал, — утвердительно хмыкнул шинигами. Сердце испугано остановилось — он совсем забыл, что кто-то рядом есть. "— Рас-с-слабился, " — внутренний голос сочится презрением, и Ичиго показалось на миг, что прямо перед ним мелькнули два узких оранжевых глаза без зрачка и полностью заполняющих белок.       — Это стражи богини духов и им не нравится, когда кто-то, что-то отсюда выносит, — голос прозвучал глухо, но при этом слишком громко, как будто кто-то резко прибавил звук. По залу прошлось эхо, у Ичиго подкосились ноги. Сложить дважды два он мог и сразу стало понятно, почему на нижних уровнях никого нет, и почему тот, другой шинигами, так спокойно его отпустил.       ≪ — Я не выйду отсюда… ≫       — Ты хоть и Шиба, но все же человек, а ваша братия не воспринимает богов серьезно, — рыжий резко повернул голову в сторону старика и в последнюю секунду сдержал позорный крик — дряхлая кожа на лице медленно чернела и отрывалась вместе с кусками плоти обнажая голый череп. Неизменными остались только одно — яркие, насыщенного рыжего цвета глаза, смотрели прямо, не моргая, что не удивительно — веки медленно сползли по горящим, сухим стекляшкам глаз и с влажным звуком упали на белую плитку. — Ты от шуда неудешь… — проскрипело безгубым ртом оно.        "— Все это время… Оно выжидало…" — мысль промелькнула и исчезла. Мозг заработал в несколько раз быстрее, просчитывая варианты, строя догадки и сразу ставя перед фактом: сбежать или договорится не выйдет.       "— Но почему оно еще не напало?.."       — Шелтый глас-с все видит, — на плечо капнула темно-красная слизь. Ичиго поднял голову.       " — Вот и нашелся источник заражения, " — подумал рыжий, наблюдая как то, что заменяет стражам богини слюну, медленно вытекает из клыкастого рта. Лицо твари было сплющенным, безносым и с грубой черной кожей, издалека напоминающую чешую. Костяные отростки на голове блестели от намазанной на них слизи, большие, как у рыб, выпуклые глаза смотрели неотрывно. Перевел взгляд на девушку. Желтые глаза стражей богини смотрелись жутко на абсолютно белом лице.       — Посмотри на нашу богиню, — прошипела тварь, стоя за плечом, и резко, почти не уловимо, схватила Куросаки за челюсть, поворачивая голову в сторону. Громко хрустнул позвоночник, зрачок резко сузился, сосредоточивая взгляд.       Это была статуя из черного мрамора. Она почти сливалась с колонной, создавая эффект того, что как будто растворялась в полутьме зала. Ичиго не мог сказать точно, сколько лет изображенной женщине, так же, как и не мог сказать ничего о ее внешности, лишь отдельные факты, в которых он не был уверен до конца, лишь случайно замеченные черты, присущие всем людям. Она была аристократкой — тонкие черты лица, до отвращения правильные и столь же запоминающиеся; она была крестьянкой — мозоли на ногах, накаченные мышцы рук; она была рабыней — характерные шрамы и пухлые губы оскаленные в подобии улыбки. Она была всем: жизнью, смертью, каждым человеком, жившим и живущим на земле, каждым пустым скитающимся по бесконечной пустыне, каждым шинигами, каждым квинси. Она была тем, что объединяло всех существ: она была душой. Глаза, сделанные из желтого камня, тускло отбрасывали блики света на пол. На постаменте, где она стояла, было написано имя.       Ичиго перевел взгляд на лежащую на его руках девушку, подмечая, как она похожа на богиню. Расслабил руки, и пальцы со чмокающим звуком вышли из серо-розовой плоти.       Он остался один в зале.        "— Желтый глаз все видит," — подумал он, вглядываясь в лицо статуи, пытаясь запомнить, но сам же понимал тщетность этого занятия.  "— Да, Мор?" ___________________________ ** Величия было не так уж много, но гордыни у Куросаки больше, чем у всех людей вместе взятых, да еще немного останется. **не стойте, дети, близко у костра, ваши родители будут думать, что вы не бухали полночи, а забрели в тюрьму. Капитальный такой «упс»