Крадущийся над волнами

Когда я проснулся, было ещё темно. Я поправил пару мелких недочётов на рисунках, посмотрел на часы. Пожалуй, имеет смысл прогулять ящера, чтобы днём он ни к кому не приставал. Я переоделся, открыл окно и спрыгнул во внутренний дворик. Если бы кто-то из взрослых увидел, я бы наверняка заслужил замечание, но, кажется, все ещё спали. Хотя нет, не все: в кабинете Ксалраса был включён свет. Тоскат спал на подстилке в углу садика, накрыв хвостом лишённую шерсти морду и поджав лапы. Бока ящера слегка колыхались. Я тихо свистнул. Животное мгновенно перевернулось на живот. Тоскат приподнялся на передних лапах, пару раз моргнул и фыркнул. Белёсая плёнка скрылась под веками, ящер узнал меня и с урчанием плюхнулся на подстилку. - Вставай, пошли гулять, - сказал я ему. Услышав слово «гулять», Тоскат вопросительно посмотрел на меня, приподнял и чуть распушил хвост. Он был не против погулять, но покидать нагретое место и куда-то идти ему не хотелось. Ящеры этой разновидности не совсем теплокровные, а утро было прохладным. Я свистнул ещё раз, подзывая Тоската. Ящер наконец полностью оторвался от подстилки и потрусил ко мне. - Сайр! - тихо позвал меня кто-то. Из окна третьего этажа высовывалась Ната. - Можно с вами? - шёпотом спросила она. - Конечно, - ответил я. Ната исчезла, через некоторое время высунулась снова и осмотрелась, переглянулась со мной, потом выпрыгнула из окна. Я подхватил её. Третий этаж — не та высота, с которой безопасно прыгать охотнице без спецподготовки. Мы вышли из дома. Тоскат ходил вокруг нас, но, кажется, больше для вида, чем из желания размяться. - Сайр, что с тобой такое? Ты какой-то... пришибленный, - сказала Ната. - И сейчас тоже? - удивился я. - Да, хотя по сравнению со вчерашним днём ты хорошо выглядишь. - Я узнал, что унаследовал от отца одно заболевание, - ответил я. - Серьёзное? - тотчас взволновалась Ната. Может, сказать правду? - Достаточно. Тридцать четыре процента генов рода Эллир. - Что? Как... не могу поверить... твой отец... - Полукровка. Его мать была аль Эллир. - Тогда почему его воспитывали в нашем роду? - Не знаю. Я не спрашивал. Далее Ната произнесла несколько слов из молодёжного сленга, передающих крайнюю степень удивления. - Слушай, а как ты узнал? - наконец спросила она. - От Шакрана. Не знаю, как он это выяснил. - Финиш, - выдохнула Ната. - Точно, - бесцветным голосом согласился я. Некоторое время мы молча шли за Тоскатом. Тот перемещался зигзагами, нюхая землю. Периодически что-нибудь летающее щебетало в ветвях, иногда с веток на нас сыпались капли росы. Сквозь плотную завесу листьев стали пробиваться бледные лучики солнца. - Сайр, ну ты это... не сильно переживай, - проговорила Ната. - Ты же всё равно мой братик и всё такое. В её голосе не было уверенности. Она шла, опустив глаза. Кажется, она никак не могла осмыслить новость. Если даже она не смогла просто принять это и сразу сказать мне, что моя наследственность для неё ничего не значит, то какой будет реакция Шаенната? Даже если он не отвернётся от меня, общаться как раньше мы точно не будем. - Ната, почему ты прыгнула? Я бы подождал, пока ты спустишься. - Мамка зачем-то дверь закрыла, - ответила Ната. Я ещё пару раз попробовал начать разговор, но сестрёнка отвечала коротко и безразлично. Зря я рассказал ей. Но, наверное, она всё равно узнала бы рано или поздно. Мне казалось, что Шакран попытается сделать всё, чтобы о моём происхождении узнал если не весь род, то вся ветвь или хотя бы клан. Тоскат нашёл нору какого-то животного и стал энергично раскапывать её, из-под когтей крупными комками летела земля. Я прикрикнул на ящера. Тот перестал копать, но раскаяния в его глазах не было. Правильно, он сегодня тоже ещё не ел. Мы вернулись домой, я покормил Тоската, потом мы с Натой пошли поесть сами. В столовой мы столкнулись с Ксалрасом. Он, как и всегда, окинул меня неприязненным взглядом. Раньше я мог игнорировать это, потому что не понимал причины, теперь этот взгляд ножом прошёлся по нервам. Плохо. В ожидании, пока подойдёт время отправляться на семинар, я извёлся. Я не знал, чем заняться, пробовал учиться, но не мог сосредоточиться. Наконец, время пришло. Взяв рисунки, я с облегчением покинул дом. Мне всегда нравился мой руководитель, хотя я считал его немного странным. Кое-кто даже говорил, что он сумасшедший, но я знал, что это не так - носителей психических отклонений не допускали до преподавания чего бы то ни было. Он просто был истинным художником: очень эмоциональными и с тонким чувством стиля. Ему было больше сотни лет, он не один раз участвовал в боевых операциях, но был восторженным и эмоциональным, как молодая романтичная охотница. Сегодня, разбирая наши работы, он в очередной раз продемонстрировал это. - Восхитительная работа с цветами, Эндр, просто великолепная! Эти переходы просто превосходны! Но, должен заметить, ты вчистую копируешь стили известных художников. У тебя великолепные, просто замечательные работы, но уже пора привносить в них что-то своё. Душу! Я хочу видеть твою душу, твои эмоции! Поработай над этим, Эндр, и, быть может, однажды ты станешь лучшим! Ученик поблагодарил мастера, и тот подскочил ко мне. - Феноменально! Великолепно! Вот то, что условно можно назвать собственной манерой! Эндр, подойди сюда, посмотри! Ты видишь, видишь? Все работы выполнены в разных стилях, но очевидно, что у них один автор! - Так правильно, одни и те же цвета, одно настроение... - Но характерная форма подачи этого настроения во всех работах! - возразил мастер. - Использование одних и тех же «знаковых» цветов для передачи настроения — один из приёмов, помогающих прийти к собственному стилю! Говоря точнее, этот приём — один из тех, что и формируют стиль! - А какие ещё приёмы формируют собственную манеру письма? - спросил кто-то из учеников. - Это восхитительный и важный вопрос! Я непременно расскажу вам, но давайте сначала посмотрим другие работы. Обычно после каждого семинара я звонил матери и рассказывал о своих успехах. Она очень любила живопись и хорошо разбиралась в ней, часто указывала на ошибки в моих работах. Под её влиянием я пошёл на эти семинары. Руководители (этот был уже третьим) уверяли, что у меня настоящий талант. По-моему, настоящий талант был у Наты, не у меня, но я не спорил. Я вернулся домой довольным, получив мощный заряд позитива от моего руководителя, который позже похвалил меня ещё раз, но выразил обеспокоенность моим эмоциональным состоянием. «Зато так мне легче рисовать», - сказал я. «Да, разумеется, - согласился руководитель. - Скажи, творчество помогает тебе избавиться от негативных эмоций?» «Конечно», - ответил я. «Замечательно! Тогда рисуй, пока тоска не пройдёт!» - посоветовал мастер. Пожалуй, это был толковый совет: рисовать, пока мне не станет лучше. Я рассчитывал прибыть в учебный центр прямо перед началом занятий, чтобы у Шакрана было как можно меньше времени испытывать мои нервы на прочность. К несчастью, наш обычно пунктуальный преподаватель задерживался. - Что, Сайри, тебя выгнали из дома? - во всеуслышание спросил Шакран, заметив меня. Я мысленно нарисовал ему на месте носа пятачок. Стало немного легче. Я привалился к стене и закрыл глаза. Шакран подошёл и стал издеваться надо мной. Наконец, мне надоело, и я произнёс: - Можно подумать, ты завидуешь. Тоже хочешь быть... особенным. - Так ты ещё и гордишься этим! - воскликнул Шакран. Теперь он всем расскажет ложную весть, что я горжусь своим происхождением. Пусть. К моему облегчению, появился преподаватель. Мы прошли в аудиторию и расселись. Сначала был разбор домашнего задания. Надо было всё же попросить кого-нибудь помочь. К большой радости Шакрана, в последнее время я стал сползать по табелю успеваемости, давая главе семьи повод возмущаться из-за того, что его дочь родила хилого бездаря. Ксалрас всегда искал повод придраться ко мне, и я старался быть лучшим хоть в чём-то. В последнее время у меня перестало получаться. В перерыве Шакран подошёл ко мне и начал издеваться. Когда он отстал, чтобы поговорить с кем-то ещё, я вытащил из сумки электронный альбом и стилус и стал быстро рисовать горящее дерево. Ярость постепенно отступала. Как плохо быть слабым! Будь я сильнее, я мог бы просто врезать Шакрану и заставить замолчать. Но он — сильнейший из всех сверстников, которых я знаю. Мне никогда не сравниться с ним. Вечер тянулся невыносимо долго. По мере приближения конца занятий я всё больше нервничал. Когда преподаватель отпустил нас, я первым собрался и выскочил за дверь. Там меня уже ждал Шаеннат. За четыре года нашего знакомства он сильно вырос, и сейчас в нём было не меньше двухсот сорока сантиметров. Жэх'тан стали короче, но всё ещё достигали конца лопаток. На коже с бронзовым отливом проступал индивидуальный узор - знак подступающей половой зрелости. Из всех нас такой начинал пока появляться только у моего главного недоброжелателя. Но всё же Шаен мало изменился — всё такой же внешне изнеженный, с вычурным маникюром, сильными духами и манерами охотника. Я не совсем понимаю, зачем ему эта маска, но мне мало что известно об отношениях Шаенната с семьёй и сверстниками. Вроде он не может жаловаться на недостаток ума и силы, но, помимо этого, бывают и другие проблемы. Увидев меня, друг молча подскочил и подхватил меня на руки, игнорируя протест и присутствие посторонних. Он легко удерживал меня на руках — я ещё даже до двух метров не дорос и упитанным не был. Наверное, мы забавно смотримся рядом: у нас разница в росте как у типичных воина и охотницы. Шаеннат отпустил меня и отступил на шаг, тем не менее, оставив одну руку у меня на плече, словно демонстрируя своё право на меня. Я недоумевал: неужели Шакран ещё не нашёл способа донести до Шаенната весть о моей родословной? Хочет помучить меня осознанием того, что я могу потерять друга в любой момент? - Мелкий, ты что такой унылый? - Не обращай внимания, - попросил я. - Не хочу об этом говорить. - Как пожелаешь, - сказал Шаеннат. - Расскажешь, как прошёл день? Пока мы не расстались у моего дома, меня мучило странное приятно-болезненное чувство. Он пока ещё со мной. Но только пока. Я даже хотел сам пресечь эту неопределённость и рассказать ему, но не смог. Мне так хотелось, чтобы он не придал моей родословной значения, остался со мной, но даже Ната, маленькая охотница, которая ещё не в полной мере прониклась неприязнью к роду Эллир, не смогла отреагировать спокойно. Аль Эллир, по-иному называемые Крадущимися. Враги. Мы не воевали — всё же наши рода входили в состав одного государства, но вражда между нами длилась несчётное число поколений. Я не совсем понимал, как мог родиться мой отец, но я и не хотел этого знать. Это было неважно. Шакран сделал всё, чтобы превратить мою жизнь в кошмар. Ни он, ни остальные сверстники больше не называли меня по имени — они звали меня Крадущимся, произносили это слово или с презрением, или с отвращением. Раньше меня не считали за равного и в лучшем случае игнорировали. Раньше я жалел их. Это была своеобразная защитная реакция на их отношение ко мне. Бедные, думал я, им приходится самоутверждаться за мой счёт. Теперь ни о каком самоутверждении речи не шло — они меня ненавидели. Из-за этой ненависти я чувствовал себя почти обиженным: такое отношение я уже не мог оправдать. Они говорили, что я и мой отец — позор для всего рода. Ната пыталась общаться со мной как раньше, но я видел, что ей приходится прилагать для этого усилия. Мне не удавалось снова пробиться на верхнюю строчку в табеле успеваемости, и Шаеннат больше не встречал меня после занятий. Он изредка звонил мне и узнавал, как дела, извинялся, что никак не может найти время и встретиться со мной. Во время каждого звонка мне хотелось сказать ему, чтобы прекратил притворяться и прямо сказал, что больше не хочет меня видеть. Последним спасением стали художественные семинары. Под конец года наш руководитель отбыл на съезд художников, но его сменщик был не так хорош, и семинары перестали доставлять мне прежнее удовольствие. Кажется, этот мир делал всё, чтобы заставить меня впасть в отчаяние и погрузиться в депрессию. И миру это удалось. Моё состояние заметил даже Тоскат — ящер стал ласковее, каждый раз, когда видел меня, сам подбегал и просил поиграть. Но он не мог мне помочь. Последней каплей стал разговор с главой семьи. Ксалрас вызвал меня и мать и заявил, что она опозорила семью. Рассказал, как ему приходится платить тем, кто знает о нашем с отцом изъяне, чтобы информация не распространялась дальше. Ладно, если бы мы просто приняли потомка Крадущихся из жалости. Нет, наша семья позволила ему обзавестись ребёнком! Я понял, что являюсь пятном на семейной чести, которой так дорожил Ксалрас. Пятном, которое он так тщательно прятал, но которое явилось миру. Эта мысль на удивление прочно засела в моём сознании. Я — позор семьи, я не должен был родиться. Из-за меня мать постоянно ругалась со своим отцом. Слово «честь» не было для меня пустым звуком. Да и не могло быть - так меня воспитывали с мягких когтей. Мысль о том, что наша семья обесчещена именно из-за моего рождения, не давала покоя. Стараниями Шакрана я дошёл до мысли, что у меня самого чести не может быть от рождения. Эта идея была так оскорбительна, что мне страстно захотелось доказать всем, что у меня есть честь. Я перечитал кучу литературы с описаниями преданий древности, множество сочинений по этой тематике и пришёл к выводу, что моей цели можно достичь только одним способом — сделав то, что при других обстоятельствах лишает воина аль Лиондрэ чести. И вот одним солнечным днём я сидел в своей комнате, набирая в шприц жидкость из ампулы, которую стащил из домашней лаборатории. В описании этого вещества говорилось, что всё будет быстро и почти незаметно. Я взял дозу намного больше смертельной. Тяжёлая депрессия у чувствительных натур часто сопровождается суицидальными стремлениями, но часто именно мысль о том, что самоубийство — недостойный поступок, останавливает их. Но я пришёл к выводу, что моя смерть, моё самопожертвование — единственный способ как восстановить честь семьи, так и заслужить самому хотя бы её подобие. Не колеблясь, я вонзил иглу себе в вену. Дверь открылась. Я резко повернул голову. На пороге стоял тот, кого я совсем не ожидал увидеть. Шаеннат застыл буквально на мгновение, глядя на шприц в моей руке широко раскрывшимися глазами. Потом он стремительно кинулся ко мне, молча вырвал шприц и полоснул когтем по вене, в которую я ввёл яд. Кровь мощным потоком хлынула наружу, но я не почувствовал боли — яд действовал очень быстро. Я должен был просто застыть и умереть. Прежде чем потерять сознание, я посмотрел в глаза Шаеннату. В них отражался один безмолвный вопрос: «Зачем?» Но я уже не смог ответить.