Курортный роман

Милый дом встретил меня тишиной и сумраком. Жалюзи опущены и закрыты, ни звука. Баба Тоня ушла домой, гость спит, наверное. Пять утра. Самое лучшее время… Реа напомнила про заслуженный завтрак, нагло боднув меня головой под коленку. Сейчас, прелесть моя (или как там Горлум говаривал), все получишь. Сбросил рюкзак на вешалку, побрел в кухню, не включая света и стараясь ступать потише. Чем дольше проспит Светочкин сюрприз, тем дольше у меня сохранится иллюзия одиночества. Где там. Ровно на полпути споткнулся о чертов столик так, что чуть не перевернулся верх тормашками. От позорного падения и разбитого имущества меня спас диван, куда я неуклюже завалился. Баба Тоня, я тебя люблю… Переставил столик назад на полку. Добрался до кухни и соответственно – холодильника. Выловил замороженный рубец. Отпихнул ногой жутко оголодавшую за ночь собаку, засунул в микроволновку. Осторожно поднял жалюзи, стараясь не трещать. Зря, в общем-то. Потому что гость или проснулся уже, или такая фигня, как скрежет поднимающихся шторок, его не разбудит. Сколько ни смотрю по утрам в окно – не могу насмотреться. Подумаешь, вроде бы ничего особенного – зеленая полянка, кусок забора и море. Ну и солнце поднимается. А смотрю и смотрю. Как завороженный. Хотя чего смотреть? — Реа, вперед. Купаться. Реа выскочила, чуть не сшибив меня с ног. Нет, не потому что обожала плавать. Совсем наоборот. Предпочла бы максимум помочить лапы, а то и вовсе полежать на бережку. Но я ввел традицию — кто не плавает, тот не ест. А есть Реа любит. Это не породное. Это следствие тяжелого детства. Влетаю в воду вслед за собакой, сквозь веер брызг. Ныряю, гребу изо всех сил, чтобы оказаться подальше от берега. Выныриваю. Реа осталась позади, сосредоточенно молотит лапами. Зализанная волнами морда стала смешной и глупой – лысая, длинная, длиннющие черные ресницы торчат, и глаза стали огромными и несчастными. Впрочем, несчастными они стали скорее из-за того, что ее заставили плавать. Ладно, пока она проплывает свои сто метров, я успею проведать вон тот сухогруз. Гребу изо всех сил, будто за мной кто гонится. Люблю плавать. Пока плыву, чувствую себя живым. Почти настоящим… За спиной тявкнула Реа. Все, выдохлась. Надо возвращаться, а то утопнет. Вредное животное, сколько ни пытался заставить ее плыть на берег одну, нет. Будет грести следом, пока не начнет тонуть. Сколько раз я ее вылавливал со дна и со счета сбился. Не умнеет. В мозгах два состояния — или сижу на берегу, или плыву, пока не утону. Блондинка, что поделаешь. На берегу кто-то крутился. Я поймал Реа за ошейник, прищурился, вглядываясь. И не кто-то. Инвалид, естественно. Потому что пляж у меня стоит особняком, отдыхайки сюда дороги не знают, а местные уже три года носа не кажут. После того как у меня Реа поселилась. Когда мы добрались до суши, щенок сидел на песке рядом с моим полотенцем. Обняв руками ноги и положив подбородок на колени. Что время делает… Я его отца увидел, когда ему приблизительно столько же было. Но Игорь-вожатый был большим и сильным. А этот маленький и слабый. Почти. Фигня вопрос, что он на две головы меня выше. Зато и уже настолько. А улыбка один в один как у папаши. Раздражает. — Доброе утро. Хм, интонации поменялись. Или море так подействовало, или баба Тоня чего насвистела. С нее станется. Седьмой десяток разменяла, а розовые очки как пришитые держатся. — Доброе. Отпущенная Реа со вкусом вытрушивается. Я-то стоял, мне мало попало, а вот гостя накрыло с головой волной брызг, песка и водорослей. — Зараза, что отойти нельзя?! — недовольно шиплю на сучищу, а этот ненормальный смеется, вытирая лицо. — Там пищало что-то на кухне, — говорит, отсмеявшись, а сам следит за носящейся по песку собакой, поворачивая голову знакомым жестом – голову на плечо, подбородок вбок и вверх. Реа топает, как слон, взрывая в поворотах волну песка. Взрослое солидное животное, а носится как щенок. Сушится она так. А сейчас… Ну, точно — рухнула и давай качаться. Дите. — Это море? Нет, он точно издевается! — Да, это море. Реки в нашей географии не предусмотрены. — Ага, — и опять головой так, характерно. Я отворачиваюсь и смотрю на бирюзовую гладь. — Чего не купаешься? — Боюсь, — спокойно так говорит. Ничуть не стесняется. — Чего бояться? Плавать не умеешь? — Нет. Я берега не вижу. Потеряться страшно. — Иди купайся, постерегу, — благодушно велел я, усаживаясь на песок. Повернул голову ко мне. Пожал плечами и поднялся, на ходу снимая джинсы. Под джинсами оказались плавки, причем такие изношенные, что просвечивались насквозь. Особенно, если смотреть снизу и против солнца. Аж захотелось чего эдакого. Ох, не вовремя Светочка уехала. И насчет секса я погорячился… Мальчишка зашел в воду медленно и осторожно. Чуть-чуть больше, чем по пояс. Похлюпал на себя водой, присел… Подсохшая Реа уселась рядом и уставилась на купающегося. С отчетливым гастрономическим интересом. Тихо, девочка, он тебе на завтрак не годится. Слишком костлявый. Вот откормим, тогда подумаем… Тепло. Уютно. Век бы так сидел — обняв притихшую собаку и любуясь морем. Инвалид осмелел и нырнул. Громко, конечно, сказано — нырнул. Просто опустился под воду с головой. И тут же выскочил обратно, перепуганно закрутил головой. Придурок. Я хоть и не слепой, но ночью не раз плавать приходилось, когда сплошной слой облаков и ничего не видно. Где прибой, там и берег. — Я тут. Негромко сказал, но хватило. Заулыбался, помахал рукой. Нырнул уже почти по настоящему, даже проплыл пару метров. Еще раз нырнул, заоглядывался, оказавшись спиной к земле, я только открыл рот, как Реа гавкнула. Мальчишка тут же развернулся, а я погладил Реа по голове. Умница. Реа заинтересовалась. Когда гость снова «потерялся», тявкнула уже более осмысленно. И еще. Мальчишке, видимо, тоже понравилось, потому что на каждое «гав» он оборачивался и махал рукой. Присмотри за ним, Реа, а я пойду твой завтрак спасать и микроволновку заодно, чтобы она не провонялась окончательно. Пока я вытаскивал мясо и мыл камеру, тявканье затихло. Что там еще? Ой, блин, ну ты же слепой, а не безголовый! Я выскочил во двор и заорал что было сил: — На, Реа! Реа с невинным видом встала и ушла. Типа, это не она залегла в засаде и в предвкушении открыла пасть, ожидая момента, когда выползший на берег пацан возьмет свои джинсы. К дому они пришли вместе. Внешне мирно и дружно. — Умная собака. Знаю. Ты даже не представляешь насколько. Реа села, повиляла хвостом и открыла пасть, вывалив язык. Скорчила рожу, а-ля «невинная голодная дурочка». Не поверю, и не мечтай. Иди во двор, кормить буду. Кормежка у нас — это целый ритуал. Он появился в самый первый день и с тех пор почти не изменился — я держу кусок рубца, а она отгрызает по кусочку. Разница только в том, что теперь «девушка» не хватает меня за руки и не пытается вцепиться в горло, чтобы отобрать всю порцию целиком. Ритуал, который напоминает, кто здесь главный. Кто кормилец, а кто собака. Миска опустела быстро. Реа с тихим вздохом облизала пальцы и уставилась в глаза — мало, мол. Тебе всегда мало. Прорва. На кухне неожиданно приятно пахло кофе. На столе дымились две чашки, в мойке валялась турка, а Игорь-младший рылся в шкафчике с печеньем. Доставал коробки, нюхал, клал обратно. Выбрал клубничный бисквит, положил на стол. — И кто тебя научил по чужим шкафам шарить? — Баба Тоня показала, где лежит еда. А есть ты мне сам разрешил. Ишь ты, выделывается. Совсем расслабился. Спасибо, Ивановна, удружила. И что я с этим хамлом теперь буду делать? Хм, а кофе очень даже ничего. Интересно, кто его научил? Папаша или загадочная Ирочка? Надо будет с баб Тоней пообщаться. Если Светулю раньше не найдут. Наглец подхватил чашку и кусок бисквита и ушел в комнату. Без трости, легко и уверенно. Я настороженно посмотрел ему вслед. Что-то мне это не нравится… Или он только изображает слепого? Хотя глаза… С другой стороны: есть на белом свете линзы… Тогда можно подозревать, что и сон в ванной подстроен, и потрепанные трусишки. Он пытается попасть ко мне в постель? Возможно, парни у меня в анамнезе уже были. Но я не собака, на кости не бросаюсь, мало-мальски знающие меня люди об этом осведомлены. Или это личная инициатива? Занять Светочкино место и жить припеваючи? Возможно. Но зря. Я по сексу с ума не схожу. Мне оно как-то фиолетово. Что ж поживем — увидим… Кофе закончился, когда часы пробили восемь утра. Н-да, подзадержался я на пляже. Спать уже некогда, в магазин рано. Еще Реа надо промыть и прочесать, вспомнил я и двинулся в коридор. И опять споткнулся о столик. Твою мать. Я же его убирал, это точно. Что за выходки? Надумал полноценность демонстрировать? Зараза… Засунул столик подальше и пошел чесать Реа. Выругать щенка я всегда успею, а ходить в непромытой от соли шубе — вредно. Начнет сама чесаться и превратится из южнорусской овчарки в белую облезшую дворнягу. Мыться и чесаться Реа любила не больше, чем плавать. Но после сытного завтрака сил на сопротивление не оставалось, поэтому она валялась трупом и свое неудовольствие высказывала только тем, что при попытке ее передвинуть обвисала безжизненной, но весьма увесистой тушкой. Ох, ну и шерсти на тебе, красотка моя. А ведь середина июля, ты же должна быть в летней разлиньке. Только Реа плевать было на теории породников, и состояние подшерстка у нее колебалось между «невыносимо много» летом и «жутко сколько» зимой. Шерсть мешками собираю, хорошо, хоть у бабы Тони есть подруга, которая прядет, и добро не пропадает зря. Носки из особо лечебной собачатины улетают по полтиннику только так. И не только в сезон. Хоть ферму открывай. Только одна загвоздка: к белым шубкам прилагаются комплект зубов формата «и тигру не поздоровится» и врожденная склонность пускать эти зубы в ход по поводу и без. Южак должен быть сволочью! И это вполне официальное кинологическое определение. Копаюсь в шерсти, и прямо нирвана нисходит. Или впадаю в нее… Девять. Что ж, хорошего понемногу, пора возвращаться. В гостевой тихо. Точно мышь под веником. Нет, не спит — услышал мои шаги и что-то торопливо спрятал под кровать. Проверим. Чуть позже. — Собирайся. — Куда? — В магазин. — Зачем? — ох, ну что ж оно такое нудное-то, а? Наследственное, наверное. — За тростью. — Обойдусь. — Через десять минут выезжаем. Сейчас вымою посуду и заодно прикину, куда податься за тростью. Магазины в окрестностях я знаю, как свои пять пальцев, даже лучше. Почему-то гости редко хотят взглянуть на памятник освободителям Крыма или диораму обороны Севастополя, а из музеев предпочитают винные погреба. Хошь — не хошь — выучишь, где продаются дешевые солнцезащитные кремы и дорогие вина. Трости мне покупать не доводилось, но попадались. В сувенирной лавочке Арама. Бабах! Твою мать! Чтоб тебя приподняло и шлепнуло! Нет, это я не столику, будь он неладен. Столик, несмотря на коварный размер (как раз по колено) и сливающуюся с линолеумом окраску, сам с полки не спрыгивает и под ноги не бросается. Запихиваю его обратно. С остервенением и поглубже. И чего сученок этим добивается? Невинное желание не нарушать покоя в доме даже в расчет брать не буду. Грохот, с которым я об него спотыкался, услышал бы и глухой. Или почувствовал — от сотрясения весь дом вибрировал. Хочет вывести меня из себя? Так это не проблема, самого факта его проявления в моей жизни достаточно. Делает гадости в отместку за то, что я не ношусь с ним, как с тухлым яйцом? Вполне вероятно. Очень в духе людей, считающих, что весь мир им должен потому что они: а) больны, б) талантливы, в) сироты — выбрать вариант или вписать недостающее. Что ж, помолчу. Пусть думает, что мне все равно. Как говорится, улыбайтесь — это раздражает. На кухне грязной посуды не нашлось. Чашки поблескивали белоснежными боками на полке. Остатки бисквита были аккуратно сложены в хлебницу Завтрак отрабатываем? Смешно. Ну и ладно. Значит, на душ у меня не пять минут, а восемь. Заглядываю в шкаф и задумываюсь. Люблю красиво одеться, но так, чтобы все было органично. А рядом с обносками щенка буду, как сутенер с только вывезенной из села шлюшкой. Может ему шмоток прикупить? Хотя… Пусть Светка мучается. Один выход в город переживу. Заглядываю к гостю. Прямо из своей комнаты. Через систему зеркал, развешанных по всему дому, это легко. Обычно я таким не злоупотребляю, но мальчишка двери не закрыл, поэтому мне отлично видно, как он сидит на кровати и нервно разминает пальцы. Один за другим. Сгибает-разгибает каждый сустав, дышит на согнутый палец, трет, берется за следующий. Похожую привычку я видел у массажистов. А что? Вполне может быть. Я даже фильм видел про слепого массажиста. Правда, порнографический. Но футболку (вчерашнюю, но явно стираную) и кроссовки надел. Можно считать, что команду собираться выполнил. Когда я дошел до комнаты, разминка уже закончилась. Сцепил руки замком и носом в них уперся. Прямо пантомима «Взгляните на меня — я несчастен». Бедолага, счас расплачусь. — Идем. — Я обойдусь без трости. Не стоит утруждаться. Ого, какие обороты знаем! Прям интеллигенция. — Я сказал, идем. Эти слова я произнес негромко, почти шепотом. Но веско. Очень веско. Меня, между прочим, даже Реа слушается с первой попытки. Правда, Реа еще можно и угрожающую рожу скорчить, поэтому веса в голос пришлось добавить. Гость вскочил мгновенно. Если бы я его пнул, и то не так резво получилось бы. Взял его за руку, мысленно фыркнул на то, что он тут же вырвался, подставил локоть. До машины дошли молча. Молча открыл ему переднюю дверцу. Так же молча закрыл, когда юный ослик полез на заднее сидение. Надел намордник и запустил Реа внутрь. Выехали тоже молча. Жалко, что больше чем на десять минут молчания его не хватило. — Крутой такой, икру жрешь, а сам на вшивой девятке разъезжаешь. Думаешь уел? Наивный. — Это сделанная по индивидуальному заказу модель «Крайслера». Оказывается, эмоции на его лице отражаются. Вон челюсть отвисла. В буквальном смысле, открыл рот и давай руками шарить по дверцам, креслам. Даже потолок пощупал, вроде это ему что-то даст. — Шутишь? — Нет, — главное сказать совершенно спокойно и уверенно. Теперь он замолчал надолго. До остановки. Выбрался из машины и первым делом бросился щупать багажник. Я пристегнул Реа на поводок. — Это девятка! Ну да, девятка. Я в курсе. — Идем. Осторожно, ступеньки. Об порог он споткнулся. Я, дурак, не подумал предупредить, а без трости нащупать препятствие было нечем. Оно еще выделывалось. В лавке приторно воняло всякой восточной ерундой. Реа расчихалась, и на звук выскочил Арам, отпихнув продавщицу. Новенькую. Но в том же фенотипе, что и все прежние — грудастая, белобрысая, с наивными глазами голодной коровы. Интересно, они когда-нибудь ему приедятся? — Олег, дорогой, давно не виделись! Не заходишь, не звонишь, совсем не радуешь дядю Арама! Нужен ты мне больно, «дядюшка». — Дела, Арам, дела. Тут проблема есть — без тебя никак. Помоги гостю трость выбрать. Хорошую, чтобы Реа не так легко сломать было. — О, гость в дом — радость в дом! Идем, дорогой, у меня есть все, что надо, — подхватил «радость» под руку и поволок вглубь. Всучит самое дорогое, как пить дать. Лишь бы удобную, а не какую-нибудь ажурную ерунду. Продавщица проводила его испугано-удивленным взглядом. Понимаю, ты его знаешь как совсем другого человека. Что поделаешь, восточные обычаи… — Привет, красавица. — Привет… Ишь ты, разулыбалась. Коровушка. Еще слюни пусти. — Как жизнь? Работа нравится? — Ой, — покраснела, глазками хлопает. — Я, когда уезжала из дома, думала совсем по-другому будет. А тут… работаешь-работаешь, да только долги растут. — Домой хочешь? — наклоняюсь над прилавком, интимно улыбаюсь. Не знаю, что дурочки видят у меня на лице, но обычно тают быстрее мороженого на солнцепеке. — Хочу… Только денег нет. И долг… — Держи. Хлопает глазами. Не болят еще, а, телка? Давай, бери и вали быстрее, пока Арам причитает над щенком. — Ай, красавец, ай, джигит, а вот эта прямо как у Фрэнка Синатры. Только ты еще лучше будешь… Девка сориентировалась быстро. Цапнула денежки, бросила фартук под прилавок и выскочила на улицу, будто за ней черти гнались. Не боись. Не будут за тобой гнаться. Тут дурочек полно. Можно на любой вкус найти… — Вот, Олег, смотри. Самая лучшая. От сердца оторвал. Не знаю, лучшая — худшая, но смотрится получше того больничного недоразумения, что почило на зубах у Реа. Черная, изящно изогнутая. И ручка в виде конской головы. Пойдет. Эстетично и вполне в стиле моего дома. Мальчишка крутил палку в руках и улыбался. То есть он пытался не улыбаться, но губы сами раздвигались. Он спохватывался и начинал хмуриться, но через минуту снова начинал скалить зубы. Вылитый папаша. Хорошо, что Арам сразу к делу не может. Разливается соловьем. Прикладываю палец к губам, тру большой об указательный в интернациональном жесте «бабки», тыкаю в щенка и показываю — «чуть-чуть». Арам кивает головой, ни разу не запнувшись в своем словесном поносе. — И всего десять гривен! А сам показывает — мол, на два нуля больше. — Сколько?! — не сдержался. Стучу по виску и отчаянно мотаю головой. — Скидка, как постоянному клиенту, — и на брошенный фартук показывает. Делаю страшные глаза, мотаю головой. — И не проси, дороже не будет! Еще и шутит, зараза. — Я и сам могу заплатить. Тебя то кто просил влезать! Может он… Лезет в карман, кидает на стол помятую десятку. Такое впечатление, что она лет пять вместе с джинсами стиралась. Эх, молчал бы в тряпочку, может, и выторговал бы что. Кладу рядом требуемую сумму. А десятку забираю. Обойдется. — Рад был увидеть тебя, Олег. Заходи почаще, не забывай родичей. — Постараюсь, — заставляю себя улыбнуться. Денег мне традиционно жалко. За два дня — месячная зарплата. Офигеть. Что б тебя, Светочка. — Передавай Аленке привет. Не отвечаю. Просто иду на выход. — А кто это, Аленка? — Продавщица. Они у Арама все Аленки. — А где она? — Не знаю. Едем. — Я пойду погулять. Смотрю на него. Слов нет. Гулять. Слепому в чужом городе. И не просто в городе, а на раскрученном курорте, где на одного приличного отдыхающего десяток жуликов. Или совсем дурной, или совсем больной. Пожимаю плечами. Блин, он же не видит. — Ну, пойди. Развернулся и пошел, постукивая новой тростью. Уверенно, легко и изящно. И походка у него отцовская. Про мозги и не говорю. Тупость — явно доминантный признак. Смотрю на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. В двенадцать тренировка. Реа, давай я тебя отпущу, и ты его съешь. Собака радостно виляет хвостом. Она всегда на такое согласна. Думай, Олег и быстро. Так, инвентарь остался в машине, это хорошо. Если оно за полчаса нагуляется, то успею легко. А если не нагуляется, что? Силком тащить? Ненавижу. Причем в списке лидируют Светочка и Ирочкин племянник. Дальше с небольшим отрывом плотная группа остальных Светочкиных родственников. Пока я скрипел зубами у машины, щенок успел умотать довольно далеко и повернуть за угол. Зачем я вообще в доме телефон поставил?! Иду следом. Не спеша. Все равно никуда не денется. За поворотом спуск в парк, огороженный ракушняком. Вряд ли он прыгнет через стену и полезет по склону в кусты. В любом случае Реа найдет. Чем отличается курортный город от провинции, так это уличным телефонными аппаратами. И не просто для красоты, а работающими. Вставляю карточку, набираю номер. Длинные гудки. Другой. «Поза зоною досяжности». Третий. «Якщо хочете, можете залишити голосове повідомлення». Да, очень полезная штука мобильник. Те, кому можно доверить щенка со спокойной душой, закончились. Остались те, кому доверить нельзя или можно с оговорками. Реа тихо скульнула. Оглядываюсь. Так и есть, паскуда дополз до низа лестницы и двинулся по главной аллее. Сверху было отлично видно, как на него оглядываются. А оно прет себе по центру. И хоть мне видно только затылок с белой полоской — улыбается. Руку на отсечение даю. Вон столкнулся с прилично одетым парнем, постояли друг возле друга. Извиняются, наверное. Разошлись. Хотя… Сучонок! С лестницы я слетел кубарем. Народ шарахался от меня в разные стороны. Ну или от Реа, какая разница. Настиг щенка в два прыжка, дернул за руку разворачивая, чуть не свалив на землю. — Что ты у него спер? — Что?! — голосок, вроде вот-вот заплачет. Верю. Изо всех сил верю. Лишь бы сдержаться и не дать по морде прямо на улице. — Оглох вообще?! Быстро отдал, а то прибью прямо здесь! — С ума сошел! — еще и выдирается, зараза. Не обращая внимания на взгляды и шепотки собравшихся зевак, торопливо обшариваю его карманы. Благо их немного. Ничего. Нигде ничего. Ни монетки, ни бумажки. А обыскивать я умею… Пока я медленно переваривал это факт, Игорь заговорил: — Олег… Кажется, у меня паспорт украли… Если бы искренние желания выполнялись, я бы уже был в Австралии. Транзитом через центр планеты Земля. Какой же я идиот… Время. Пока я терзался угрызениями совести, драгоценное время рассыпалось осколками разбитого бокала. Торопливое оглядывание ничего не дало. Фигово быть низкого роста, из-за окружающих меня зевак ничего не видно. Расталкиваю толпу, вскакиваю на скамейку. Поздно. Прилично одетый парень исчез из поля зрения. Ну, ничего, я его хорошо рассмотрел. Не из местных и не из «постоянных» щипачей. Найду, никуда не денется. Возвращаюсь. Парнишка стоит на том же месте и роется в карманах. Губы у него дрожат. Реа сидит рядом, присматривает. — Слышь, ты, извращенец! Вообще оборзели среди бела дня к людям приставать! Че лапы распускаешь, пидарас вонючий! Извиняйся немедленно! Ой, дядя, не надо на меня орать. Собачка нервничает. Хотя, черт с тобой, ори, только не маши руками и близко не подходи. У тебя позиция не выгодная — Реа-то за спиной. Швырнется — твои два в холке и косая сажень в плечах не спасут. И намордник на ней тоже. Разбитые всмятку яйца совсем неромантичная шутка, в отличие от «спасения инвалида от педерастических приставаний». Девушка не оценит. Опускаю глаза. Не хочу провоцировать. Отдыхайка ведь, тупой, не понимает, что происходит. Бочком, по полшага обхожу «шкаф», приближаясь к мальчишке. — Ты что не слышишь, что говорят?! — эх, пару шагов не дошел, уже рот открыл, чтобы начать извинятся. Дурень хватает меня за плечо, Реа прыгает. Пятьдесят килограмм ускорившихся с нуля до семидесяти километров в час и приложенных на площадь размером пять на пять сантиметров - это сколько будет? Неважно. Герой-спасатель получивший намордником в поясницу рушится плашмя на асфальт. Еле успеваю увернуться, чтобы под собой не погреб. Моя блондинка усаживается рядом и чуть поворачивает голову. Сама невинность. Дяде повезло. Мой прогноз не сбылся. — СУУУУУУУУКАААААААААА! — Тело с ревом поднялось на ноги. Интересно, он это мне или Реа? — Прибью падлу и твою вонючую собаку. Это вряд ли. Но скандал уже имеет место быть. Печально. Антон опять будет ругаться. Ладно, зато разомнусь. К «шкафу» присоединилась еще парочка залетных. Весело будет. — Эй, что происходит?! Щенок как-то оказался рядом, вцепился в локоть. А сильный, зараза, аж больно. — Отвали, сынок, сейчас мы этому пидарасу руки в задницу засунем, — это группа поддержки высказалась. — Не трогайте его! Я глянул на защитничка. Ишь, серьезный какой. Рот сжат в полоску, палкой перед собой водит… Того гляди отбивать полезет. Дурачок. Его вершители общественного правосудия не испугались. Скорее всего, он бы только получил в довесок за то, что вмешаться посмел, да на шум появились менты. Парк у нас место людное, денежное, они тут массово пасутся. — Что тут происходит? — Ничего, — улыбаюсь Денису самой невинной из невинных улыбок. Он, конечно, не поверит. В прошлый раз он подобное «ничего» лично наблюдал и прекрасно понимает, что случилось с вождем краснорожих. Но он свой. — Это падло… — Сколько вы выпили, гражданин? — перебивает Денис жертву охранных качеств Реа, подозрительно принюхиваясь. — Да чуток совсем, — «шкаф» явно теряется. — Тут эта сука пацана лапала… Денис демонстративно оглядывается на меня. Я стою невинный, как агнец божий, щенок меня под локоток держит. Мир и благодать. Хоть и с голубым оттенком. Зеваки рассасываются с космической скоростью. Группа поддержки тоже куда-то испарилась… — Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, все порядке, мы уходим, - повезло тебе с девчонкой, дылда. Умная. Под ручку поволокла от греха подальше. — Спасибо, Денис. — Олег, тыщу раз говорено: води свою скотину на поводке, — бурчит сосед, пожимая протянутую руку. — Ну сколько можно. — Она на поводке. Честно на поводке. Вон петля-водилка к ошейнику пристегнута. Денис машет рукой и уходит. Можно снимать улыбку и возвращаться к угрызениям совести. Ну что, Олежка, вспомнил, что большинство людей не такое дерьмо, как ты? Сказать «извини» не проблема. Слова ничто. А что делать, я не знаю. Как обычно. Тупой, что поделаешь. Пауза затягивается, а я никак не могу поднять голову и обернуться. Слабак. Сжимаю зубы. Оборачиваюсь. Щенок, словно очнувшись, отдергивает руку. — Я был не прав. Как мне извиниться? — говорю четко. Не шепчу и не мямлю. И на том спасибо. Какое-то время смотрю и вижу только собственное отражение в черных стеклах очков. Ненавижу. Больше всего на этом свете ненавижу… Потом он улыбается. Мерзкой отцовской улыбкой. — Не надо извиняться. Все нормально. Бывает. Лучше бы он меня ударил. Отворачиваюсь. По привычке смотрю на часы. Половина. — Поедешь со мной на дрессировку? — А паспорт? Надо заявление в милицию… — Найду я твой паспорт, — и милиция будет с доставкой на дом. Только чуток позже. Пожимает плечами и уже привычным жестом берет меня под локоть. Возвращаемся. По рыжим ступеням в ракушках, мимо позеленевших от вечной сырости львов. Львы смотрят на меня с укоризной. Выть хочется от распирающей ненависти. Останавливаюсь возле телефона. — Антон, это Олег. — Не нашли еще твою Светку. — Тут другое. — Достал! — Бог с ней, со Светкой, это важнее. У моего друга в Центральном парке сперли паспорт на имя («Бойко» - подсказывает щенок) Бойко Игоря. Гастролер. Рост около ста семидесяти пяти, блондин, плотного телосложения, сломанный нос, был одет в белые джинсы и серую футболку с надписью «Life». Я его хорошо рассмотрел. Заеду в участок в три. — Хорошо. Пообещай только, что хотя бы до конца недели ничего с твоими друзьями не случится. Вешаю трубку. Пообещай! Я что, бог? Постараюсь, не более того. — Ты в милиции работал? Ну что ж ты такой любопытный?! — Нет. Идем. Остаток пути до машины прошли в тишине. И по дороге на площадку он разговаривал только с Реа: уговаривал ее не крутиться. Меня это устраивало как нельзя лучше. Есть о чем подумать. Полдень — не самое удачное время для занятий. Солнце палит, как оглашенное, собаки и люди — вареные и почти не живые. Но так уж сложилось. На улице с занятиями летом фиг бы что вышло, но есть крытое помещение. Даже с кондиционером. Осенью здесь проводят выставки, а в остальное время — занимаются группы. В том числе и мои. Толпа детей выскочила из-за поворота с таким улюлюканьем, что Реа малодушно попыталась улизнуть обратно в машину. Еле двери успел захлопнуть. Гость открыл было рот, но тут нас накрыло волной: — Олег Иванович, а аджилити когда будет? — Олег Иванович, Ника сегодня утром кашляла! Ей заниматься можно? — Олег Иванович, а мама сказала, что запишет меня с Ласиком на выставку в Киеве, если Вы разрешите! Тихо-тихо, снесете-затопчете. И не скажешь, что всего десять человек. Такое впечатление, что вся тмутараканьская рать… — Здраствуйте. Аджилити пока не будет. Таня, а мама что про Нику говорила? Подавилась? Тогда занимайтесь, но потихоньку. Леночка, как только научишься красиво Ласику зубы показывать, так и поедете в Киев… Кое-как утихомирив стаю, отправляю их бегать. Группа «Юный Хендлер». Позорище. Смешно. Но деньги не пахнут. Машу рукой Анечке, выглянувшей из бара. — Анюта, приюти гостя, он с утра голодный. — Хорошо, Олег Иванович. Может, мальчишка и имел что-то против, но я быстренько утопал в манеж, не дожидаясь реакции. Сорок пять минут возни с детьми пролетели незаметно. Гладко. Даже Реа была в благодушном настроении и соизволила побегать с Андрюшкой. Его фокс для детей абсолютно непригоден по причине дурного нрава и полного отсутствия воспитания. Правда, снять намордник с Реа и поупражняться в показе зубов не разрешил. Береженого Бог бережет. Когда на трибуне появился щенок, я не понял. Просто в середине занятия глянул, а он там сидит. Положив подбородок на трость. Слушает. Хоть одна не похожая на отцовскую поза. Дети расходятся. Мы остаемся вдвоем. — Это твоя площадка? — Нет, — я искреннее удивился. — С чего ты взял? Я тут работаю. — Анечка все время рассказывала, Олег Иванович то купил , Олег Иванович это построил… Ох, уж эта Анечка. Язык без костей. Доболтаешься когда-нибудь. — Площадка не моя, денег в нее не вкладывал. Помогал владельцу. Отворачиваюсь. Смотреть на него не хочется. Стыдно. Или противно. —Через десять минут другая группа. На улице. Мальчишка спускается с трибуны, уверенно берет меня за локоть. Подавив желание брезгливо вырваться, веду его на стадион. — Тоже дети? — Нет. Дамп-команда. Переспросить или уточнить он не успевает. Мы пришли. Глухой рык, басовитый лай, почти хором: — Привет, Олеже! — Команде ура! — Ура! Ура! Ура! — детство, знаю. Но нам нравится. Ритуал. Такой же, как пожимание рук в нормальных компаниях. В команде руки не пожмешь. Собаки не дадут. Три азиата, кавказец, две фила и коммодор. Пять парней возрастом от двадцати пяти до сорока пяти лет. Вечные аутсайдеры соревнований. Моя стая. — Знакомьтесь, это Игорь, Светкин племянник. — Привет, я Сергей. — И я. — И я. Что ни рожа, то Сережа, в общем. Сергеев у нас четверо. Пятый Андрей. Как он любит говорить - для разнообразия. Переодеваюсь, между делом прислушиваясь, как команда знакомит Игоря со своими собаками. Хватай и Терзай, Стелла, Хан, Капуэра и Самба, Нюсик. И рефреном: - Погладить? Неее, лучше не надо… Ладно, давайте строится. Сегодня моя очередь быть покусанным. Бегать в полной защитной амуниции в тридцатиградусную жару — еще то удовольствие. Думать некогда. Но выкроить миг для взгляда в сторону можно. Я и выкраиваю. Чтобы посмотреть, как Реа кладет голову на колени гостю, а тот ее гладит. Собака вздыхает – намордник с нее никто так и не снял. Парнишка тоже вздыхает. Скучно. Как собаки кусаются, он не видит, а звуки мы издаем на редкость невразумительные и в большинстве своем матерные. Моюсь наскоро: до трех всего пятнадцать минут. Выскакиваю, отряхиваясь на ходу. — Поехали. Щенок с явным сожалением отрывается от оживленной беседы. — А по пиву? — Некогда, братва. Дела. — Ну тогда до завтра. Машу рукой. Уезжаем. До участка буквально полквартала. Оставляю гостя в машине, бегу на второй этаж, на ходу пожимая протянутые руки. Стучу в дверь вместе с часами. Только часы стучат в кабинете. — Привет, Антон. Он молча кивает на стул, не отрываясь от груды бумаг. Серьезная шишка мой старый товарищ — настоящий полковник. Беру чистый лист, карандаш. Нет, я не художник. Но худо-бедно намалевать человека в духе фоторобота в состоянии. Обычно узнаваемо. Кладу скраешку. Антон смахивает рисунок в стол и показывает на дверь. Отлично. Можно валить. По дороге домой отчаянно зеваю. Аж челюсть сводит. Приходиться включать радио. Там заливается Глюкоза — «Я ненавижу тебя». Очень в тему. Весь день вверх ногами. Чайник закипает в четыре. Механически наливаю чай на двоих. В голове звенит, так что слов гостя я не слышу. Понимаю, что он говорит, но что именно — не слышу. Поддакиваю. Я со всем согласен, делай что хочешь, только руками не маши — Реа без намордника. Залпом заливаю в себя напиток и почти выпадаю на задний двор. Иду к морю. Купаться. Ныряю сходу и долго-долго плыву под водой. Мир светлеет и проясняется. Звон сменяется шумом прибоя. Выныриваю. На берегу лежит Реа и стоит щенок. — Олег! Олег! Ты где? — Тут я, — плыву обратно. Медленно. Наслаждаясь каждым мигом. — Что случилось? Мальчишка нервно крутит трость в руках. — С тобой все в порядке? — Со мной? — чего это он вдруг такой озабоченный? — Конечно. Ты купаться будешь? — Ну… Да. — Купайся. Реа присмотрит. Только шмотки сам не забирай. Я — спать. В душ я заполз на автопилоте. Или нет? Не помню… И как заснул тоже. Но проснулся в расстеленной постели. От собственного крика. Сердце бешено билось, словно дикая птица в клетке. Фу… Тихо… Все нормально… Это обычный привычный кошмар… Не ересь какая-нибудь про пионерлагерь. Пока я пытался отдышаться, в дверях нарисовался гость. Мордочка встревоженная, на пороге топчется, как девица перед супружеским ложем. Хочется послать с ходу и подальше. Одно радует — он меня не видит. Ни выпученных глаз, ни покрасневшей рожи. Зато, наверное, дыхание слышно даже у ворот… Так, дышим размеренно и спокойно. — Что с тобой? — какая тебе разница?! Сиди себе, развлекайся, как умеешь. Я тебя трогаю?! — Тебе что-то надо? — Нет, но… — Нет? Ну и вали. Думал, не послушается. Ан нет, развернулся и утопал в комнату, даже двери прикрыл. Отлично. Что мне в Светке нравится — ей пофиг. Даже если я орал в ухо, она накрывалась подушкой и мирно спала дальше. Глажу собаку, пряча лицо в длинной шерсти… Родной, уютный запах псины. Запах покоя. Любимая мимолетно касается пальцев языком. Хм, видно, совсем тебя развезло, Олежка, раз Реа решила меня утешить. С ней такое редко случается. За три года — четвертый раз… Смотрю на часы. Семь. Отлично. — Идем кушать, красотка. Вечером изысками я ее не балую. Насыпаю в миску сушняка и бросаю на пол. «Девушка» с воодушевлением утыкивается в нее мордой и отправляется в ежевечернее путешествие — миска уползает под напором, Реа бредет следом. Круг по кухне и два по коридору гарантированы. Надо бы и себе пожрать. Открываю холодильник и задумываюсь. Баба Тоня закупки по списку сделала, но на изыски нет ни сил, ни желания… — Есть будешь? — Спасибо, я не голоден. Ну и отлично. Вынимаю колбасу и лезу в шкафчик. Покрошить быстрорастворимую вермишель, присыпать нарезанной колбасой, полкружки кипятка в тарелку, вторую половину в чашку — и ужин готов. Собака загнала миску в угол и там вылизывала ее в свое удовольствие. Того и гляди, дырка будет. — Убирай посуду. Реа грустно вздохнула в посудину. Аж гул пошел. Аккуратно подцепила резцами за краешек и бросила в открытый люк посудомоечной машины. Внутри что-то подозрительно грохотнуло. Научить ее опускать миску осторожно я не смог. И так для нее расстаться с любимой тарелочкой — огромная трагедия и настоящий подвиг. Торжественно вручаю кусочек хлеба. Размером чуть больше подрагивающего в предвкушении носа. Собачьему восторгу в кухне мало места. Реа до сих пор уверена, что еда — это хлеб, а остальное перекусон в промежутке. С ее точки зрения, я морю ее голодом. Хлеба мне не жалко, но поджелудочная у нее посажена, и кусочек чуть больше заставит собачку часами заседать в кустиках, а меня — мыть машину и собачий хвост. Нам ведь этого не надо, Реа? И не смотри такими несчастными глазами, вермишель ты тем более не получишь. Ишь, оголодала, бедолага, даже челка дыбом встала. Чтобы было лучше видно, как остро нуждается животное в дополнительном питании. — Кыш, — не нормативная команда, но Реа ее знает. Задом выходит из кухни. Задом — чтобы ни на секунду ни выпускать из поля зрении пищу. Ложится в коридоре. Голодающая. Того гляди помрет. Жую вермишель, заливая чаем.. Скупнуться бы, но… Живем по плану. В посудомойку добавляю свою тарелку с чашкой. Выхожу во двор. Вроде бы ерунда места — две лужайки по десять квадратных метров, беседка с мангалом, лужица-прудик с пресной водой (он же миска с питьевой водой Реа), а работы вечно куча. Подстричь лужайки, подмести дорожки, шерсть из пруда выбрать… Скажи мне, дорогая моя, на фига нырять туда всей бородой? Неужто нельзя попить аккуратно, одним язычком? Или так невкусно? Точно — невкусно. Напившаяся собака встряхивается, обдав меня веером брызг, и ложится на полянке, опустив морду между лапами. Мокрой бородой на землю. Потом подойдет и об меня ее вытрет. Аккуратистка. Достаю косу. Точу. Эх, разойдись рука, раззудись плечо… или как там говорится? Коса удало посвистывает, трава ложится с мягким шорохом аккуратным валком. Красота. Можно собой гордиться. За ночь подвянет чуток и утром отвезу Метелке. В доме звонит телефон. Бегу, чуть не убившись об щенка. Что за манера — сидеть на крыльце? — Алло. — Привет, дорогой. — И тебе не болеть, — морщусь. Тосик. Сейчас начнется. — Что ты делаешь вечером? — Угадай с трех раз. Иногда я думаю, что у тебя вместо головы компьютер и не нужные файлы ты стираешь. А ненужное у тебя все. Кроме денег. — Работаю. — Но не зарабатываешь. Остроумно. Просто гениальная мысль. На крыльце мальчишка нащупывает косу. Аккуратно ведет пальцами вдоль держака, примеряется к ручке… Он сидит вполоборота и мне хорошо видно приоткрытый рот, полоску тени на щеке. — Может, встретимся сегодня? Как ты мне дорог… Ну, что, нельзя сразу сказать: мне надо денег? Я скажу «нет» и мы оба сэкономим кучу времени. — Зачем? — интересно, лезвие он тоже будет щупать? Ну вот. Конечно, порезался. Острое же. — Посидим. Поговорим. Может даже приляжем… Приляжем… О, совсем приперло. Интересно, это он в карты проигрался или машину разбил? Во дворе поднялась заинтересованная айканьем Реа. С размаху ткнулась мокрой и грязной рожей в лицо щенку. — Не интересует. Я бы возмутился, но мальчишка смеется, треплет ее по загривку. — Реа! — собака отворачивается с оскорбленным видом — «А что? Я ничего! Я так случайно приподняла губу, а не скалилась!» — Могу рассказать кое-что. О! Удивил. Ты можешь трепаться часами. Иной раз хочется кляп вставить. Парнишка встает, коса падает и он наклоняется, чтобы поднять ее. Гимнаст хренов. Сгибается пополам, с прямыми ногами. Могу спорить, что он запросто может коснуться лбом коленей. Или локтями земли. Открывается отличный обзор на обтянутую джинсами задницу. Выглядит это… Почти соблазнительно. Тосик, сообразив, что отвечать я не собираюсь, продолжает. — Я покажу тебе новое заведение, — пауза. Типа интригует. Я и так знаю, что ты добавишь. — С мальчиками. Тосик, ты прост, как отбивной молоток. Не получиться из тебя таинственного соблазнителя, как не пыжься. Это заведение на Набережной мне уже известно. Еще неделю назад рассказали. И кто владелец, и что в ассортименте. — Аниме-кафе, что ли? Тосик обиженно сопит в трубку. На крыльце щенок поднимает наконец-то косу и прислоняет в стене. Заходит. В дверях останавливается. Был бы кто другой, можно сказать — смотрим глаза в глаза. А так — я смотрю на очки, а он слушает. Нервно постукивая кончиком трости по полу. -— Все-то ты знаешь. А я соскучился… — интересно, ты когда-нибудь прямо скажешь, что тебе позарез нужны деньги и ради этого ты готов со мной трахнутся? Вряд ли. Молчу. Тосик тоже. Думает. Мальчишка нервно покусывает губы, и это почему-то напоминает о том, что в оральном сексе Тосик даст фору любой бабе. Даже меня на второй заход может сподвигнуть. Может… — Я передумал. Завтра в пять. Тосик лепечет что-то восторженное, но я не слушаю. Кладу трубку. Восемь. Пора на работу. — Еду найдешь в холодильнике. — Ты куда? — и чего он такой нервный? Не может один посидеть дома? — На работу. — Опять? А где Светка? — о, начинается. Все там же. Наверное. — В горах. Будет телефон звонить — отвечай. Захлопываю дверь снаружи и уезжаю. Сегодня склады. Тоскливо. Брожу позабытым призраком между картонных короб и наблюдаю, как Реа развлекается: подкрадывается к мышиным норам, с каждым шагом пригибаясь к земле все больше и больше, почти ползет последние шаги, ложится… Бросок. В пасти пищит перепуганная мышь — Брось! — лептоспироза нам еще не хватало, драгоценная. Мало тебе своих болячек. Реа выплевывает добычу и крадется к следующему закоулку… Когда-то тут жила уйма котов. Теперь их нет, и бедной собачке приходится перебиваться мышами. Кстати, количество мышей тоже заметно уменьшилось. Не потому, что Реа их переловила. Просто: раз котов нет, то и мышей травить можно, не опасаясь, что попадет и котам, а потом сердобольные кладовщицы вместо работы будут нянчить их по кладовкам. Сплошная выгода. Начальство нас ценит. Даже премию дали. Цельных пятьдесят гривен. А работать скучно. Воры сюда не лазают, пасти некого, коты закончились, мыши на исходе. Стоит подумать о новой работе. А лучше о заработке. Возвращаюсь в сторожку, достаю ноутбук. Открываю последний проект. До срока три дня, а ни конца, ни края не видно… И в голову ничего путного не лезет. Лезет всякая ерунда. Нагло лезет. Смотрю невидящими глазами в экран и вспоминаю… *** Следующий раз мы встретились три года спустя. Спустя три очень насыщенных года. Я узнал много интересного и познавательного, и от домашнего мальчика, первый раз попавшего в пионерлагерь, и следа не осталось. К примеру, я прочувствовал, что коллектив надо уважать. И не раз прочувствовал. Всей шкурой. И что связи надо ценить. И что дружба и товарищество — штука эфемерная и зависит от выгоды. В общем, прошел полный курс боевой подготовки настоящего детдомовца. По программе год за пять. Сбил себе стаю. Научился курить и ругаться матом. Хорошо, что хитрить и делать гадости исподтишка я умел и раньше. А вот интриги мне дались не сразу. Но дались. Причем так хорошо, что меня перевели в интернат для трудных подростков. Дабы не разлагал коллектив. Разница была видна с первого взгляда. В цвете стен, в битом стекле по вершине забора, в массивных решетках на окнах всех пяти этажей. В воспитателях почти сплошь мужики. Только директриса — баба. Такая баба, что многие мужики на ее фоне — пугливые трепетные лани. Руки при себе там никто не держал, подзатыльник — это была почти ласка, а вскапывание директорского огорода — приятный летний отдых. И ребята были — держись. Коллективом там не пахло. Стоит лишний раз попасться компанией на глаза кому-то из взрослых — все, как минимум без обеда останешься. Директрисе везде мерещились заговоры, состав комнат перетасовывался минимум два раза в неделю, ябеды и подлизы поощрялись, а косой взгляд на любимчиков карался сразу и нещадно. Так что там были волчара на волчаре. Каждый сам за себя. Утром на пару яблоки тырите, в обед будешь в углу на горохе стоять, если первый заложить не успеешь. Я и не пытался. Не мог. Принципы, чтобы их… Поэтому буквально за месяц оголодал и озверел хуже волка зимой. Дни считал до получения паспорта. А потом его туда взяли. Дворником Он меня сразу узнал. Окликнул, поздоровался, спросил: «Как дела»? Я плечами пожал. Дела, как дела. А тут и воспитатель сразу подбежал: «Что за дела, что за разговоры»… Они там болтать остались, а я свалил. Меньше болтовни, больше покоя — этот урок я уже выучил. Через неделю вокруг него уже опять была свита. Не такая, конечно, как в лагере, но все равно. Директриса смотрела на это сквозь пальцы, он ей приходился то ли родственником, то ли любовником, и на работу взяла по блату. Даже иногда поручала заменять уроки. То труд, то физкультуру — с учителями всегда проблемы были. Только ему все было мало и он лез ко мне, что волк к скотомогильнику. Прямо покоя ему не давал. То: «Олег, съешь бутерброд, худой какой», то: «Олег, я тебе книжку принес интересную». Ну я и расслабился. Поверил. Малой был совсем, что поделаешь… Потихоньку болтать с ним стал, про книжки, про собак, зарядку делали вместе. Он говорил, что обязательно мне поможет выбраться из болота. Потому что из интерната один путь: ПТУ, армия, завод. Если не тюрьма. — А ты, Олежа, талантливый, тебе учиться надо. Тьфу. Выучился.