Три удара

Дождь, кажется, уже и не собирался прекращаться. Он был. Был настоящим, существующим и очень холодным, по-осеннему неприятным, ночным ливнем. И это было резонансом: реальные, капли размывали, смешивали воедино действительность, заставляя небо опрокинуться в огромные лужи на асфальте, а свет фонарей - застыть где-то рядом с зажигающимися звездами. Но в Лондоне не видно звезд, а холод уже начинал пробирать до костей, вода - просачиваться сквозь тяжелые полы пальто. Капли, движимые ветром, ударялись в поднятый воротник, стекая по плечам, вниз, по черным пуговицам, путались в складках шарфа. Забытый еще в такси зонт сейчас пришелся бы кстати, и Шерлок думал об этом, лавируя в живой толпе, слегка наклонив голову. А еще, кстати пришлись бы извинения Джона, или хотя бы его теплая, сухая постель. Мысли потекли совсем в другую сторону. Слишком многие возвращались домой, большинству, увы, не повезло укрыться в своих дорогих авто, кто-то куда-то опоздал или спешил на последний автобус. Так или иначе, многие из жителей Лондона сейчас были на одной из многочисленных улиц, так же как и Холмс, стараясь укрыться от ветра. Хотя последний, кажется, не хотел скрыться от непогоды. Перчатки покоились в левом кармане пальто. Ночь была слишком обычна. Обычные ресторанчики, маленькие магазины с аляповатыми вывесками: на той стороне улицы и на этой, они словно соревновались в своей нелепости и помпезности, если это уместно употребить по отношению к сувенирным лавкам. Невысокая девушка лет девятнадцати, поравнявшись с детективом, задела его плечом. «Извините», - бросила она, не вынимая из ушей маленьких черных наушников и не поднимая головы. Она пыталась просочиться к обочине, к машине, притормозившей в неположенном месте явно на пару секунд, чтобы подобрать пассажира… Нет, скучно. Серьезного вида мужчина прятал кожаный портфель под расстегнутый плащ. Какая-то мать прижимала ближе своего сына, заставляя не выходить из-под красного зонта, как причудливой росписью, покрытого сетью узоров. Совсем рядом кто-то говорил на ломанном немецком, телефон был явно не новой модели, и голос собеседницы был различим. Скучно, скучно, скучно. Вновь возвращались мысли о Ватсоне. Не совсем понятные, необоснованные, а оттого кажущиеся Шерлоку глупыми. Точнее, неуместными. Ночь была яркой. Не только от всевозможных источников света - от мыслей, ощущений, запавших очень глубоко, но еще не до конца показавшихся. Точнее, не показавших, на что они способны. *** Дома было тепло. Холмс был рад даже этому обстоятельству, с долей пренебрежения скидывая пальто - со звоном упали на пол ключи. В вязкой, словно осязаемой темноте, было уютно, в ней было привычно. Маленькие пространства, заполненные мебелью, словно притягивали, звали обратно. И пыль от старых книг, искрящаяся с тускловатом свете единственного торшера, уже не раздражала. Вспышка, едва касающаяся мутноватого стекла, осветила уродливо и нелепо застывшую фигуру в коридоре, как снимок со старого полароида, запечатлела странный отталкивающий кадр. Шерлок вздохнул, откидывая прилипшие к виску пряди. За молнией сладким, тихим послевкусием пришел гром, глухим ударом расползающийся по городу. Мокрая одежда сковывала движения, становясь второй кожей. Одного, все же, детектив не мог понять. Почему все произошло так. Пальто полетело в сторону, шарф - на ручку двери. Невесомо, словно опасаясь собственной тени, Шерлок босыми ногами прошел в комнату, заставленную коробками и вещами, и след, тонкий, едва заметный, скрывался в пожирающей все тьме. Падает, шлейфом утекает на пол халат - Холмс не обращает внимания, смотря куда-то в сторону, не различает в темноте вещей, но видит очертания; на кухне закипает чайник. И свет электрический пытается превзойти в своей долговечности луну, не одну сотню лет освещающую пути забытых героев. Руки, замерзшие, промокшие, путаются в складках шерстяного пледа, воздух проталкивается в легкие с трудом, и хочется курить. Что-то ускользало. В голове, как залп, звучит удар, и слова, брошенные в спешке и всколыхнувшейся ненависти, наконец находят отклик. И вспоминается взгляд, полный отвращения, внутри заходится в своем шуме море, и отвращение смешивается с жалостью и еще чем-то. В темноте зажигается огонек, всего пару секунд, и тлеющая бумага пеплом слетает на пол, а дым тянется к потолку. Он затягивается еще раз, запрокидывает голову, и время начинает течь еще медленнее. Удар. Уже сердца, более глухой, но четко различимый. Шерлок хочет уйти от ассоциаций, но допускает ошибку, закрывая глаза. А часы ходят по кругу, и подбирается утро. Он не спит, просто не хочет уснуть. Непонимание. И детектив стремится сохранить тишину. Закуривает по новой, сигарета исчезает в тонких пальцах. Утро, все же, наступит еще не скоро. Джон не спит, ходит от стены до стены и смотрит в окно. Он волнуется: за Ванессу или Шерлока – не знает, но гонит мысли о детективе прочь, о том, кто для него был мертв уже год. Или не был? В комнате пахнет кофе. Горячим, терпким кофе, хорошо сваренным и без сахара. Таким, что горечью остается на обветренных губах и тает на языке послевкусием меда. Ватсон допил бы его до конца, но не может отвлечься, остановиться и просто сесть. Абонент недоступен. И телефон тоже летит в сторону, злит, выводит из себя. Джон остервенело стучит руками по подоконнику, лбом касаясь поверхности стекла. Ватсон не может уснуть, не хочет этого сделать.