***
Малфой сидел на своем обычном месте в кабинете зельеварения, когда Гарри, Рон и Гермиона зашли в класс. Рон все еще причитал — Гермиона отказалась делиться с ним своей домашней работой, поэтому он не сделал задание по ЗОТИ, — и Гарри был вынужден слушать его бесконечное нытье. Сам он даже не пытался делать домашнюю работу: посмотрев на приготовленный лист, он с небывалым чувством свободы разорвал его в клочья, вызвав у друзей недоумение. Они не понимали того, к чему Гарри пришел, сидя в больничном крыле и варясь в собственном черном страдании. Все то, что три года копилось в нем, как снежный ком, лопнуло, забрызгав его изнутри мутной жижей. Уроки — ерунда, он мог и вовсе не ходить на них, и был уверен, что учителя не сказали бы ему и слова. То, что раньше заставляло его изображать нормальную жизнь — надежда на чудесное избавление, — испарилось, и теперь Гарри ясно понимал, что ему бесполезно притворяться. Он ненормальный. Пора перестать лгать себе и просто утонуть. Но он пошел на зельеварение. Утром встал, положил в сумку перья и пустые пергаменты и вместе с друзьями отправился в Большой Зал, чтобы потом спуститься в подземелья. Он даже посмеивался и улыбался, словно ничего — абсолютно ничего — с ним не произошло. Внутри него застыл черный истукан, готовый ко всему, но вместе с этим истуканом жило какое-то маленькое животное, юркое и преисполненное последней воли. Именно оно умоляло Гарри не сдаваться, напоминало ему о любви, о дружбе, о свете, пусть слова его и были не слишком убедительными. Гарри ничего не понимал, он запутался, ему хотелось кричать и плакать. И сходить на зельеварение. Только на него. Чтобы просто посмотреть на Драко. Чтобы загнать себя во мрак еще глубже, принудить себя сдаться окончательно: Гарри невольно встал на путь саморазрушения и мысленной подготовки себя к концу, но теперь вынужден был дойти до финиша. Он более ничего не понимал и растерял все свои светлые позывы: ему даже казалось, что он вовсе Драко не любит и что это мрачное вожделение толкало его на безумства, и эти мысли выглядели такими правильными и логичными на фоне его состояния, что не поверить было трудно. Но Гарри не верил по одной крошечной причине: его сердце, решившее теперь вечно биться еле-еле, всколыхнулось, как безумное, когда он заходил в класс Снейпа. Просто от ощущения, что его личный демон, его пропасть, так рядом — руку протяни, — все внутри дрожало, а рот наполнялся слюной. Малфой посмотрел на него. Крошечную секунду они смотрели друг на друга, и Гарри пытался понять... нет, не пытался, он просто смотрел. Он устал пытаться делать хоть что-то. Мгновение он наслаждался взаимностью, вниманием серых светлых глаз и отмечал, что Драко выглядит напряженным и почти напуганным. Его ресницы дрожали, меж бровей залегла складка, а губы были плотно сжаты. В его взгляде было узнавание и будто бы даже радость, но такая мимолетная и скрытая, что она больше походила на удивление. И печаль, конечно, печаль наполняла его ледяные глаза — Гарри так свыкся с ней, что ощущал повсюду. Малфой не выдержал первым, он моргнул и медленно отвернулся к Паркинсон, признавая себя пораженным. Впервые, может, добровольно сдаваясь, без даже маломальского боя. Правда, сейчас его поражение никому не было нужно, их было только двое, и для Гарри поворот его головы — новый отказ, почти окончательный, если бы не этот взгляд сначала, — был ударом в спину. — Гарри, с тобой все хорошо? — шепотом спросила у него Гермиона, когда они сели. Гарри пожал плечами. — Все нормально, — сказал он, заметив, что не только подруга не сводит с него взгляда. Снейп, сидящий за своим столом и грозно наблюдавший за тем, как наполняется класс, внезапно остановил на нем свой взгляд. Гарри давно уже не беспокоился о зельеваре, и тот ни капельки его не пугал, лишь вызывал взволнованный трепет и мрачное уважение, но сейчас... Снейп выглядел так паршиво, будто голодал неделю и совсем не спал, потому что его лицо стало совсем серым и худым. Морщины — ему ведь не так уж много лет, — казалось, стали еще глубже, острые тени на его впалых щеках сделали его лицо будто вырубленным в камне. Только глаза были живыми, непривычно живыми — как два черных блестящих жука. Со Снейпом определенно что-то происходило, Гарри бы даже сказал, что профессор чем-то взволнован, если бы тот не выглядел так, будто он готов кинуть в Гарри чернильницей со своего стола. Однажды он кинул в него банку с жуками. Это воспоминание вдруг рассмешило Гарри, и он непроизвольно улыбнулся. Гермиона решила, что он улыбнулся ей, поэтому со вздохом облегчения принялась отчитывать его за то, что он не сделал ни единой домашней работы. Снейп же помрачнел еще больше, складка меж его бровей стала глубже, и он поднялся. Начался урок, который Гарри, в принципе, пропустил мимо ушей, думая о своем. На Малфоя он более не смотрел. И поэтому будто бы и вовсе ничего не чувствовал. Однако некое подобие чувствительности проснулось в нем при виде Диггори. Гарри был даже удивлен этой реакцией: в больничном крыле его это не трогало, но, когда Седрик подошел к нему в коридоре после занятий в тот же день, красноречиво и немного настороженно взглянув на его друзей, в сердце Гарри что-то дрогнуло. Это было похоже на порыв надежды, как будто Седрик мог взять и спасти его, вырвав из происходящего. Прикосновение его руки было теплым и именно таким, каким Гарри желал его ощущать — тяжелым и почти приказывающим. Гарри видел недоумение на лицах Рона и Гермионы — он ничего им не сказал, — но это его не остановило: они вместе с Седриком пошли по коридору в противоположную от Большого Зала сторону. Пуффендуец остановился только у одного из окон, повернулся и улыбнулся. Гарри непроизвольно сделал то же самое, хотя меньше всего на свете ему хотелось веселиться. — Я рад, что ты выздоровел, — сказал ему Седрик. — Признаться, это было немного неловко... быть там с твоими друзьями. Ты сказал им? — Пока нет, — Гарри невольно отвел взгляд. Он мог признаться, и ничто его не сдерживало, но отчего-то медлил, будто надеясь, что все изменится, поменяется. Он не был уверен в твердости своих решений, он просто барахтался в своих зыбучих песках, и только некий инстинкт не давал ему расслабиться. Гарри не собирался ничего скрывать от друзей, притворяться, что он уходит к Снейпу, а не к Седрику, но прямо говорить об отношениях с Диггори ему не хотелось — настолько решительный шаг будто делал сложившуюся ситуацию еще крепче. Гарри бы хотел, чтоб все было совсем иначе. — Ладно, — Диггори склонил голову. Он подождал, пока мимо пройдет парочка когтевранцев, а потом произнес, с любопытством глядя на Гарри: — Пожалуй, я слишком долго мечтал о том, чтобы ты принял меня, и теперь я не знаю, как стоит себя вести. Едва ли как с Чжоу, но у меня никогда не было других. Подскажи мне. Гарри тоже не знал. Он толком ни с кем не встречался, а имеющийся опыт был не слишком обнадеживающим. Ему не хотелось ни ходить с Седриком в кафе, ни держаться за руки... Скорей, ему хотелось забиться в темный угол, ощутить кольцо чужих крепких рук и провести так все время до испытания. Вряд ли Диггори бы понял, озвучь он свое желание. — Давай встретимся сегодня на площадке Астрономической Башни? Брови Седрика дернулись чуть удивленно. Гарри чуть не хлопнул себя по лбу: он и забыл, что именно в этой Башне собираются парочки. Но ему хотелось подняться туда вовсе не за этим — его тянуло к ветру, к пропасти, к холоду, а присутствие Седрика гарантировало бы, что соблазн не сыграет с ним злую шутку. — Давай. Когда? — Седрик заметно воодушевился. Чудесным образом его рука оказалась на локте Гарри, касаясь и притягивая ближе. — После ужина. — Хорошо, — пуффендуец улыбнулся. Гарри не знал, чего ждать, и замер, ощущая неповоротливую тяжесть в конечностях. Но Седрик лишь ласково провел рукой по его волосам. — Тогда до встречи. И, если расскажешь друзьям, скажи мне, а то я не знаю, как расценивать их взгляды. — Рон думает, что раз мы соперники, то должны враждовать. А Гермиона... — Она многое замечает, да? — Да. Гарри потупил взгляд. Ему не хотелось думать, что могла заметить его умная и внимательная подруга. Не только о Седрике, о Малфое тоже. Знала ли она? А если знала — почему молчала? — Пойдем обедать. Они вместе направились по коридору. Обед уже начался, и со стороны Большого Зала доносился шум голосов и звон приборов о тарелки. Около дверей им пришлось разминуться: Седрик направился к своему столу, откуда ему махали друзья. Гарри так давно их не разглядывал, что и забыл, что среди приятелей Диггори затерялся красноволосый парень, питающий к знаменитому гриффиндорцу неприязнь. Он и сейчас сидел среди тех, кто радостно приветствовал Седрика, правда, на Гарри не смотрел. — Куда он тебя утащил? — спросил Рон, как только Гарри опустился на свое место. Он тут же пододвинул к себе тарелку со спагетти. — Просто поговорить. — И что ему надо? — в голубых глазах мальчика отражалось подозрение и неприязнь. Гермиона осуждающе покосилась на Уизли. — Не стоит так напирать, Рон, — сказала она. — Скоро третье испытание, кто знает, что он задумал, — пожал плечами Уизли. — Он может заколдовать Гарри! Кому нужен лишний соперник? — Тогда стоит опасаться и Белизара с Флер, — равнодушно отмахнулся Гарри. Он давно уже не думал о том, что Генчев странно ведет себя — признаться, он потерял к нему интерес, будучи погруженным исключительно в свои заботы. Но сейчас его вдруг резко это заинтересовало, и юноша кинул взгляд на стол слизеринцев, где обычно сидели дурмстрангцы. Белизара среди них не было, а Крам сидел к нему спиной, не обращая внимания на происходящее вокруг. Впрочем, Малфой... — Но они не хватают тебя за руки и не уводят в сторонку, — Рон все еще упрямо стоял на своем. Он даже отложил тарелку с куриными ножками, чтобы доказать другу, что тот чрезвычайно халатно относится к своей жизни. Подобное рвение было необычным для Рона, и Гарри подозревал, что тому просто очень не нравится Диггори и все, что с ним связано. Гермиона же... А Гермионе Седрик наоборот нравился — удивительно, но Гарри вдруг начал разбираться в румянцах. — Я сам о себе позабочусь, — Гарри приступил к трапезе. Уизли возмущенно засопел у него под ухом, но настойчивую атаку прекратил, дав другу возможность поесть и подумать. Гарри кинул беглый взгляд перед собой и совершенно случайно заметил Чжоу: когтевранка выглядела очень грустной, она ничего не говорила и вяло жевала салат. И хотя глаза ее не были красными, Гарри без труда угадал в ее лице тревогу и печаль. Вопросительный взгляд в сторону Седрика обернулся красноречивым кивком и поведенным плечом — Диггори признавал, что ничего не может с этим сделать. Он улыбнулся Гарри со своего стола, не отрываясь от беседы, — впрочем, его взгляд был достаточно остер. О другом взгляде Гарри не думал. После обеда юноша, увернувшись от цепких рук близнецов и внимания друзей, отправился к Хагриду. Лесничий радостно встретил его, растрогавшись едва ли не до слез: Гарри так давно к нему не заходил... Словно учуяв запах крестника, из Леса прибежал Сириус — он превратился только в хижине, когда Хагрид поплотней задернул шторы. Сириус с порога кинулся обнимать Гарри, ничего не объясняя: он просто стиснул юношу в объятиях, крепко прижав к себе. Конечно, при Хагриде они не могли свободно говорить, но Гарри было приятно даже просто сидеть рядом с крестным, прижимаясь к его боку, и слушать рассказ Хагрида об очередной твари, которую он отыскал. Гарри даже не хотелось говорить — он все еще не был уверен в том, что не проговорится, не откроет тайну, не сдастся... Он и так вывернул свою душу перед Сириусом, пора было ее спрятать. Но Блэк не пытался выведать у него что-либо. Он будто бы задумал что-то и сам скрывал свой план от Гарри. Глаза его блестели, губы растягивались в улыбке, и каждую секунду он хотел держать мальчика за руку, не давая ему никуда уйти, но и не раскрывая причины своего загадочного поведения. Они будто кружили вокруг друг друга, не решаясь сойтись, и, когда Гарри возвращался в Башню Гриффиндора, глядя на веселого пса, скачущего кругом, неприятное чувство сжимало его сердце. На крыльце он обернулся, заметив, что Бродяга больше не скачет, а просто сидит и смотрит на него, будучи совсем не по-собачьи сосредоточенным и нахмуренным. Он коротко гавкнул, будто попрощавшись, и побежал по лужайке, стремительно приближаясь к Лесу. Гарри думал об этом, пока поднимался в Башню Гриффиндора и сидел в гостиной, наблюдая за друзьями. Ему казалось, что нужно немедленно разгадать план Сириуса, потому что тот просто не мог быть неопасным и наверняка был связан с грядущими неприятностями. Он мог бы встать и отправиться в Лес, чтобы найти крестного в одиночестве и расспросить, но в этом случае он рисковал наткнуться на ответное внимание. Ему не хотелось борьбы сейчас, ему хотелось спокойствия и красного цвета Гриффиндорской гостиной. Гарри с ногами забрался на диван, с видом заправского исследователя наблюдая за друзьями и теми, кто сидел рядом. Он мог закрыться от своих чувств и дум, и тогда внутренняя сила расходовалась на то, чтобы видеть происходящее вокруг. Только слепец мог не заметить, как Рон поглядывает на Гермиону, — быстро, приоткрыв рот, тут же отвернувшись, чтобы скрыть блеск во взгляде. Как ни странно, Невилл тоже смотрел на девочку, правда, без толики влюбленности: скорей с преданностью и надеждой, что та спасет его. В руках Долгопупс держал эссе для Снейпа и, судя по дрожи пальцев, не был уверен в нем. Ему нужна была помощь, но Гермиона целиком и полностью была занята тем, что объясняла Рону прописные истины трансфигурации, — она тоже на него смотрела, на своего оболтуса-друга, изображающего дурачка так виртуозно, что никто, кроме все той же Гермионы и еще Гарри, пожалуй, не мог заметить, что Рон ходит кругами и вполне себе наслаждается обучением подруги. Гарри вскоре надоело наблюдать за ними, и он переключился на Симуса и Дина, корпевших над пергаментами за столом рядом с Парвати и Лавандой. Обилие подростковой любви вокруг раздражало, и Гарри быстро отвернулся: хотя Парвати сидела рядом с Симусом, она с готовностью вскинула голову и кинула на Гарри веселый взгляд. Джинни тоже поглядывала на него, но ее внимание Гарри уже научился игнорировать. Как и внимание братьев Уизли. Зато то, что близнецы, перешептываясь, косились в его сторону, не было хорошим знаком — Фред и Джордж редко впутывали его во что-нибудь безопасное. Сейчас близнецы выглядели даже обеспокоенными, возможно, проблема ночного посетителя до сих пор мучила их. Джордж кивнул, поднялся, и Гарри отметил движение его ладони по ноге Фреда, прежде чем юноша приблизился к нему, врываясь в уютный учебный мирок третьекурсников. — Гарри, можно тебя кое о чем попросить? — спросил он. Фред тоже подошел и опустился на стул рядом с Роном, мигом вогнав брата в краску. — О мантии? — шепотом переспросил Гарри. — Да, — Джордж кивнул. Рон тут же навострил уши, Гермиона нахмурилась. Невилл непонимающе вертел головой. — Сегодня. Она нужна нам сегодня. — Мы с Гарри поможем, — влез Рон, жадным и горящим взглядом глядя на братьев. Трансфигурация была забыта, и даже предупреждающий тычок в бок от Гермионы не образумил его. — Нет, — покачал головой Фред. Он поднялся и пересел на диван, настороженно глядя на Невилла. Тот и не думал подниматься и уходить, лишь крепче стиснул свой пергамент и нахмурился. — Сегодня мы попробуем сами, только дай нам мантию. — Хорошо, — Гарри равнодушно пожал плечами, поднялся и вместе с Джорджем отправился в спальню. Краем уха он услышал, что Гермиона одобряет нежелание братьев Уизли впутывать Рона. Впрочем, сам Рон был категорически против. До самого ужина Гарри слушал споры друзей и причитания Невилла, которому никак не удавалось попросить помощи Гермионы. Его идиллия была нарушена, вмешалась Джинни, таинственным образом оказавшаяся у него под боком. Огонь играл бликами на ее волосах, и Гарри казалось, что его плечо горит. Ему надоело все это, надоело, и он уже жаждал сбежать на свою Башню, чтобы превратиться просто в еще одну тень, что таится под ее сводами. Его почти вело от привычности происходящего — огонь, красный цвет, друзья, — сжимало в тисках, и более Гарри не чувствовал себя исследователем, он был маленькой мушкой в паутине. Причина резкой перемены настроения была ему непонятна, и он, как мог, пытался ее отыскать — все его мысли вдруг стремились подняться наверх, в спальню, заглянуть в тумбочку и сжать в руках смятые пергаменты. Это прекратилось за ужином. Гарри поймал на себе внимательный взгляд Дамблдора, улыбнувшегося ему загадочной улыбкой фокусника, и странный взгляд Снейпа, выглядящего еще хуже, чем обычно. Гриндевальда же и вовсе не было, впрочем, как и Белизара. Гарри не знал, как расценивать эти переглядывания, и поднялся раньше, чем Рон и Гермиона успели доесть. — У меня дела вечером, — сказал он, улыбнувшись, и под внимательным взглядом Гермионы и будто бы незаметным, но липким и холодным взглядом кого-то со слизеринского стола направился к выходу. Его тело двигалось, будто на шарнирах, и он даже не заметил, как добрался до Башни. Просто в какой-то момент запах еды вдруг исчез, и Гарри ощутил холодный ветерок, идущий сверху. Нога его опустилась на ступеньку, и юноша быстро взобрался по лестнице, преодолевая одну площадку за другой. Наконец, Гарри добрался до самой последней площадки, продуваемой всеми ветрами. Было уже темно, и черное небо низко висело над замком. Ни звезд, ни луны не было видно — все скрыли тучи, которые пригнал откуда-то с севера нахальный ветер. Но Гарри нравился холод и боль, которую он причинял, — он с наслаждением дышал ледяными порывами, ничего не видя. Именно тут ему бы хотелось побыть некоторое время, чтобы избавиться от своих демонов, — будто бы ветер мог вырвать их и унести. Ему хотелось вновь вернуться к состоянию единства с Хогвартсом, ощутить его сказочную жизнь, окунуться в дни, наполненные уроками и низкими переживаниями, будто покрытыми карамелью. Сейчас все казалось ему острей, опасней, ярче — будто бы глаза его открылись, и Гарри больше не мог быть таким, как раньше, несмотря на то, что ничего вроде бы не произошло. Его сердце забилось сильней, когда ладони ощутили каменный холод бортика, — за ним начиналась черная глубина, на которую Гарри так хотелось взглянуть. Именно так и выглядела та пропасть, в которую он упал в Тайной Комнате. Может, именно в тот момент что-то изменилось, перестав зависеть от простых событий и превратившись в сплошное переживание. Гарри более не ощущал себя бесчувственной куклой, наоборот, он чувствовал все вокруг, переживал каждое мгновение, ощущая, как жизнь уходит от него. Он отстранился от всего, от чего только можно было, построив вокруг себя стеклянную стену, через которую, в принципе, все видно, но в то же время невозможно ни до чего дотронуться. В свете подобного он видел свое желание побыть с Седриком на этой Башне, разделить свое переживание совершенно естественным, потому что больше просто не было человека, к которому он мог бы обратиться с подобной просьбой или мольбой. — Ты же не собираешься прыгать, правда? — сильные руки вдруг обхватили его за талию, оттаскивая от бортика. Это понравилось Гарри — сам он словно мог двигаться только вперед. — Не собираюсь, — он обернулся и предсказуемо увидел лицо пуффендуйца, на крошечную секунду показавшееся ему светящимся даже в темноте. Но потом оказалось, что свет шел не от лица, а от палочки, на кончике которой сиял Люмос. Седрик улыбнулся, опасливо покосившись на край башни. — Что ты делал? — Просто смотрел, — Гарри чуть откинул голову назад. Седрик был выше его, и он смотрел на него снизу вверх, ощущая себя беспомощным в его руках. Но Диггори был достаточно сильным, чтобы держать его, — достаточно сильным, чтобы пережить то, что его ждало, как бы жестоко это ни было. Гарри лениво улыбнулся — пропасть его больше не тянула. — И отчего же тебя тянет смотреть на подобное? — Седрик медленно, ненавязчиво оттаскивал его от пропасти прочь. Его руки были очень теплыми, почти горячими, и Гарри сквозь мантию ощущал их настойчивое прикосновение. — То, о чем я говорил тебе, — он позволял себя вести до тех пор, пока за спиной Седрика не оказалась стена. — Опасность. — Зачем же стремиться к ней? — Чтобы привыкнуть. — Не стоит привыкать находиться в опасности, — странным, чарующим голосом сказал Седрик. — Иначе в нужный момент ты не почувствуешь ее приближение. — Но если привыкнуть к чему-нибудь приятному, то ценность исчезнет, — Гарри не был уверен, что этот разговор имел хоть какой-то смысл для него, но ему, несомненно, было приятно его вести. И он не был приучен к ласке, и от этого значение прикосновения чужих рук в момент суждений было чрезвычайным. Пусть даже это были не совсем те руки. — Справедливо, — Седрик коснулся рукой его волос, запуская пальцы в черные пряди. Что за странная страсть к спутанной шевелюре была у него и у... другого, Гарри не знал. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты приходил сюда в одиночестве. Ты выглядел таким... потерянным, это страшно. Не говоря уже о том, что эта башня не создана для одиночества. — Я знаю. — Давай сходим на вечеринку? — вдруг спросил Седрик, и его рука, все еще гладящая Гарри по голове, вдруг резко сжала смоляные пряди, заставляя юношу чуть откинуться назад и поднять лицо. — Пуффендуйцы сегодня устраивают. Можно приглашать кого угодно с любого факультета. — Эм, — Гарри замялся. Он отступил на шаг, — а не будет странно... То есть... — Мы никому ничего не скажем, пока ты сам не захочешь, — Седрик мягко улыбнулся. — Но я приглашаю тебя туда как друга. Тебе нужно развеяться, я не хочу, чтоб ты был таким мрачным. — И что там будет? — Вообще-то это вечеринка для старших курсов, — Диггори замялся. — Не знаю, я ее не устраивал, но не думаю, что там будет что-то из ряда вон выходящее. Просто... вечеринка. Уверен, в Гриффиндоре такие бывают. — У нас обычно общие. Фред и Джордж Уизли устраивают их в гостиной. — Шум в гостиной привлекает много внимания. А вот если забиться в чью-нибудь комнату и ограничить число гостей, деканы не прознают. Тебе понравится, — Седрик взял его за руку, — просто позволь себе отдохнуть. — Ладно, — Гарри было все равно. Ему хотелось всего и ничего одновременно, и предложение Диггори отчасти было любопытным. — Когда пойдем? — Пошли сейчас, поможем нашим натаскать еды с кухни, — Седрика, кажется, безумно обрадовало его согласие. Он потянулся было к выходу, но вдруг замер и уставился на Гарри. Он некоторое время просто смотрел на юношу, в мельчайших подробностях разглядывая его лицо и его ожидание, а потом резко наклонился и поцеловал его в щеку. Гарри никак на это не отреагировал, даже не дернулся — он ждал этого и принял, как что-то само собой разумеющееся, как плату за то, что его держали в стороне от пропасти. Он лишь улыбнулся, легко и невинно. — Ты же помнишь, сколько мне лет? — спросил он. — Помню, — Седрик явно ощутил сомнение. — Но это не важно, если это ты. — Хорошо. Гарри первым потянул его к лестницам. Неважно — ему тоже плевать. В конце концов, Амели выглядела как его ровесница, но сумела покорить Виктора Крама, а тогда — в другой жизни — все тот же Виктор Крам был заинтересован Гермионой. Они быстро спускались, совершенно не боясь попасться кому-либо на глаза. Гарри помнил, что в прошлый раз они с Малфоем бежали тут же, прячась и надеясь, что никто не бросит случайный взгляд на их тени. Сейчас все было иначе, сейчас Гарри будто летел, покорённый. Диггори думал о чем-то, и его ладонь становилась горячей. Лишь когда они ступили в галерею и Гарри невольно выпустил чужую руку, Седрик сказал: — Я должен привыкнуть к тому, что ты не похож на остальных. Я немного теряюсь, потому что пытаюсь представить все так, как было всегда. Для меня это впервые, и ты, — он посмотрел на Гарри с какой-то безумной, слепой надеждой, — кажешься мне ненастоящим. Я порой ощущаю странное желание, помнишь, я говорил тебе о нем? — Когда? — Когда ты стал четвертым чемпионом. Когда я извинялся за то, что бросил тебя. И говорил о дежавю. О том, что это все будто бы было со мной когда-то. Я умолчал тогда об одном факте: помимо некоторого страха, что ты у меня вызывал, — скулы его покрылись румянцем, но он смело продолжил, — и некоторого понимания того, что ты не тот, за кого себя выдаешь, я все время хотел... тебя видеть. Это связывало меня с чем-то жизненно необходимым, похожим на спасение, потому что в ощущении опасности и в этих снах, где меня ослепляло светом, ты был последним, что я видел и что я хотел защищать. Все всегда начинается лишь с простого желания видеть и быть увиденным. — Зачем ты мне все это говоришь? — Не знаю, — честно ответил Седрик. — Мне просто захотелось, чтобы ты узнал, как у меня появилось это... чувство. Чтобы ты понимал, что я не оставлю тебя, что бы ты ни испытывал или ни думал. — Думаешь, я тебя оставлю? — Мне кажется, ты намереваешься оставить всех, — Седрик остановился. Коридор был пуст, и Гарри вдруг с каким-то страхом подумал, что это тот самый коридор и почти рядом находится то окно. Седрик не мог знать об этом. Диггори толкнул его к стене в маленькой арке, и Гарри послушно прижался к камню лопатками. — И я не дам тебе это сделать. Я не знаю, по какой причине, но ты словно отстраняешься ото всех. Я наблюдал и заметил, что ты даже с друзьями стал другим. Ты оттолкнул Малфоя, попытался оттолкнуть меня — зачем? Ты настолько не хочешь, чтобы кто-нибудь разделил с тобой опасность? — Я не хочу, чтоб другие страдали из-за меня. — Ты не искупишь их страданий своими, — Седрик погладил его по щеке. — Они лишь почувствуют боль, если что-то случится с тобой. — А так я почувствую боль, если они пострадают из-за меня. — Эгоистично. «Да. Я маленький эгоист», — подумал Гарри. Он ощутил чужое дыхание, и то, что этот злосчастный, ненавистный коридор был пуст, лишь укрепило в нем желание поддержать внутренний огонь. — Возможно. Седрик наклонился. — В каждом из нас сидит эгоист. И сейчас я.... — он быстро огляделся. — Можно тебя поцеловать? Сейчас, быстро, извини... «Нельзя», — подумал Гарри. Но ему хотелось чего-то необычного, безумного, такого же пронзительного, как на Башне, поэтому он лишь кивнул. И Седрик тут же его поцеловал, вдавив своим телом в камень стены. Это было ярко, но не из-за ощущения чужих жадных губ и языка, а из-за странной мысли, что рядом есть кто-то, кто подглядывает и доносит. Гарри вцепился в чужие плечи, пытаясь удержаться на плаву: его повело куда-то, послушного и совсем маленького. Диггори был выше, сильнее, он до боли вдруг стиснул его в своих руках, и его губы стали почти жестокими — Седрик требовательно проник в его рот, с нежностью и напряжением лаская его. Гарри быстро забыл о том, чего он хотел изначально, он просто позволил себе расслабиться. На мгновение, всего лишь мгновение, он оказался в своей фантазии, где были совсем другие люди, и это вдруг так сильно отозвалось в его теле, что он выгнулся дугой, его руки чудесным образом оказались в волосах юноши, цепляясь за длинные пряди. Он слабо пискнул от ощущения, что его тянет куда-то вверх; руки Седрика переместились. Гарри вздрогнул, прижался ближе и сам уже с напором пытался победить чужой язык, касающийся его собственного и будто предъявляющего какие-то права. Ему вдруг резко захотелось победить, оттолкнуть захватчика, и поцелуй превратился в страстную борьбу — попытку все остановить, потому что он не хотел, не хотел. Но в какой-то момент Седрик сам отстранился, прижался к шее Гарри, влажно целуя ее, оставляя следы. Он будто дорвался, наконец, до своей добычи, как пума, что была его Патронусом... Гриффиндорцу ничего не оставалось, как лишь наклонить голову, — вот, вот оно! Пожалуй, его окончательным смиренным падением могло служить то самое ощущение совершенно мазохистского, ужасного наслаждения — и откуда такие слова в его несчастной голове? — от того, что он делает то, чего не желает. Ни этих губ, ни рук, ни жара, а совершенного иного, белого, серебряного, чистого и сломленного — и от невозможности получить одно и переизбытка другого Гарри будто сходил с ума. И вдруг... — Кхм, — сдавленный, хриплый кашель вонзился в воздух, атмосферу, наполнявшую арку. Гарри резко открыл глаза, невольно вспомнив другой тихий, мерзкий кашель, и уставился на фигуру, что стояла прямо напротив арки. Ему понадобилась доля секунды, чтобы эту фигуру узнать, — впрочем, исключительно по черной мантии и черным волосам, потому что лицо профессора Снейпа было перекошено до неузнаваемости. Седрик быстро отстранился, и его лицо мгновенно побледнело, когда он узнал нарушителя их уединения. Юноши разом прижались к стене, совершенно беспомощные и загнанные. На Снейпа страшно было смотреть. Гарри отчего-то подумал, что зельевар сейчас их просто убьет, даже невзирая на ценность маленького гриффиндорца для общего блага. Откуда у него взялась подобная мысль, он не знал, но в руке у Снейпа была волшебная палочка, а пальцы его отчего-то дрожали, скорей всего, от ярости. Лицо профессора было искривлено то ли презрением, то ли гневом, то ли отвращением — то ли всем вместе взятым. — Пятьдесят баллов с каждого за неподобающее поведение в коридоре, — вдруг холодно и совершенно спокойно сказал Снейп. Всплеск эмоций на его лице успокоился, оставив только брезгливое отвращение, с которым он смотрел на юношей. Его тонкие губы были поджаты, и Гарри ощущал себя так, будто его держали на вытянутой руке, сморщив нос. Ему вдруг стало стыдно перед Снейпом, он опустил глаза, но рука Седрика, дерзко и крепко сжавшая его ладонь, придала ему сил. — Вы собираетесь оштрафовать всех, кто целуется вечером в коридоре? — смело спросил Диггори, несмотря на небольшую дрожь. Снейп взглянул на пуффендуйца, отведя пристальный взгляд от Гарри. — Несомненно, — тихо, угрожающе ответил зельевар, — а также тех, кто задает глупые вопросы. Кажется, Вам, мистер Диггори, пора вернуться в свою гостиную. — Гарри, пойдем, — Седрик почти с ненавистью посмотрел на декана Слизерина и попытался вытащить Гарри из арки, но Снейп тут же его прервал: — Мистер Поттер останется. Скоро отбой, и я не вижу ни единой причины, почему он должен в это время находиться в Вашей гостиной. Гарри посмотрел на зельевара. Тот взял себя в руки и теперь представлял собой все того же грозного, мрачного истукана, каким являлся всегда. Седрик злобно зыркнул на мужчину, беспомощно взглянул на Гарри, ища поддержки. Но гриффиндорец лишь кивнул ему, махнув рукой, — мол, я скоро приду. Диггори неуверенно сделал шаг назад, не отрывая взгляда от профессора и ученика, а потом, прищурившись, одними губами шепнул Гарри что-то, развернулся и пошел по коридору. Снейп молчал до тех пор, пока фигура юноши не скрылась за поворотом, и Гарри тоже не спешил говорить. Но потом он резко повернулся и уставился на зельевара: — Довольны? — спросил он, дурея от собственного нахальства. Отчего-то ему показалось, что Снейп почувствовал удовлетворение просто от того, что сумел разрушить очередной мир Гарри. — Не совсем, мистер Поттер, — медленно произнес профессор, окидывая юношу презрительным взглядом. — Я постараюсь забыть все, чему случайно был свидетелем. Я искал Вас, чтобы сообщить важную новость. — И что за новость не могла подождать до завтра? — Гарри все еще злился. Снейп замолк, словно будучи неуверенным, что Гарри достоин слышать эту важную новость из его уст. Но потом он тихо и резко произнес всего одно слово, объясняющее все: — Лили. Гарри замер. Его сердце запнулось, прекратив свой ритмичный стук на секунду. Он с трудом сглотнул. — Когда? — Завтра. Об этом знают только я, профессор Дамблдор и... Крайфер, и никого из нас Вы не увидите завтра целый день, поэтому я вынужден сообщить Вам сегодня. Кто-нибудь из нас пришлет Вам Патронуса, когда придет время, если хотите... присутствовать. Дамблдор на этом настоял. — Конечно, хочу, — с жаром и страхом произнес Гарри. — И.... — он не мог подобрать слов, — ...и каковы шансы, что... — Я не знаю, — Снейп отвернулся. — Сейчас идите и постарайтесь не свернуть случайным образом в сторону гостиной Пуффендуя. Гарри кивнул. Снейп развернулся и быстрым шагом двинулся прочь; его мантия колыхалась за спиной, как черные крылья. А гриффиндорец остался стоять на месте, не в силах сдвинуться с места, — внутри него все дрожало, и даже пальцы его тряслись. Он видел перед собой тот ужасный гроб, в котором лежала Лили, — молодая, но такая бледная и холодная. Рядом стоял другой гроб, с другим телом... Гарри не мог стоять в этом коридоре вечно. Он мог пойти в Башню Гриффиндора, лечь в свою кровать и постараться уснуть, чтобы побыстрей поймать за хвост следующий день, а мог пойти к пуффендуйцам, куда его так настойчиво звал Седрик... Юноша не знал, что делать, ему хотелось лишь одного — побыстрей увидеть завтра, увидеть мать. Поэтому он пошел в больничное крыло, где, рассказав слезную историю мадам Помфри и поговорив минутку с Амели, смог заполучить зелье Сна без сновидений. Драгоценный пузырек он сжимал в руке до самой Башни, а потом, устроившись в кровати с Картой Мародеров, залпом выпил его. Какое-то время сонливость лишь маячила на краю сознания, и Гарри потратил минуты бодрости на свое любимое занятие: он следил за всеми в замке. Юноша собирался извиниться перед Седриком, что пропустил вечеринку, но чувство вины его совсем не мучило. Рон и Гермиона сидели в гостиной, проглотив его историю о самочувствии, и Гарри было стыдно перед ними — он снова врал. Друзьям не стоило знать о Лили. Когда Гарри почувствовал, что вот-вот провалится в сон, он рискнул взглянуть на еще одно имя и некоторое время ласково разглядывал передвижения черной точки по коридору. И, когда он догадался, что объект его наблюдений держит путь в Выручай-Комнату и сомнения завладели им, Гарри заснул. Весь следующий день он провел как на иголках. На завтраке юноша глядел на стол преподавателей, но, как Снейп и сказал, ни зельевар, ни директор не появились. Зато пришел профессор Голдман — хмурый и совсем не такой сияющий, как обычно. Он задумчиво глядел перед собой, ни с кем не заговаривая и ни на кого не глядя, а под его глазами можно было заметить темные круги. Профессор МакГонагалл что-то сказала ему, на что профессор злобно огрызнулся, — на лице декана Гриффиндора появилось презрительное, тщательно сдерживаемое выражение недовольства. Гарри же ждал знака, слова, Патронуса — его почти трясло от надежды и ощущения грядущей боли. — Гарри, ты уверен, что тебе не нужно к Помфри? — спросила у него Гермиона. Она, конечно, не могла не заметить лихорадочного блеска его глаз и нервозности. Гарри покачал головой: ему не нужно было в лазарет. Ему нужно было в подземелья. Ожидание выматывало. Каждая секунда, будто камень, ударялась в него, и каждый громкий звук Гарри воспринимал как какой-то знак. Ему казалось, что он сойдет с ума от постоянного напряжения: в какой-то момент он даже перестал понимать, что ему говорят друзья и просто сосредоточился на тягучем чувстве ожидания. К нему подходил Седрик, обеспокоенный тем, что Гарри не пришел вчера, — кажется, он думал, будто Снейп сделал что-то Гарри. Диггори быстро увел его в сторону, невзирая на дежурные подозрения Рона и бесконечную обеспокоенность Гермионы, но гриффиндорец не смог ему ничего сказать. Он свалил все на усталость, на мифические дела и, в конце концов, беспомощно замолк, глядя на Седрика и ощущая тепло его ладоней на плечах. А потом они увидели высокую тень, стоящую в конце коридора среди других таких же презрительных теней. Гарри скорей почувствовал, чем увидел острый, болезненный взгляд на своей спине. Но когда он обернулся, то светловолосый юноша уже отвернулся, и все слизеринцы смотрели на парней с нескрываемым презрением. Седрик, кажется, немного обиделся, потому что Гарри не мог сказать ему ничего ясного и объясняющего происходящее, все еще находясь в своих эмоциях. Он сбежал от пуффендуйца, решив извиниться перед ним после всего, и стал ждать, засев на подоконнике в одном из коридоров. На урок истории магии он не пошел и провел достаточно много времени, глядя в окно на хижину Хагрида и учеников, столпившихся вокруг великана. И вдруг раздался тихий звук приближающихся шагов. Гарри резко повернулся и удивленно вскинул брови: к нему приближался Крайфер. Правда, он не выглядел так, как всегда: вместо уродливой жилетки на нем была черная строгая мантия, показавшаяся Гарри смутно знакомой. Смотритель даже не пытался хромать или странно поблескивать зелеными глазами — отчего-то его глаза казались сейчас изумрудами, — он хмурился и смотрел на мальчика с нескрываемой тревогой. Посох он держал в руке как неудобную палку. — Пора, — сказал он, приблизившись достаточно. Гарри мигом соскочил со своего подоконника, уставившись на старика. Тот печально взглянул на него и пошел по коридору, стремительно и совсем не по-старчески. Мальчик едва поспевал за ним, чувствуя, как горло высыхает от волнения, — он так долго ждал! Однако удержаться от вопроса юноша не смог. — Почему Вы делаете это? — спросил он, когда они с Крайфером почти бегом спускались в подземелья. Старик зажег огонек на конце посоха, вспыхнувший ярче Люмоса. — Я не понимаю, зачем... — Когда-нибудь поймешь, — отмахнулся старик, и Гарри подумал, что он совсем его не знает. Шутовской образ исчез куда-то, и сейчас смотритель выглядел взволнованным, напуганным и невероятно серьезным. — Что там? — они почти подошли к той двери, что вела в таинственное подземелье, и у Гарри не оставалось времени на расспросы. Крайфер уверенно поворачивал, выбирая направления, и с каждым поворотом становилось теплее. Гарри казалось, что в прошлый раз было с точностью наоборот и холод пронизывал до костей, но сейчас воздух грел и даже обжигал. — Они закончили с уничтожением крестража и приступили к ритуалу, — быстро пояснил Крайфер. Он шел так, будто убегал от Гарри. — Не стоит применять там магию, поэтому будь осторожней. И постарайся не упасть в обморок — там очень душно. — Хорошо. Вскоре перед ними выросла дверь. Она была точно такой же, какой Гарри ее запомнил: черной, будто вырубленной из камня. Ручка в форме головы дракона светилась красным светом, будто в пасти зверя горел огонь. Крайфер коснулся двери ладонью и шепнул заветное заклинание — дверь открылась. Изнутри дохнуло жаром, как от печки, но помимо тепла изнутри шло и странное ощущение магии, силы, толчками ударяющейся Гарри в грудь и будто отпихивающей его прочь. Перед юношей открылся знакомый спуск, неровный пол и стены, заросшие сталактитами. — Иди, — сказал Крайфер, светя ему своим посохом. Гарри неуверенно приблизился к тоннелю. — А вы? — Я буду ждать наверху. Гарри неуверенно кивнул. Сердце его затрепетало, и он, ни секунды не сомневаясь, кинулся в темноту, которая ласково приняла его, протащила по черной трубе, вжимая в раскаленный воздух. Внизу было светло, как при свете солнца, и Гарри быстро приближался к яркому пятну. Он завис над полом на мгновение, а потом, рухнув, быстро вскочил на ноги, отряхиваясь и глядя на картину, что развернулась перед ним. Большой зал, в котором он уже бывал, был ярко освещен не только серебряной вязью слов на стенах, но и многочисленными лампадами, в которых горел огонь. Воздух, казалось, состоял из огня, и Гарри тут же вспотел: его рубашка прилипла к спине, мантия потяжелела, а дыхание затруднилось. Юношу качнуло, но он устоял на ногах, видя перед собой только две высокие фигуры, стоявшие около одного из гробов; второй был застелен черной мантией. Гарри расстегнул собственный плащ и, пока приближался, успел снять его и кинуть на пол, чувствуя, что его голову сдавливает невыносимо горячий обруч боли. Профессоров он с трудом узнал. Дамблдор, одетый в легкую мантию, больше похожую на халат, держал в руках тяжелую ветхую книгу, его волосы и борода были мокрыми, будто он только что вынырнул из воды. Директор произносил заклинания тихим, скрипящим голосом, будто из последних сил, а Снейп... Гарри подумал, делая шаг, что ни один ученик Хогвартса не должен видеть Северуса Снейпа в таком состоянии. Оказалось, это мантия зельевара скрывала второй гроб, а сам он разделся до рубашки, которая, впрочем, так липла к его телу, что толку от нее не было, и зельевар без зазрения совести ее расстегнул. Снейп держал в руках бутылочку с зельем, которое вливал в губы Лили. Он краем глаза взглянул на мальчика, когда тот встал рядом, чувствуя, как по спине его градом течет пот, и словно и не узнал его. Он смотрел только на Лили, и Гарри, страдальчески покосившись на Дамблдора — тот и вовсе ничего вокруг не видел, — устремил свой взор на мать. Ох, Лили. Гарри зажал рот рукой, глядя на нее. В свете огня женщина и сама казалась пылающей, ее волосы сверкали, будто чистое пламя. Она была одета в красное платье, и Гарри знал, знал, почему именно красное. Ее руки безвольно лежали по бокам; на ладонях, запястьях, на груди, обнаженных ногах, лице и шее были нарисованы знаки, суть которых ускользала от юноши. Ему казалось, что он видит, как вздымается ее грудь при дыхании, но потом это оказывались лишь тени, пляшущие вокруг. Руки Снейпа — все те же белые пауки — перестали поить ее зельем, и длинные пальцы продолжили рисовать странные узоры прямо поверх ее платья. Гарри увидел, что ткань порвана в одном месте — прямо напротив сердца, — и именно из этой крошечной прорехи идет странный, всепоглощающий жар. Юноша не мог сдвинуться с места, он просто смотрел и ждал, когда свершится чудо, и эти языческие письмена сыграют свою роль. Голос Дамблдора заполнял его разум, взывая к какой-то глубинной силе, — она текла сквозь кончики его пальцев, сквозь волосы, с губ... Гарри начал задыхаться, он отступил на шаг, услышал сдавленный вздох — это портреты на стене охнули, они с любопытством наблюдали за происходящим. И вдруг Дамблдор замолк. Он медленно опустил руки, и книга с грохотом упала на пол. Волшебник покачнулся, оперся руками о край каменного гроба, всматриваясь в лицо молодой женщины. Снейп перестал рисовать свои символы, он коснулся ее руки, прижимая пальцы к тому месту, где должен биться пульс. А Гарри не мог сдвинуться с места, он стоял и дрожал, всем своим существом желая лишь одного — чтобы Лили вдруг открыла глаза. Его сердце будто собиралось выскочить из груди, ноги не держали, и он невольно оперся о второй гроб. — Сейчас, нужно подождать еще немного, — прошептал Дамблдор. Он провел рукой по лицу, будто стягивая паутину, взмахнул ладонью, и часть лампад погасла. — Все было правильно. Снейп отстранился немного, запахнул полы своей распахнутой рубашки и сильней сжал руку женщины. Гарри не выдержал — силы вдруг вернулись к нему — и скользнул вперед, цепляясь за острый каменный край и вглядываясь в умиротворенное лицо. Ему показалось, что щеки Лили покрыты румянцем и что ресницы ее дрожат, но это были лишь тени и вездесущий жар. — Мама, — тихо позвал он, и Северус, что стоял рядом, вдруг вздрогнул всем телом. Он изумленно взглянул на Гарри и медленно отвел свою руку от запястья Лили. Дамблдор поднял лицо и внимательно посмотрел на мальчика, с трудом улыбнувшись: старик невероятно устал. — Да, — сказал он, и в ту же секунду Лили вдруг дернулась, ее алый рот приоткрылся, и она глубоко и судорожно вздохнула, выгнувшись дугой в своем гробу. Болезненный хрип наполнил пещеру, и весь огонь разом погас, оставив только чистый свет от узора на стенах. Гарри даже не понял, в какой момент его щеки стали влажными, а перед глазами все поплыло. Он просто вдруг начал моргать, смахивая влагу, и вцепился в узкую белую руку, ощущая, как та дрожит в его пальцах. Дамблдор отступил в сторону, и рядом гриффиндорец видел только Северуса, лицо которого было скрыто мокрыми черными волосами. Мужчина не касался Лили, просто смотрел и дышал так судорожно и тяжело, что Гарри просто боялся увидеть его лицо в этот момент. Лили вздохнула еще раз и с трудом открыла глаза. Гарри наклонился, желая поймать ее взгляд, и волна страха прошла по его телу, заставив мышцы одеревенеть. Цвет покинул ее глаза, лишив их зелени, — глаза Лили были такими же серыми и бесцветными, как глаза Малфоев. Женщина невидяще глядела перед собой, поворачивая голову. Она моргала и щурилась, будто от яркого света. — А-а-а.... — она попыталась сказать что-то, но слова не вязались. Гарри смотрел на ее попытки, изнемогая от боли в груди, ему хотелось схватить ее и обнять, но страшно было даже сжать сильней ее запястье. Он не верил в то, что видел, и ждал, что в любую секунду он проснется, потеряв нить исполнения своей мечты. Лили вдруг заметила его. Ее неосмысленный плывущий взгляд стал ясным, она взглянула на него, и ее губы — они были в крови — растянулись в улыбке. — Дж.... — начала она, медленно поднимая другую руку к его лицу. Ей тяжело было говорить, невыносимо тяжело, и ее голос звучал как хрип. — Джей?.. Гарри стиснул зубы — ему хотелось плакать, выть. Она приняла его за Джеймса, может, считала, что она лежит на полу в их доме, в Годриковой Впадине, опасность миновала, Волдеморт исчез и их семья в безопасности. Гарри покачал головой — он погладил мать по щеке, пытаясь понять, что за чувство снедает его сильней всего. Дикая смесь радости, счастья, боли и страха мучила его, ковыряя дыру в его груди. — Нужно ее поднять, — сказал Дамблдор, и Северус, будто очнувшись ото сна, протянул к ней руки. Он мягко и бережно подхватил ее под плечи, помогая сесть. Лили все еще смотрела только на Гарри, и мальчик почти боялся ее взгляда. Снейп без труда поднял ее на руки, и, только когда ее тело оказалось на весу, Лили повернула к нему голову. Длинные рыжие волосы огненным шелком свисали по ее плечам, и Снейп... Гарри никогда не видел, чтобы профессор улыбался так искренне, печально, разом лишившись всех своих морщин и отметок тяжелой жизни. Его лицо казалось чистым, светлым, и тени бывшей злобы не скользили по нему. Его острые скулы блестели, но Гарри не думал об этом: это было естественно. Лили разглядывала Северуса, пока тот обходил гроб, неся ее; она казалась девочкой на его руках — слишком молодая, тонкая, будто кукла. Ее рот приоткрылся, выпустив тонкую струйку крови, — оказалось, губы с внутренней стороны были искусаны. Лили вдруг напомнила Гарри демоницу, окутанную кровавой красотой. И все равно это была его мать, его живая мать, которую он и не чаял увидеть. Юноша протянул к ней руки, хотя не мог достать, и ощутил, как в груди расползается огромный пузырь, наполненный диким, первобытным счастьем. — М, — глаза Лили начали закрываться, будто она обессилела. — М? С-с... — Что? — Сев?.. — Лили прищурилась, будто прилагая к этому нехитрому действию огромные усилия. Она наклонила голову и вновь взглянула на Гарри. Тот вмиг оказался рядом, хватая ее за руку, — ему показалось, Лили хотела расцарапать себе грудь ногтями. — Джей, где?.. Джей? — Мама, это я, Гарри, — мальчик крепко стиснул ее пальцы. Ему было тяжело дышать, невероятно тяжело, и казалось, что он готов в любую секунду упасть в обморок. Лили совершенно безумно, криво разглядывала его, и, хотя некоторая осмысленность светилась в ее взгляде, ее глаза были будто мертвы. — М?.. — Гарри. Твой сын, — он крепче сжал ее руку. — Джей, — Лили протянула руку и коснулась его щеки, мягко погладив. Она слабо улыбнулась. Ее серые, пепельные глаза будто слепли. — Джей, где?.. — Северус, унеси ее в комнату, — Дамблдор появился рядом совсем некстати, положив руку мальчику на плечо. Гарри почувствовал, как ослабевшая ладонь матери соскользнула с его лица, безвольно повиснув. Лили как будто заснула, разве что дыхание ее было шумным и неспокойным. Она почти стонала от боли, и Северус явно не знал, как уменьшить ее страдания. Он крепче прижал ее к себе и поспешил к трубе, по которой должна спуститься лестница. Снейп не кинул на Гарри ни единого взгляда. Его худая спина, облепленная мокрой рубашкой, была напряжена. Гарри беспомощно смотрел ему вслед, глядя на край алого платья и рыжие волосы. Голова Лили была запрокинута, и кровь, не переставая, окрашивала ее губы, вытекая при каждом хрипе. Гриффиндорец бы кинулся за ней, но рука Дамблдора давила на него невероятной тяжестью, и юноше даже казалось, что еще секунда, и он сломает плечо. — Гарри, послушай, — голос директора звучал будто бы издалека. Гарри попытался моргнуть, но только алый образ, спрятанный за белой спиной, он видел четко — все остальное расплывалось. Густой, пропитанный жаром и магией, воздух перестал питать его, словно отсутствие Лили рядом лишило его малейшей причины оставаться в сознании, — то, что Лили очнулась, не значит, что она ожила. Ты должен быть готов... Гарри, мальчик мой, ты в порядке? Гарри?.. Алый образ вдруг заполонил все, и гриффиндорец перестал видеть и понимать Альбуса Дамблдора. А потом разом стало темно, и какой-то пронзительный звук взорвался в его голове. А дальше — тишина...На краю. Часть 5
4 мая 2015 г. в 22:54
Если встретите ошибки, исправьте их, пожалуйста, в ПБ .___________.
Гарри оставался в больничном крыле еще неделю, и за это время он вовсе не выздоровел — ему казалось, что он заболел еще больше. Слабость в теле стала всепоглощающей, и, хотя он вполне мог бы встать и отжаться десять раз, ему просто этого не хотелось, как будто некая сила забирала его мотивацию и его желания. Он просто лежал и смотрел в потолок, изредка засыпая и видя сны по сюжету совсем одинаковые: он в теле Волдеморта идет куда-то и каждый раз встречает своих сторонников... Это было достаточно жутко, чтобы Гарри вымолил у Помфри зелье сна без сновидений — после этого даже его ночи превратились в темную секунду, не значащую ничего.
Порой его развлекала Амели, по несчастливой случайности вынужденная коротать дни на своей койке. Ее рука болела, и по ночам Гарри, забывающий ставить Заглушающие чары, просыпался от ее стонов или даже криков. Помфри и мадам Максим были бессильны, и даже слезы феникса, явно присланные Дамблдором — сам директор Хогвартса не приходил в лазарет, — не помогли. Через три дня Амели не могла даже пошевелить пальцами своей левой руки, и на ее красивом лице появилось выражение безмерного удивления, смешанного с горечью и отвращением. Она все реже вела беседы с Гарри, будучи погруженной в свои мрачные думы, но если начинала говорить, то их разговор, непременно, касался каких-то невероятно темных и печальных областей жизни. Как ни странно, сейчас это было именно тем, в чем нуждался гриффиндорец, — в чужом голосе, толкающем его куда-то, уговаривающем его. Он не понимал собственного состояния, никак его не расценивая и принимая тяжелое равнодушие как должное.
Но иногда к ним приходили посетители, и тогда ощущения менялись — Гарри вспоминал, что его жизнь вовсе не превращена в заточение среди белых стен, аккуратных кроватей и запаха зелий. Он пытался понять, что же так сильно повлияло на него и почему он ощущает себя сброшенным вниз, но не мог прийти к выводу абсолютно верному. Он не думал о Малфое больше, от этого боль и печаль уходили, зато мороз внутри сводил с ума.
Рон и Гермиона приходили к нему каждый день. Гермиона приносила с собой книги и домашние задания, которые Гарри обещал делать, но, естественно, не делал, а Рон делился новостями. Он говорил и о близнецах, которым не удается поймать своего вора, и о слизеринцах, которые бесят-бесят-бесят его, и о тренировках слизеринцев (которые также бесят-бесят-бесят его), и о том, что Оливер совсем загнулся со своими экзаменами и на следующий год квиддичная команда будет под руководством неизвестно кого, и о Снейпе, который озлобился на всех еще больше и стал выглядеть как не просто старая летучая мышь, а дохлая старая летучая мышь. Гермиону этот факт тоже интересовал, и по ее менее злобным словам Гарри понял, что зельевар крайне бледен и озабочен чем-то в последнее время, поэтому срывается на студентах. Почему это начало волновать Гермиону, Гарри не узнал, зато ее слова подняли внутри него некое сомнение и подозрение.
— Все странное, что происходит со Снейпом, всегда связано с Волдемортом, — шепотом сказал он. Ему было почти приятно вернуться к обсуждению Волдеморта и его планов, вернуться к чему-то активному, быстрому и опасному, никак не касающемуся его сердца.
— Думаешь, он готовит для тебя такую же ловушку в конце тура? — озабоченно спросила Гермиона. — Что Дамблдор говорит об этом?
«Постарайся сделать так, чтобы Волдеморт тебя убил».
— Ничего. Мы не говорили с ним об этом, — с мрачной усмешкой ответил Гарри.
Во время их бесед Гермиона всегда накладывала Заглушающие Чары, не доверяя Амели полностью. Впрочем, Гарри тоже не собирался посвящать француженку в подробности его будущего почти-самоубийства, хотя в последнее время ему казалось, что тема смерти невероятно волнует Амели. Та глубоко переживала то, что происходило с ее рукой, хоть она и прятала слезы от Гарри, мальчик все равно видел и все понимал. Он слышал, как Помфри говорила мадам Максим, что руку шармбатонки не нужно будет отрезать, но вот возвращение ей прежней функциональности встает под большим вопросом...
Он поделился этим с друзьями, и те ужаснулись. Рон выглядел потрясенным, а Гермиона невольно прижала руку ко рту, глядя на девушку, свернувшуюся на кровати под одеялом.
— Неужели никак?.. — неверяще спросила она тогда. — Магия...
— Даже магия бессильна порой, — ответил ей Гарри, и лицо подруги приобрело крайне печальное, преисполненное сострадания выражение. Она порывалась поговорить с Амели, но гриффиндорец отговорил ее: он был уверен, что девушка не оценит бесцеремонное и навязчивое внедрение в свою жизнь.
Как оказалось, друзья (пару раз приходили и близнецы с Джинни) были не единственными, кто хотел его навестить. Признаться, на какое-то время Гарри совсем об этом позабыл, сочтя за сон, но, когда пришел Седрик, к нему вернулась память. В тот раз в палате как раз сидели Рон с Гермионой — было удобное время перед ужином, — поэтому Гарри растерялся: он немного запутался в том, чего хочет, и почти запаниковал, но Седрик просто улыбался, как ни в чем не бывало присоединившись к их разговору. Рон округлил глаза и непонимающе хлопал ими, пока Гермиона, коротко взглянувшая на Гарри и быстро сориентировавшаяся в ситуации, брала все в свои руки. Мадам Помфри потом прогнала всех, сказав, что больным пора ужинать, и Гарри был ей благодарен: ему необходимо было подумать об этой странной ситуации, что он создал своими руками. Не то чтобы она ему не нравилась или пугала, просто она была несколько нова для него. Несколько — довольно сильно, мягко говоря.
К Амели тоже приходили посетители: мадам Максим, исправно справляющаяся о ее здоровье, стайка французских девушек и Крам, мрачный, хмурый, но верный. Как ни странно, однажды к Гарри забежала Джинни, купившая в Хогсмиде (о пропущенной прогулке гриффиндорец не переживал) большую шоколадку и подарившая ее ему, и Амели с Крамом вполне дружелюбно ее поприветствовали. Гарри ощутил новую волну неловкости, когда Крам, сидящий на кровати шармбатонки и переводящий взгляд с Амели на Джинни, понимающе и деловито ему кивнул. Гриффиндорец очень любил Джинни, и ему бы очень не хотелось обижать ее известием о том, что...
По крайней мере Амели молчала и улыбалась ему прежней хитрой улыбкой. Правда, когда гости уходили и беседа их заканчивалась, ее улыбка превращалась в прах. А после того как поздно вечером, почти перед самым отбоем, к ней зашла Джованна, и девушки пошептались о чем-то на французском, какая-либо радость и вовсе пропала с ее лица.
— О ст’гахе, — ответила Амели, когда Гарри спросил, о чем они говорили. — Она боится поте’гять ’гуку, как я. Тепе’гь он ей полностью завладеет, и никто, даже она сама, не сможет ее спасти. Этому Белиза’гу нужна просто благода’гная ’габыня, бедная и нуждающаяся в помощи, а вовсе не жена. Он ничтожество, — с ее губ это слово звучало, как самое грязное ругательство, — жаждущее поднять себя за счет д’гугих. Мне жаль Джованну. Я пыталась ей помочь, хотя я к’гайне г'едко делаю это.
Больше о Джованне они не говорили, и Гарри не видел причин, чтобы настаивать. Он хорошо относился к этой девушке, но теперь он и правда не мог ей помочь: только она сама могла спасти себя, но боялась, и трудно было ее винить. Она походила на жертву, попавшую в сети паука и сдавшуюся на его милость, — ее огонь почти погас. Гарри помнил ее в тот раз, когда увидел впервые, — она была напористой, с горящими глазами. Теперь же она опасливо озиралась и почти постоянно терла свою руку — видимо, там уже образовался ожог. Приближение конца года значило нечто ужасное не только для знаменитого гриффиндорца, и это огорчало. В конце концов, Гарри делал это ради остальных.
В конце недели посещения и вовсе запретили из-за состояния Амели. Боль мучила ее постоянно, она почти всегда спала, а если просыпалась, то со страданием глядела в сторону окон, небо за которыми не желало менять свой хмурый вид. Гарри не мог выносить этого — он просто смотрел, будучи абсолютно бессильным. В крыло приходил даже Снейп, который долго беседовал с Помфри — Гарри не услышал, но, когда зельевар уходил, смог поймать странный и долгий взгляд волшебника. Декан Слизерина зашел еще раз в то время, что гриффиндорец провел в лазарете: он принес зелье, которое в тот же вечер дали Амели. Ее стоны утихли, а к щекам вернулся легкий румянец. Правда, когда на следующий день Гарри одевался, чтобы вернуться в Башню, шармбатонка смотрела на него совершенно пустым, абсолютно отсутствующим взглядом и молчала, но в глазах ее будто бы плескалась тоска или мольба, словно настоящая Амели билась где-то внутри и не могла выбраться.
В спальню Гарри пришел во время занятий — время чрезвычайно удачное. Гостиная и вся Башня пустовали, и уютная тишина нарушалась лишь вечным треском поленьев в камине и почти незаметным шелестом пергаментов, с которыми играл легкий сквозняк, идущий из не до конца закрытого окна. Когда Гарри ввалился в гостиную, он даже не смог поверить, что эта прекрасная идиллия возможна. Ему отчего-то казалось, что смех и гомон звучат в гостиной сами собой, а воспоминания об утренних часах, проведенных тут, почти улетучились. Он какое-то время просто сидел на краю дивана и отдыхал, не зная, чем занять себя. Книги и пергаменты он свалил на стол, чтобы потом отдать Гермионе, идти на уроки не хотел совсем...
Гарри пришел к решению подняться в спальню и покопаться в своих вещах. Ему давно пора было это сделать. Он поднялся в комнату, сел на пол перед тумбочкой и принялся выгребать драгоценное содержимое. В принципе, помимо бесхозных пергаментов и перьев, там было не так уж много сокровищ. Все самое дорогое он прятал в самые дальние углы, да и на саму тумбочку были наложены сильные чары.
Гарри достал альбом с фотографиями, мантию-невидимку, Карту Мародеров, свернутые волшебные пергаменты — он не собирался их даже читать — и футляр с линзами, которые он почти не использовал. В другом углу он удивленно нащупал что-то шершавое и твердое — это оказалась большая чешуйка египетского дракона, которая досталась ему в качестве трофея. Юноша повертел ее в руках, даже понюхал, а потом равнодушно отложил в сторону. Рядом с чешуйкой хранилась золотая шкатулка, которая — вот чудо — продолжала истошно вопить, если ее открыть. Там же лежал пузырек от Северуса.
Гарри замер, глядя на маленькую бутылочку. Стекло было темным, и цвета зелья было не видно, но гриффиндорец прекрасно знал, каким могуществом обладает такое малое количество волшебной жидкости. Зелье Выхода, Спасения, что подарил ему Северус, — с какой целью он это сделал? Однажды он уже дал ему такое, и тогда Гарри потратил его не самым умным, но действенным способом: открыл дверь в Залы. Но Снейп не мог не понимать, какое значение приобретет крошечный пузырек в роковой момент. Вот сейчас, если Гарри выпьет его, к какому выходу он придет? Вскочит на ноги, схватит метлу и улетит в окно, чтобы больше не вернуться, или же пойдет и прыгнет с Башни? Что за спасение приготовит для него глоток этого зелья?
Гарри поймал себя на том, что сидит и с открытым ртом смотрит на пузырек. Он задрожал и быстро отложил зелье в сторону. Не сейчас.
Последний раз он заглянул в недра тумбочки и увидел в углу еще что-то. Запустив туда руку, он не без изумления вытащил на свет двух золотых фениксов. Эти кулоны, что дал ему Дамблдор два года назад, будто преследовали его: Гарри отчетливо помнил, как убирал один в карман с твердым желанием отдать — пусть и запоздало — Малфою, но, конечно, не сделал этого. Эти кулоны оставались у него и вечно хранились в его вещах; их цепочки переплелись, и юноша не желал даже пытаться распутать золотой узел. Поглядев на красивых птиц, он отложил их к остальным вещам, а потом взял чистый пергамент — проверив, чтоб тот оказался не волшебным, — и перо и, положив все на тумбочку, начал писать:
Я, Гарри Джеймс Поттер...
Тут он застыл на мгновение, пытаясь вспомнить, какие слова должны идти дальше. Его пальцы дрожали, и от этого и без того неровные буквы получались совсем уж неаккуратными. Подумав, он продолжил:
...находясь в здравом уме и твердой памяти, добровольно излагаю свою последнюю волю касаемо своего имущества, которую требую исполнить в случае моей смерти.
Мантию-невидимку я завещаю Рональду Уизли.
Карту Мародеров я завещаю Гермионе Грейнджер.
Метлу «Снежная Гарпия» я завещаю Драко Малфою.
Метлу «Нимбус-2000» я завещаю Джиневре Уизли.
Пузырек с зельем Спасения и чешуйку египетского дракона я завещаю Северусу Снейпу.
Половину денег, находящихся в сейфе №687, я завещаю Молли и Артуру Уизли. Другую половину из того же сейфа я завещаю Фреду и Джорджу Уизли.
Все призовые деньги за победу в Турнире Трех Волшебников я завещаю Седрику Диггори.
Альбом с фотографиями я завещаю Хагриду.
Как закончить, Гарри не знал, поэтому просто поставил свою подпись. Он смотрел на не слишком ровные строчки, надеясь, что они будут значить хоть что-то, и чувствуя, как собираются слезы в его глазах. Ему нечего было оставить Сириусу, Луне и Невиллу, он ничего не мог подарить Добби... Гарри ощутил невероятную печаль, и строчки поплыли перед его глазами. Он быстро отодвинул пергамент в сторону, чтобы не закапать его слезами, потому что сил писать все то же самое еще раз у него не было. Гарри не был уверен в том, что все составлено правильно или что эти слова, и правда, имеют какую-либо юридическую силу, но это все, что он мог сделать.